Кадын - владычица гор - Никольская-Эксели Анна Олеговна - Страница 10

— А что кричит-то она? — заволновались шароваровы.

— Что ей карлики-хвастунишки будут коня чистить, гриву рыжую чесать, косы ему плести! Сама она притомилась, мол, по горам-долам лазая!

Тут и Кадын — легка на помине — с лесистой горы спустилась. Сняла она с дерева шароваровов, хотела развязать, да передумала.

— Ничего, сама коня почищу! — так и поволокла связанных к камню.

— Озо-озо, озозо! Уважаемая, а кто же тебе коня от смолы отчистит? — заголосил один карлик.

— Озо-озо, озозо! А кто ему, уважаемая, гриву расчешет? — второй запищал.

— Озо-озо, озозо! И косы ему ровные заплести надобно! — кричит третий.

— Озо-озо, озозо! Ты же сама устала, по горам лазая! — тихонько четвёртый говорит.

Кадын от неожиданности как вкопанная встала, чуть связку шароваровов наземь не выронила. Слово в слово повторили они крик на лесистой горе!

— Так что же вы, и вправду всё слышали? — изумилась девочка.

— Слышали, всё слышали! — радостно заверещали шароваровы.

Огорчилась Кадын. Больно уж ей не хочется нечисть всякую на волю отпускать. Но что делать! Проспорила — слово держи! Развязала она карликов и восвояси пустила. Напоследок не сдержалась — каждого за уши хорошенько оттрепала. Может, слышать хуже будут!

— И больше мне не попадайтесь! — наказала строго. — В следующий раз даже слушать вас не стану, сразу под тяжёлый валун брошу!

Обрадовались свободе шароваровы. На радостях вычистили они огненно-гнедого Очы-Дьерена, расчесали, косы в гриве заплели, звёздочку белую во лбу начистили даже! Да и ушли навсегда из этих мест куда подальше. Не каждый раз с таким великодушным человеком столкнёшься. Другой встретит — и впрямь ум из головы, дух из рёбер вышибет!

Гора же лесистая, с которой Кадын кричала, с тех пор так и зовётся Чакырык, то есть «Расстояние, на которое человеческий крик слышится».

Глава 8

В ущелье Смерти

По долинам мчась, по горам карабкаясь, через пропасти перескакивая, огненно-гнедой Очы-Дьерен, как сыромятный ремень, вытягивался, как тугая мышца, сжимался.

Обезлюдело вокруг, пустынно сделалось. В дикие места путники попали: ни голоса птицы, ни звериного рыка, ни речи человеческой не слыхать окрест. Лишь одинокое эхо меж голых скал неприкаянным шатается. О гранит утёса ударится, метнётся ввысь, к самой круче, что меж облаков не видать, и назад буйно кинется, разобьётся о пересохшее русло реки. Высоко путники забрались, холодно стало, точно зима нечаянно пришла. Землю снежным чепраком укрыла: камни валуны да редкие кривые, точно сгорбившиеся, кедры белым выкрасила. Трава мелкая — глаз лошади не спрячется, жухлая, инеем толстым покрылась вся.

Куда лишь взор долететь может, бежал-летел огненно-гнедой красавец. Куда только половина копыта могла ступить, всеми четырьмя копытами ступал конь. Осторожно шагал озябший Очы-Дьерен по узкой тропе, что ужом у самой кромки обрыва вилась. Ногами стройными перебирал опасливо. Поставит копыто на землю каменистую, заиндевелую, а она вниз ломтём провалится, в пропасть мелким щебнем осыпется. Не ровён час полетит конь вместе с всадницей вниз мёртвою птицею — и поминай как звали.

— Не заплутали мы, хозяйка? — рысёнок спрашивает. Когтями в седло вцепился, вниз, в чрево пропасти, круглыми, как чашки, глазами глядит.

— Не бойся, Ворчун! Дорогой верной идём. Вон и баба каменная у развилки стоит, скорбным ликом вправо — на запад повернута, — Кадын с коня спешилась. — Глядит она путникам сгинувшим вслед и слёзы льёт горючие. Ведь кто на запад пойдёт, закат свой в ущелье Смерти встретит.

— Ущелье Смерти?.. — рысёнок поёжился.

— По древнему поверью, место это на земле самое страшное, — тихо Кадын молвила. — Оно — самого Эрлика рук творение. Прямое ущелье и острое, будто след от меча его гигантского, двугранного. В ущелье Смерти, старики сказывают, человек с самыми своими потаёнными страхами лицом к лицу встречается. Чего боится до смерти, то ему и мерещится. Чёрные камни великанские да коряги иссохшие, точно мороки, обманывают путника, играются. Чудится ему, из расщелин тёмных в спину кто-то чёрным оком глядит пристально. Кажется ему, из глубины ущелья рука с длинными пальцами-щупальцами за его конём тянется, вот-вот настигнет. Видится ему, пасмурная, тусклая тень по пятам движется, вот-вот накроет. Заволочёт его, словно туча, и всосёт в своё брюхо ненасытное. Лукавство это, злых духов насмешка, мираж в пустыне. Но человек думает, взаправду всё происходит, по-настоящему. И страх из глубины души поднимается настоящий. Всё тело, как трескучий мороз, сковывает, руки-ноги оплетает. Дыхание в горле схватывает, горячее сердце липкими пальцами останавливает.

Никто из ущелья живым не возвращался: ни богатырь, ни алып, ни зайсан и ни раб. Ведь даже в самом храбром сердце страх потаённый теплится. Совладать с ним в ущелье Смерти не в силах человеческих. Но ты не бойся, Ворчун. Место гиблое мы стороной обойдём. Недаром добрый человек на тропке бабу каменную поставил. Спиной налево она повёрнута — значит, и наш путь к восходу солнца лежит, — сказала так принцесса, оседлала коня и по тропинке влево тронулась.

Но чем дальше шёл Очы-Дьерен, тем мрачнее, угрюмей кругом становилось. Высоко забрался конь, тяжело задышал, рёбра, как мехи, заходили. Гранитные кручи путников с обеих сторон обступили. Скалистые их уступы вверх тянулись, в небе пасмурном смыкались, тяжёлой крышкой саркофага на головы заблудших опускались. Тяжко груди стало, глазу безотрадно сделалось, ухо под собой земли не слышало. Даже собственные шаги пропадали без вести, в глухом безмолвии утопали. Облака далеко внизу остались, тучи небесные на землю спустились. Пыль земная кверху поднялась, звёзды совсем близко ходят. Старые в золотых доспехах, молодые в доспехах из бронзы. Не спеша, степенно звёзды движутся. Подолами шуб остроконечный колпак принцессы задевают.

Поняла Кадын: в место гиблое, богами забытое они вышли, в ущелье Смерти попали. Видно, человек какой-то с недобрым умыслом бабу каменную развернул. А может, и не человек это был, а дух злобный али зверь…

Если существовал когда-нибудь покинутый призраками и ведьмами каньон заколдованный, то был это именно он. Быть может, населяли его когда-то людоеды-великаны, колдуньи злые, гиганты с красными лицами, но и они гиблое место покинули.

Стемнело разом, незаметно. Беспросветная мгла опустилась в ущелье мороком. Заполнила расщелины узкие, наводнила зловонной влагою лощины непроглядные.

Внизу что-то хрустнуло. Глянула Кадын под копыта конские, а там, в густом сумраке, кости человеческие белеют. Удушающий смрад над черепами-костями курится, а сами они шевелятся. Пригляделась принцесса, а меж людских останков пауки-тарантулы о ста лапах юрко ползают. Превеликие их полчища, из всех щелей каменных, чёрных нор лезут, плотью человеческой не насытятся.

Дрогнуло сердце девочки, страха дотоле не знающее. Ужас первобытный по рукам и ногам сковал, в куклу травяную, безвольную превратил. Пауком чёрным за шиворот пробрался, ледяными лапами горло сжал. А следом за ним тарантулы сверху посыпались на голову, плечи, руки. Белое личико залепили, в рот, в уши залезть пытаются. В волосах копошатся, косы расплетают, гнёзда в них вьют.

Схватила Кадын мечи верные в обе руки и ну давай нечисть паучью крошить, в мелкие кусочки рубить! Пронзительно визжат тарантулы, в стороны отлетают, о скалы бьются, чёрной смрадной кровью обливаются. А Кадын мечами машет, режет, кроит, кромсает — не остановится.

— Хозяйка! Что с тобой? Хозяйка, очнись! — голос рысёнка Кадын услышала, и тотчас с глаз пелена спала.

Огляделась Кадын кругом: нет пауков, нет тарантулов. Тихо, пусто, каменно, лишь кости впотьмах белым сухим огнём горят. Исчез морок.