Базалетский бой - Антоновская Анна Арнольдовна - Страница 37

– Только ли за царства?

– А еще за что? – изумился Димитрий.

– Любит он дочь царя Теймураза, и Нестан-Дареджан его любит.

Даутбек так ахнул, что голубь, присевший было на подоконник, взметнулся и упорхнул.

– От… откуда узнал?

– Арчил-"верный глаз" разведал. Помните, неожиданно исчез? В Имерети потихоньку пробрался: чем занят Теймураз, хотел я узнать. Весь Кутаиси тогда возмущался, почему Теймураз, покидая Имерети, не оставил Нестан-Дареджан во дворце царя Георгия. Церковь брак с Зурабом хотела расторгнуть, но Теймураз войско требовал для борьбы с Иса-ханом, а имеретинцы боялись персов раздразнить. Говорят, царевич поклялся: «Все равно Дареджан моей будет!» И она слово дала Зураба больше за мужа не признавать. Видите, друзья, дела наши не так плохи. Надо все подготовить. Главное, обезоружить сильнейшего противника – церковь; пусть на сможет и пылинку в нашу сторону сдуть. Мы – покорная паства… Не смейся так, Димитрий, всех птиц разогнал. А я люблю, когда они, мало заботясь о моих замыслах, смотрят на руку, посыпающую им зерно.

– Георгий, дорогой друг, когда ты все обдумал?

– Как только Иса-хан и Хосро-мирза позабыли захватить с собою Симона Второго. Дато! Конечно, без Гиви наша Хорешани тебя не отпустит.

– И я привык к этому счастливчику. Уже не первый раз. Ни о чем не думает, а удача ему сама в руки лезет.

– Чистый сердцем – потому. Полтора бурдюка ему в рот! Ругаю, – а он так и не понимает, за что.

– Георгий… – Дато замялся. – Если не осудишь, Хорешани возьму. Хотим в Абхазети поехать, маленького Дато и старого князя навестить.

– Не только не осужу, но лучшего и придумать нельзя. Пусть все узнают, что в Абхазети уехали, – у Шадимана немало лазутчиков. А для Зураба в Ананури письмо гонец повезет. Пожалуется Русудан матери: без Хорешани, которая уехала сына навестить, совсем скучно стало. Если сейчас выедешь, можешь, друг, раньше в Абхазети погостить, в Имерети – немножко рано.

– Но как ты один останешься?

– Конечно, скучать по вас буду; все же не все свалю на ваши плечи. Уже сегодня послал гонцов к Квливидзе с приглашением приехать поохотиться; конечно, с Нодаром. Потом Асламаза и Гуния жду; пока больше никого. И им не все скажу. Но нельзя оставить азнаурский союз в недоумении. Поручу им подготовить съезд азнауров во владении Квливидзе. Пусть гордится, и случай подходящий, богатством похвастать, гостей пышно встретить. Говорят, в набегах на персов все же себя не обидел.

– Военная добыча по праву витязю следует.

– А ты почему ничего не брал, тяжелый буйвол? Полтора часа уговаривал пересесть на ханского коня!

– К своему привык. А ты, длинноносый черт, почему плюнул на кисет с туманами? Только мою глупость замечаешь?

– Оба глупые, – успокоил «барсов» Дато. – Я никогда от трофеев, как говорили римляне, не отказываюсь и все награбленное в княжеских замках спокойно отнял у персов. Я сейчас тоже богатый; часть отложил для ополченцев, вернее – для ишаков, которые скоро придут просить на шарвари. Может, и не дал бы, но ради женщин подобрею: стыдятся они на голый зад смотреть. А многое спрятал, нам пригодится. Гуния и Асламаз тоже не отвернулись от золота. И Квливидзе молодец! Что, он хуже амкара? Где ему заработать, если не на войне?

– Я тоже так думаю, но раз длинноносый черт не брал… Все равно даром не пропало, все азнауры похватали. Нехорошо, с ополченцами не щедро делились: «Пусть сами богатеют, мы не против». А разве ополченец может сравниться с азнауром? Дружинники без устали для своего господина отнятое прячут. Только ты, Георгий, поровну добычу делишь и не всегда к себе справедлив. Ведь все свое богатство раздаешь.

– Раздаю на оружие, коней, одежду – это для Картли. На хлеб в деревню редко даю: всех не накормишь, а можно потерять средства к борьбе. Другое дело трофеи – это общая добыча, значит, по справедливости следует делить: кто рисковал жизнью, тот участник прибыли. Ну, рады, друзья? Ведь опять у всех больше дела! Да, Димитрий, сегодня должен твой дед приехать, послал за ним. Пусть отчет даст, как моим замком в Носте управлял.

Саакадзе, видя, как побледнел от волнения Димитрий, встал и предложил пойти к заждавшимся страдалицам, которым на долю выпало не веселье, а постоянная тревога: или провожают воинов, или ждут их возвращения, или томятся, когда они дома никак не могут закончить военные беседы.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В прозрачных облаках тонкой пыли теряются верхушки минаретов, каменных стражей Решта. Стоит обычный полдень. В паутине узких кривых улиц беспрерывно двигаются караваны, сливая в один неумолчный поток звяканье персидских бубенцов и колокольчиков, величиною от ореха до тыквы, нацепленных на сбруе, по бокам и на шеях верблюдов; выкрики черводаров, рев ослов, мулов, окрики погонщиков, неумолчное ржание скакунов, выкрики вооруженных купцов, ругань столкнувшихся всадников, лай собак, вопли женщин, закутанных в шерстяные чадры и белые покрывала. К пыльным, грязным стенам пугливо прижимаются босоногие дети в войлочных шапчонках, оберегая кувшины с мутной водой. Проходят одни навьюченные животные и тотчас появляются другие, новым ревом и звоном наполняя улицы шириной с копье.

Горы вьюков, пирамиды кип, ряды тюков то распадаются, то вновь громоздятся вдоль площади базара. Верблюды опускаются на колени, ревут. Вереницы носильщиков под монотонный напев тянутся к кораблям пустынь и степей.

Смотритель базара, подсчитывающий сбор, и шум падающих с весов тюков предвещают зенит не только солнца, но и дневной торговли. Лучи ослепляют, у водоемов сутолока, щелкают бичи. То тут, то там слышится яростное «Хабарда»! Нещадно бранясь: «У, па-дер сек!», проклиная солнце, осатаневшие караванбаши гонят передовых верблюдов, тесня носильщиков, чернолицых и краснобородых, с трудом удерживающих груз на плечах.

Покачиваются в корзинах коконы, в тюках – гилянский шелк, в вьюках – ковры Керманшаха и Хорасана. В особых сосудах – благовония, в плотных мешочках – пряности. Барахтается в пыли солнце. Кипит Решт. Проходит обычный полдень. «Ай балам! Ба-ла-амм!»

Караваны спешат на север, юг, запад, восток. В Московию и Индию, Хорезм и Синд, в Афганистан и Сирию, в Талышинское ханство и Ширван, в государство великих моголов, к берегам океана, морей и заливов.

Звенят монеты Азии и Европы, щелкают четки. Расчетливые слова торговли перемежаются с молитвенными призывами к намазу. Отречение от суеты – как отлив на море, страсть к наживе – как прилив. Звенят бубенцы и колокольчики, ведя счет верблюжьим шагам, спешат караваны продолжить путешествие, новые облака пыли вздымаются над Рештом, хлопают бичами черводары, надрываются караванбаши: «Ай балам! Ба-ла-амм!»

И внезапно – крики, вопли, ругань: поймали вора. «Ферраши! Ферраши!» Мелькает ханжал, отсекая ухо.

Одичалые псы кидаются к кровавой луже. Все привычно, как небо.

Спертый, горячий воздух, густой от пыли, наполняет улицы. Запах отбросов смешивается с терпким ароматом садов, притаившихся за глинобитными, каменными и изразцовыми стенами. От приморских болот тянет гниющими водорослями. Нестерпимо душно. И вот-вот оборвется дыхание.

Но так было каждый день, каждый год! Так было всегда! Торговая жизнь спешит к весам удачи. И время настойчиво движется в будущее, как караван. Три часа отделяют день от зенита. Обычные будни лихорадят Решт. Призывают муэззины, поет бродячий певец: