Враг из прошлого - Гусев Валерий Борисович - Страница 23

…Когда мы улеглись, Алешка шепнул мне:

— Дим, я сигнализацию установил. Можно не волноваться. Пусть он только сунется!

— Кто сунется? — не сразу понял я.

— Какая разница. Кто сунется, тому мало не покажется. Спокойной ночи, старший брат. Спи хорошо…

Глава XII

Этюд с автопортретом

И эта ночь прошла спокойно. Мне только иногда, сквозь сон, слышалось, будто Матвеич несколько раз выходил на «мостик». Алешка же спал безмятежно, уверенный в своей сигнализации, от которой «мало не покажется тому, кто сунется».

Только мы позавтракали, застучал на «мостике» своей палкой неугомонный Сеня Бернар.

— Заказчик явился, — улыбнулся Матвеич. — Картину забирать.

— Приветствую вас! — Морковкин широко распахнул дверь. — Утро прекрасное! На лазурном небе ни одного белоснежного облачка. Как почивали, друзья мои?

— Я не почивал, — сказал Алешка. — Я всю ночь рисовал.

— Получилось?

— Вот, — Алешка протянул ему рисунок.

Сеня Бернар, далеко отставив руку, внимательно рассмотрел автопортрет подсвечника, остался «весьма удовлетворен». Я бы даже сказал, что он обрадовался так, будто Америку открыл. И стал еще больше похож на сенбернара, премированного на всех собачьих выставках.

— А где оригинал?

Алешка сбегал наверх, принес подсвечник. Сеня Бернар уложил его в пакет. Достал из него подтаявшую шоколадку, объяснил:

— Это гонорар, Алекс.

— Да что вы, — Алешка сделал вид, что застеснялся. — Не надо. — Но шоколадку взял. Он этого достоин.

— Погоды на дворе! — вновь пророкотал великий актер.

— Ага, — согласился Алешка. — Лазурные облака, белоснежное небо.

— А не совершить ли нам, молодые люди, прогулку по озеру? На вашей ладье.

— Можно и совершить, — ответил я.

Матвеич тоже не возражал.

— Встречаемся на берегу. Я только занесу в дом подсвечник. А то Матильдочка по нему извелась. Волнуется — семейная реликвия.

Да, тетушка Тильда очень дорожила этим подсвечником. Она часто говорила, похмыкивая в платочек, что он есть последняя память о ее счастливом детстве.

— Моя матушка, во время войны, при его свечах шила ушанки для наших бойцов. А моя бабушка при его свечах читала моей матушке волшебные сказки…

Сеня Бернар пошел отнести подсвечник, а мы пошли на озеро. Подогнали лодку к удобному для посадки месту. Чтобы великий актер не плюхнулся в воду.

Ждать его не пришлось — он пришел на берег довольно быстро и довольно ловко перешагнул с него в лодку. Мы отчалили. Неспешно поплыли вдоль берега.

Сеня Бернар изо всех сил наслаждался прогулкой. Свежим озерным ветерком, солнцем, криками чаек.

— А не сплавать ли нам, юные друзья, на тот бережок? Там историческое место.

— А мы и не знали.

— Ну как же! Когда-то там был пионерский лагерь, и я проводил в нем свое счастливое пионерское детство.

Во как! Впору там где-нибудь на столбе прибить мемориальную доску: «Здесь проводил счастливое детство великий актер Морковкин, когда он еще не был великим актером Марковским. Охраняется государством».

— Туда далеко плыть, — сказал Алешка. — Димка устанет.

— Я с удовольствием сяду на весла.

— А вы умеете грести? — с недоверием спросил Алешка.

— Я — актер! — с гордостью ответил Морковкин. — Я создавал образы рабочих, ученых, героев, моряков и прочих. Значит, я должен уметь все! Чтобы быть на сцене убедительным. Я могу стоять у станка, водить пароходы, стрелять. Я владею шпагой и езжу верхом!

Как бы он нас не утопил, прочел я в Алешкиных глазах. Создаст убедительный образ утопленников.

Мы, едва не опрокинув лодку, поменялись местами — я пересел на корму, актер взялся за весла. Греб он здорово. Через две минуты я был уже мокрым с головы до ног. А дальний берег ближе не стал.

— Вы устали, — деликатно намекнул я.

— Давненько не брал я в руки весел, — объяснил Морковкин и пересел на мое место.

А я подумал: если он так же «гребет» на сцене, создавая образы, то наше театральное искусство далеко не уплывет.

Я взялся за весла и стал грести изо всех сил, чтобы поскорее согреться и высохнуть. Поэтому мы очень быстро ткнулись носом (лодкиным носом, конечно) в причал.

На причале стоял бородатый Лодочник, будто только нас и дожидался.

— Приветствую вас, — сказал актер, перебираясь, пыхтя, из лодки на причал. — Мы к вам с большой просьбой. Не разрешите мне побродить по руинам моего детства?

— Да можно, отчего же… Только под моим присмотром, не обижайтесь. А то вдруг вы пионера без головы утащите! — Лодочник сам рассмеялся своей шутке. — Привет, хлопцы! Как жизнь молодая? Как рыбалка?

Мы привязали лодку и тоже выбрались на причал.

— Мы с вами пойдем, ладно? — спросил Алешка актера. — Нам тоже интересно посмотреть на ваше детство.

— Нет уж! — отрубил Морковкин. — Оставайтесь здесь. Я хочу со своим детством побыть наедине.

И еще с Лодочником, подумал я. Но, конечно, вслух ничего не сказал.

Мы остались на причале, а Лодочник повел Морковкина на экскурсию по следам прошлого.

От нечего делать мы побродили по причалу, заглянуть в мастерскую не решились, а остановились возле дома Лодочника. Окна у него были распахнуты. На подоконнике лежал бинокль.

Неожиданная мысль пришла мне в голову — не его ли стеклышки сверкнули, когда мы развлекались на берегу?

Я взял бинокль, навел его на наш берег. Блеск! Все как на ладони. Особенно — дом Матвеича. Да вот он и сам — курит на «мостике» и мечтает о дальних плаваниях.

— Дим, ты чего? — Алешка приплясывал рядом, дожидаясь своей очереди. — Куда уставился? Дай посмотреть-то!

Он выхватил у меня бинокль и завертелся во все стороны.

— Круто! Клево! Класс! Изуми-и-и!..

— Хватит, — сказал я и забрал у него бинокль. — Сейчас Лодочник вернется. По шее даст.

— Не даст, он добрый.

Я не удержался и зачем-то взглянул в сторону бывшего пионерлагеря.

В окулярах Лодочник и актер оказались так близко, что я даже удивился: почему мне не слышно их слов. А разговаривали они довольно оживленно. Потом актер передал Лодочнику сложенный вчетверо листок. Тот развернул его, стал рассматривать и что-то еще говорить. К сожалению, я видел в бинокль только оборотную сторону листка. И со смешком подумал: наверное, это охранная грамота на развалины пионерлагеря. Здесь впоследствии будет создан музей имени великого артиста С. Марковского.

Лодочник убрал бумажку в карман, и собеседники направились к причалу. Я положил бинокль на место и сказал Алешке:

— Мне кажется, что Лодочник наблюдает за нами в этот бинокль.

— Ага, — засмеялся Алешка, — чтобы мы всю рыбу в озере не выловили.

Мы присели на лавочку под окном. Нам, честно говоря, надоело ждать. Алешка достал из кармана совершенно расплывшуюся шоколадку. Повертел ее в руках, стал разворачивать.

— Не стоит, — сказал я. — У нее давно срок годности кончился.

Тут послышались голоса, и мы поняли, что Лодочник и артист зашли в дом, продолжая разговор. Мы прислушались, но ничего интересного в нем не оказалось. Кроме того, что, похоже, они познакомились не сейчас, а знают друг друга уже давно.

— Только сделай как следует, — говорил Морковкин. — Ты уже разок крупно подвел меня, не подведи теперь.

— Подвел… Разве я тебя подвел? А то ты не знаешь, кто подвел? Сделаю, не беспокойся.

— Сколько тебе времени надо?

— На эту ерунду? Пары дней хватит. И полдня на покраску.

— Договорились. Послезавтра заеду.

Алешка посмотрел на меня, я — на него, и мы одновременно пожали плечами.

Когда они вышли из дома на причал, мы уже сидели в лодке.

Растроганный свиданием с детством актер спустился в лодку. Лодочник оттолкнул ее и пожелал:

— Три фута под килем.

— И вам три ветра в… спину, — отозвался Алешка. — Вы этого достойны.

Лодочник рассмеялся и долго смотрел нам вслед.