Сборник "Чистая фэнтези" - Олди Генри Лайон - Страница 117

Боями големонстров Климент увлекся недавно, из-за колоссальных ставок, сулящих в случае успеха богатство. Перед боем маги-соперники создавали малых чудовищ из зеленовато-серого мергеля — смеси глины, известняка и звездной пыли-и стравливали на арене. Зрители бесновались, ставки росли; судьи удерживали защитный кокон и следили за соблюдением правил. Бои в Рюшичке собирали особенно большое количество народу; сюда наезжали даже столичные ценители.

И надо ж такому случиться! В полуфинале големонстр Климента, приземистый краб с хвостом скорпиона и пастью льва, дважды подряд вышел за граничную межу. Маг ли от возбуждения потерял контроль над чудищем? Противник ли вынудил краба искать пути отступления вне правил? — какая разница, если судья дисквалифицировал Болиголова.

Судья мог бы ограничиться строгим предупреждением.

А Климент — подачей жалобы в судейскую коллегию.

Вместо этого боевой маг напал на судью при всей честной публике. Сперва бросил в атаку краба, а следом ударил наотмашь «Осколками неба». С крабом судья, волхв-вещун, еще бы справился, но когда воздух вокруг тебя превращается в стеклянные бритвы… Незадачливого арбитра спасла популярность боев в Рюшичке — среди приезжих знатоков случайно оказался еще один боевой маг по найму, некий Просперо Кольраун. Прикрыв судью «Щитом Нихона», Просперо под аплодисменты толпы, получившей вместо боев големонстров показательную схватку волшебников, скрутил Климента в бараний рог, завил винтом, всыпал сотню горячих и передал в руки правосудия.

Но вернемся на арену, как раз между завивкой винтом и сотней горячих.

— Клим! Держись!

— Стой, дура! Стой… — прохрипел Болиголов, изнемогая под напором Кольрауна.

От хранилищ с мергелем в бой кинулась семнадцатилетняя Мария. На ее глазах унижали и мучили спасителя, «дяденьку», возлюбленного, отца ее будущего ребенка, живое воплощение Вечного Странника. Позднее часть зрителей станет кричать по ночам, видя во сне каменное, неподвижное лицо Марии, на котором пылали огромные костры-глаза. Всю науку, преподанную Климентом, девчонка пустила в ход. Для Просперо Кольрауна десяток таких пигалиц — плюнуть и растереть, но там, на арене, будущий маг трона заполучил семиконечный ожог на левом плече.

Так вас больно кусает мелкая шавка, если вы на миг пожалеете кроху и, уже замахнувшись, придержите буковый посох.

Увы, развить успех Мария не сумела. Сперва ее сбил наземь насланный Кольрауном «ветер перемен», а затем власть над телом, — вовремя или нет, не нам судить! — захватил диббук. Лицо девушки ожило, становясь лицом маленького ребенка, Мария громко расплакалась и начала отползать к хранилищам, хлюпая разбитым носом.

— Н-не бей, дяденька! Я больше не б-буду!.. — всплыло эхом из прошлого.

— Не бей! — выдавил Климент, распластанный на земле. — Сдаюсь…

Через неделю состоялось заседание Тихого Трибунала. Климент Болиголов был обвинен в ряде преступлений, совершенных с отягчающим применением магии. Ему вменялось в вину нападение на судью и обучение девицы-диббука бранным заклятиям.

Трибунал приговорил вспыльчивого Болиголова к семи годам заключения в «Очаровании», тюрьме для чародеев.

Через год при попытке к бегству Климент был развоплощен стражей.

Марию сперва хотели отправить на принудительное экзорцирование, что в ее возрасте и с учетом беременности в семидесяти случаях из ста закончилось бы помешательством или гибелью. Такую вероятность давали приглашенные консультанты. В «двух Т» заседали не звери: маги честно хотели помочь несчастной, учитывая личное ходатайство Просперо Кольрауна, — но оставить на свободе диббука с боевыми навыками они не имели права.

И тогда Месроп Сэркис, казенный товарищ одного из заседателей, предложил вариант «Семи печатей».

CAPUT IX

— Позвольте мне не вдаваться в подробности, — устало сказал Месроп.

Опаловая поверхность эффект-проекции пошла разводами и трещинками, словно у председателя не хватало сил удерживать связь. За одно такое предположение любого вига следовало высечь калеными розгами и отправить в отставку. Дело не в силах, подруга. Сил у толстяка хватит на все могилы кладбища: вскрыть, очистить и заново наполнить. Дело в памяти. Есть язвы, какие лучше не бередить. Иначе трещинками возьмется душа, невидимая для циников и соглядатаев.

Рядом уныло, по-мальчишечьи, шмыгнул носом малефик.

— Это была совершенно новая методика. Я разработал теоретические принципы, основываясь на симптомах печально известного слома. «Печать кузнечиков», «Печать первой звезды», «Печать жил»… Через восемь лет тема попала под запрет. Мы сами и вынесли вердикт: отказаться от использования, изучение закрыть, данные засекретить. Размахались кулаками после драки, твердолобые олухи!.. сообразили, что смертная казнь иногда лучше помилования…

Ладони под пузырем сложились, сцепились пальцами. Опустив подбородок на молитвенную «решетку», толстяк продолжил рассказ тихим, невыразительным голосом. Анри слушала и примеряла судьбу Марии на себя. Так меряют платье чужого размера: втискиваясь, боясь, что треснет по шву, чувствуя себя вором, забравшимся при людях в чужой карман. Это ее, вигиллу «двух Т», закрывали семью печатями. Это ей, один за другим, блокировали внешние выходы маны — свинцовые, стальные, чугунные ворота захлопывались, ключи скрежетали в замках. Это ей, юной магичке-диббуку, забивали кляпом тайные вены, заколачивали крест-накрест колдовские окна, завязывали мертвым узлом нити чародейства. Мана билась внутри, лишена возможности излиться в мир. Первая печать, третья… седьмая… жеребца оскопили, у барса вырвали когти и зубы, мантикору заперли в клетку и выставили в зверинце для обозрения.

Все.

Ты больше не магичка, Мария. Ты — обычный человек.

Хуже — ты искусственно созданное подобие шмага, больного «синдромом ложной маны». Твоя мана не ложна, но она заточена в крепости тела, в равелине рассудка, в казематах сердца.

Пожизненно.

Климент Болиголов был заперт в «Очаровании» всего на семь лет, но через год бежал в смерть. Ты живешь до сих пор — двадцать пять лет. Ты проживешь еще долго.

Ты — камера-одиночка, узник и тюремщик в одном лице.

Побег исключен.

— После наложения печатей, по истечении испытательного срока, я добился разрешения отправить Марию к своей бабке. Несчастная осталась без покровителя, я чувствовал за собой вину… В Трибунале согласились, оформив «под надзор». Толстуха Нана, мать моего отца, мир праху их обоих, была из женщин, способных присмотреть за драконом в его пещере. В бабушкином доме Мария родила маленького Кристофера; увлеклась переплетным делом, пошла в ученики к мастеру Карену, зарегистрировала в Генеалогическом Департаменте фамилию Форзац… Бабушка категорически возражала, предлагала удочерить Марию, дать нашу родовую фамилию. Коса нашла на камень: Мария придавала слову «форзац» особое, личное значение. Крис вырос; бабушка Нана любила мальчика, как родного внука, дала ему первичное образование — у нас в семье традиционно отдавали предпочтение некромантии… Я наезжал временами, мы разговаривали, сидели на веранде… пили чай с мятой…

Месроп вздохнул:

— Девять лет назад мы похоронили бабушку. На похоронах Мария впервые обняла меня. Я думал: оттаяла, простила…

— Лю — потомок знаменитого основателя породы? — спросила Анри.

— Нет. Это он и есть, Лю Первый. Са-пэи живут долго, до полувека. Пес привязался к Марии, часто дремал у ее ног. Собаки тоньше чувствуют. Собаки вообще лучше людей.

— Снять печати не хотелось? — вмешался Мускулюс. Малефик оказался безжалостней, чем думала вигилла.

— Нет, — повторил толстяк, твердо и уверенно. — Диббук, обученный началам боевой магии, непредсказуем и опасен. А за эти годы в Марии накопилось слишком много маны. Печати не препятствуют накоплению, они ограничивают лишь выход и реализацию. «Семь печатей» нельзя снять, как неизлечим «синдром ложной маны». Даже найди я способ снятия — накопленный резерв маны непроизвольно хлынет наружу. Это как разрушить Ферсальскую дамбу… Полагаю, Мария погибнет, сними мы печати. И погибнет не одна. Нет, мастер Андреа, я бы не стал рисковать.