Поход клюнутого - Чичин Сергей - Страница 1

Сергей Чичин

Поход клюнутого

1

Лошадь была большая. Ну просто до неприличия здоровенная зверюга. Ткнувшись своим хищным крючковатым шнобелем в ее яростно раздутые кожистые ноздри, Бингхам поприкинул мощь и грузоподъемность твари, оценил грозный разворот грудной клетки, толстые ножищи, перевитые сухими плотными мышцами, не без содрогания заставил себя заглянуть в налитые кровью свирепые зенки и подвел промежуточный итог осмотра со свойственной гениям краткостью:

– Ого!

– Пфе! – ответила лошадь с давно заготовленным презрением и метко уронила клочок мутной белесой пены на носок Бингхамова сапога.

То есть уронила-то она метко, но гоблин с неподдельной, непредумышленной грацией разгильдяя-везунчика как раз убрал сапог, и в кровавых глазищах страшилы промелькнуло что-то типа уважения. Черные тугие губы раздвинулись в зловещем оскале, должном обратить наглеца в паническое бегство, но Бинго был парень простой, труса не праздновал, по крайней мере на базаре, где паниковать себе дороже, и на улыбку ответил улыбкой. Зубы у него были ничуть не хуже лошадиных, правда, располагались в причудливом порядке – через один, но тех, что еще не были выбиты, вполне хватило бы, чтобы перегрызть кочергу. Коняга обескураженно схлопнула губы и тоскливо пристукнула в землю могучим копытом, словно бы раздумывая, не испытать ли на любопытном субъекте этот последний аргумент.

Гоблин, напротив, свою пасть растянул до ушей и ненавязчивым жестом подал лошади под нос кулак. От кулака крепко несло копотью, железом и желанием с размаху врезаться во что-нибудь достойное. Шкура на костяшках ороговела так, что никаких латных перчаток не надо – верный признак того, что обладатель кулака не какой-то там придворный теоретик, мастер писать антраша по банкетному залу, изячно взмахивая платочком и опустивши долу томные с поволокою глаза. Нет, этот малый знает жизнь во всех ее проявлениях! – кричал кулак. Мы с ним с длинных стругов на плоский берег!.. В седых океанах, с высоких башен, и до сих пор по свету, трубим в трубы и бьем… и бьем, и бьем, и не только в барабаны, но и, скажем, в иной бубен треснуть тоже вполне себе состоятельны. Я всегда впереди, а гоблин следом волочется – не бросать же, право слово, растяпу, сгинет без меня! О, он о многом говорил понимающему, этот напоенный свирепой поэзией битвы кулак, и лошадь, будучи существом как раз понимающим, с легким всхрапом уступила: чуть осела крупом и сделала два крошечных, чисто символических шажка назад. На морде ее отчетливо нарисовались скука и высокомерие – не задираться же, мол, с каждым побродяжником; но базар, преисполненный личностей тертых, было на мякине не провести. Залился обидным прерывистым ржанием какой-то весельчак, предусмотрительно укрывший свою персону за овощным рядом, лихо свистанула в два пальца дородная личность в кепке и полосатом халате, а кряжистый орк с двумя мечами поперек окольчуженной спины одобрительно кхекнул и наградил Бингхама дружественным шлепком промеж лопаток. Гоблин с великим трудом устоял, и то, видимо, сугубо из боязни, что, влипни он мордой в лошадиный анфас, потом от насмешек всего базара ему будет не отмыться. Так что фыркнул со старательно подпущенным смущением, распустил кулак-аргумент в свободную ладошку с весло размером, привычно вытер ее о штаны и пояснил орку, как ближе всех случившемуся:

– Анимал эмпатия.

Подумал и добавил без очевидной нужды:

– Гад буду.

– Однако шаман! – благоговейно догадался полосатый халат, под чьей задравшейся кепкой обнаружились буйная заросль пышных черных усов, несокрушимый кряж мясистого носа и череда мощных подбородков на целое семейство лесорубов.

Народ кругом загалдел возбужденно. Не то чтобы никогда не видели живого шамана, более того, шаманов кругом – завались, уж и не плюнешь, не угодив в шамана и не получив от него ответного плевка, а там и до драки недалеко, прямо уже поперек глотки у честного обывателя эти шаманы! Но не каждый день у тебя на глазах такой вот окаянный деятель заводит толковище – и не абы с кем, а с самим господином капитаном городской стражи!

Ну ладно, пусть с его лошадью. Тоже зрелище.

Кстати говоря, на самого господина капитана анимал эмпатия не подействовала ну вот ничуточки. То ли зря его обзывали в народе собакой бессердечной и свиньей шелудивой, то ли просто из-за глыбы лошадиной башки его благородие не углядело гоблинского кулака. Во всяком случае, обнаружив, что лошадь его, дорогостоящая боевая кобыла из знаменитых табунов Белых Степей, проседает и пятится перед каким-то неряхой самого разбойного облика, капитан Малкольм Амберсандер немедля вскипел и позорное отступление пресек самым решительным образом.

От чувствительного пыра колючими колесиками шпор с двух сторон под бока кобыла содрогнулась, но глупостей делать не стала. Бросаться на гоблина ей показалось неважнецкой идеей, сбрасывать седока – тоже. Так что она испустила протяжное обиженное скуление и развернулась боком, предоставляя капитану самому разбираться с нежданной оказией.

Так, собственно, и состоялась первая историческая встреча Малкольма Амберсандера, полного рыцаря Араканского Трона, и Бингхама по прозвищу Бинго, полного гоблина.

Надобно сказать, что гоблин поначалу не понравился капитану – ну просто оторви и брось. Волоча шестой год бессменную лямку блюстителя столичных законов, сэр Малкольм давно вывел для себя и подал к законодательному утверждению ряд примет, по которым можно было вычленить потенциальную угрозу для вверенного ему, сэру Малкольму, города. При совпадении в единственном лице более трех из этих примет лицо подлежало немедленному выдворению из города. Если лицо ухитрялось совместить в себе пять примет, ему надлежало, по итогам собеседования, либо выплатить некую сумму, чтобы оно отныне и впредь по-хорошему обходило город седьмой дорогой, либо переломать за воротами все кости, дабы так или иначе не могло вернуться. Лицо, в котором бы совпали семь и более черт возмутителя спокойствия, очень просил доставить к нему канцлер Аракана сэр Фридрих Бампер – для подготовки из него достойной бомбы экономико-подрывного действия, которую надлежало затем заслать в традиционно неприятельский Порвенир. Может ли на свете существовать образина, в которой совпадут десять роковых примет, было вопросом настолько неочевидным, что сэр Малкольм однажды в подпитии даже побился на этот счет об заклад с неуклонно выживающим из ума верховным королевским магом Фильдеперсом Амбре. Больше всего смущал тот факт, что ни сэр Малкольм, ни престарелый Фильдеперс не могли с тех пор припомнить, кто же из них на что ставил. А тот, кто разбивал руки спорщикам, затерялся в тумане неопределенности и признаваться не спешил: видимо, опасался, что за битье по рукам столь важных особ с ним обойдутся немилостиво.

Так вот, в Бингхаме чудесным образом совпало как минимум тридцать восемь примет из пятидесяти возможных, причем, чтобы быть уверенным насчет тридцать девятой, предстояло еще поскрести его родословную на предмет – не восходит ли она к мятежным князьям Дуппаненам. Это, согласитесь, на морде далеко не всегда написано. А щита с фамильным гербом при гоблине не было, что, кстати, значилось в списке примет неблагонадежности под номером двадцать четыре.

– Кто таков?! – сурово осведомился сэр Малкольм, пронзая подозрительную личность двойным копьем взгляда – близорукого и оттого (если верить словам юной леди Коринны Амберсандер, дамы исключительной впечатлительности и душевной пылкости) порой прорастающего туманом благородного безумия. Что бы это ни значило,кроме супруги, никто не решался отметить во взоре капитана каких-либо психических отклонений: будучи рыцарем в неисчислимом колене, военным человеком до мозга костей, капитан скор был на действия энергичные и время от времени опрометчивые.

Не отметил ничего подобного и Бинго, тем более что после лошадиных лупеток, увитых сетью кровавых прожилок, капитанский взор и впрямь не впечатлил бы даже и леди Коринну. Что гоблин отметил с недоумением, перетекающим в неудержимое злорадство, так это тот занятный факт, что человек в роскошных доспехах, восседающий на побежденной лошади, ростом не то что невелик, а попросту безнадежно короток. Да, капитан лишь слегка перерос пять футов – ну и что, спрашивается?! Когда это рост был мерилом доблести и достоинства? Иной вон с каланчу вымахает, как сам Бингхам, а издалека видно, что редкий разгильдяй и личность, лишенная всякой куртуазности. А капитан, промежду прочим, не только знатный рубака, но и кадриль водить умеет, и в грамоте сведущ, и на спор, с завязанными глазами, различит осьмнадцать сортов светлого пива, подаваемого в столичных тавернах! И за советом к нему иной раз обращаются особы вовсе августейшие, не всуе будь помянуты.