Павлик Морозов [1978] - Губарев Виталий Георгиевич - Страница 2

Стар дед Серега, седьмой десяток. Голова серебряная, на лице ручейки морщинок. Стар, но еще крепок дед, не сравнишь с бабкой. У той нос совсем по-старчески повис над шамкающими губами, голова ушла в плечи, за плечами — горб. А дед, подвыпив, иной раз еще и сплясать может, ничего, что ноги кривые.

В молодости, при царе, дед Серега жил в Витебской губернии, служил там тюремным надзирателем. Жил в ладу с начальством, копил деньги. А потом переехал с семьей в Герасимовку на пустующие уральские земли, стал обзаводиться хозяйством.

Второй его сын, Трофим, скоро женился, отделился, построил рядом с дедовым двором свою собственную избу. Остался дед с бабкой и Данилой — внуком от первого умершего сына. Хозяйство ладное, а деду все мало, все копит да стяжает и Данилу тому же учит.

…Павел поднялся на крыльцо, заглянул в открытую дверь. Дед хрипловато пел, потряхивая головой и жмурясь:

— Бывали дни весе-лые, гулял я, молодец… и-их!..

Все чему-то смеялись. Тоненько и заливисто хохотал на печи младший брат Павла, восьмилетний Федя. Только совсем маленький, шестилетний Роман удивленно таращил на деда круглые глазенки.

Федя увидел на пороге старшего брата, соскользнул с печки.

— Братко пришел! О, гляньте, карасей сколько!

Дед поднялся:

— А-а, рыболов! Ну, поди, поди сюда, внучек.

Павел на ходу шепнул брату, косясь на сидящих:

— Отец не злой?

— Веселый, Паш, с дедом песни поет.

Отец дожевал кусок мяса, старательно вытер ладонью рот.

— Ты что же, сынок, так поздно?

— Далеко зашли, папанька… На той стороне озера были.

— Смотри, потонешь когда-нибудь. Ну, садись, ешь. Налей-ка ему, Татьяна.

Мать подала миску со щами, села рядом с сыном.

Была Татьяна худой и бледной, прожила она свои тридцать пять лет в постоянном труде, радостей видела мало. В детстве не пришлось учиться: батрачила у богатого соседа. Замужество не принесло облегчения. Хозяйство и дети отнимали здоровье и силы, но в детях находила Татьяна свою материнскую радость. Вон Пашка какой большой и разумный вырос! Лучший ученик в школе. Учительница Зоя Александровна говорит, что ему обязательно нужно учиться дальше. Может, доктором или учителем станет. Домой носит всякие книжки и все читает газеты. И мать по складам читать и расписываться выучил. Сначала смешно было, думала — впустую все занятия, а потом приятно стало складывать из букв слова и понимать их.

Все бы хорошо, да только Трофим суров с детьми, особенно почему-то недолюбливает Павла.

Татьяна ласково смотрит на сына, поглаживает твердой рукой по его жестковатым черным волосам:

— Не хлебай, Пашутка, быстро — захлебнешься…

Павел ест, обжигаясь и морщась, дует в ложку, искоса поглядывает на двоюродного брата Данилу. Тот сидит, развалясь на скамье; глаза, как у деда, помутневшие и узкие. На верхней губе у него растет, да никак не вырастет редкий рыжеватый пух. Павел знает, что Данила часто скребет бритвой под носом, чтобы усы лучше росли. Хочется ему походить на взрослого мужика. Вот и сейчас сидит он и крутит непослушными, пьяными пальцами папиросу. «Задается», — решил Павел.

Данила так и не скрутил папиросу: рассыпал табак. Поманил кивком Федю и сказал шепотом, протягивая стакан:

— На… допей.

Федя делает круглые глаза, качает головой:

— Пей сам. Пашка говорит — нельзя ребятам. — И он с тревогой взглядывает на старшего брата.

Федя преданно любит Павла и во всем старается ему подражать. Ведь с осени Павел будет учиться уже в четвертом классе, а он, Федя, только пойдет в первый. И потом еще, Павел — вожак в отряде у пионеров, его все ребята слушаются. Через два года и Федя тоже будет пионером!

Данила усмехается:

— Мало что Пашка говорит… Кто он тебе?

— Брат.

— Так я ж тоже брат.

Федя молчит, соображая что-то.

— А ты не пионер! Вот! — говорит он.

— Пио-онер! — презрительно тянет Данила.

Бабка Ксения грозит ему пальцем, шелестит беззубым ртом:

— Ты чему там Федюшку учишь, разбойник! Садись сюда, внучек. — Она усадила мальчика рядом, приласкала.

Дед Серега весело кивает Павлу:

— Федюшке-то нельзя, а старшому приучаться можно.

Трофим пьяно улыбается, тянется к Павлу, обнимает:

— Сынок, поди ко мне, милый…

Он горячий и потный, от него резко пахнет водкой, но Павел так поражен этой неожиданной, давно забытой лаской отца, что льнет к нему и говорит тихо и растроганно:

— Папанька… папанька…

Мать, улыбаясь, смотрит на них. На ее бледном лице радость.

— Давно бы так… А то совсем забыл, как детей любить надо.

Отец целует мальчика мокрыми губами, подсовывает ему стакан:

— Выпей, сынок, за папаньку. За папанькино здоровье!

— Ему нельзя, дядя Трофим: он пионер, — кривится Данила.

Татьяна вскакивает:

— Трофим! Рехнулся, что ли? Мальчишке тринадцать лет… Не слушай его, Пашутка!

Но Павел нерешительно берет стакан:

— Подожди, мам… Ведь за папаньку!

— Па-аша! — ахает Федя.

Татьяна гневно кричит:

— Трофим!

— Ну ладно, ладно, не буду… — виновато посмеивается отец. — Давай, Таня, чаю…

— То-то — чаю… — Татьяна успокоенно улыбается, осторожно отстраняет прижавшегося к ней Романа, привычными движениями убирает со стола.

— Чай, — говорит дед, — его хорошо со сладким пить. А что у вас к чаю есть?

— Есть кое-что, — зевает Трофим, подмигивая Феде. — Есть сладкое.

Он, покачиваясь, выходит из-за стола, распахивает дверцы шкафа.

— Крефеты! — счастливо визжит Федя.

— Дай, папанька! — так же тонко вторит ему Роман.

— С начинкой! — Трофим прищелкивает языком и, помахивая кульком, закатывается вдруг хриплым смехом. — Привезли сегодня в кооператив, ну, я и взял. А главное — никакого расхода! Председатель Совета!

Он сунул детям по две конфеты. Федя стремительно нагнулся над столом и прихлопнул конфеты ладонью, будто это жучки, собирающиеся улететь. Потом Федя взглянул на старшего брата. Павел сидел покрасневший и мрачный. Он не прикасался к конфетам.

— Я не буду их есть, — тихо проговорил Павел.

— И я не буду… — сказал Федя.

Все посмотрели на Павла. Отец сощурил один глаз:

— Почему же это ты не будешь их есть?

Павел молчал.

— Ну?

— Потому что… потому что…

— Почему?

Павел ногой нащупал под столом планку, соображая, будет ли она мешать, если понадобится бежать.

— Потому что… зачем ты брал конфеты? — выпалил он, краснея еще больше. — Взял, а денег не платил!

— А денег не платил… — слабо, как эхо, повторил Федя.

— Паша! — вскрикнула мать.

Дед Серега зашевелился, закачал головой:

— Неладно, ты внучек, про отца говоришь!

— А он пускай не делает, чего не полагается! Он думает, что председатель, так ему все можно!

Трофим сурово сдвинул брови. У него подергивался ус.

— Так… — заговорил он в тишине, растягивая слова. — Выходит, стало быть, по-твоему, я — вор?

Он рывком сдернул с рубахи ремень.

— Брось, Трофим! — Дед удержал его за рубаху. — Слышишь, брось! Мал он, зелен… Вырастет — поумнеет.

— Так я тебе покажу, какой я вор! — Трофим рванул затрещавшую рубаху из рук деда, шагнул к сыну.

Татьяна вскочила, стала перед мужем:

— Не тронь Пашку! Слышишь? Не тронь!

Он грубо толкнул жену, взмахнул ремнем.

Павел ждал этого движения и, согнувшись, скользнул в сторону. Ремень стегнул по скамейке. Мальчик распахнул окно, выпрыгнул в темноту.

С минуту Павел стоял у ворот, прислушиваясь к крикам разбушевавшегося отца. У него подергивался подбородок.

С крыльца сбежал всхлипывающий Федя, подошел к брату:

— Пашк… побил… больно.

Потом вышел дед, негромко окликнул Павла:

— Дурень, ведь отец-то пошутил… — Он протянул мальчику конфету: — Возьми. А ночевать, ребятки, вы нынче идите ко мне, а то прибьет вас отец. Смотри — расходился… Да возьми конфету, ведь пошутил он.

Павел в нерешительности помедлил, но конфету все-таки взял.