Люди бездны - Лондон Джек - Страница 22

— Сколько тут работы было! — сказал мне мой новый знакомый, глядя на какое-то ослепительно иллюминованное здание.

Работа была для этого человека смыслом существования. Всю жизнь он трудился, и работа была единственным критерием, с которым он подходил к оценке всех жизненных явлений и самого себя в том числе.

— Очень хорошо, что коронация, — продолжал он свою мысль. — Дали людям работу.

— А вы-то ведь по-прежнему голодны? — заметил я.

— Что ж, — вздохнул он. — Ходил я тоже, да меня не взяли. Возраст не тот! А вы чем занимаетесь? Моряк? Я так сразу и подумал.

— А я знаю, кто вы, — сказала женщина. — Итальянец!

— Да что ты! — с жаром возразил старик. — Он янки, вот кто. Уж я-то знаю.

— Боже ты мой, что тут делается! — воскликнула наша спутница, когда мы, пробившись на Стрэнд, очутились в гуще шумной, развеселой толпы. Мужчины горланили песню, им резкими, хриплыми голосами подпевали девушки:

Коронация сегодня — веселиться нам пора,

Так начнем гулять, плясать и кричать: «Ура!»

То-то вволю мы попьем виски, херес, джин и ром…

Коронация сегодня — развеселая пора!

— До чего же я грязная! Где-где только не побывала сегодня! — сказала женщина, вытирая заспанные глаза, в уголках которых чернела сажа. Мы уже сидели за столиком в кофейне. — Но очень было интересно! — продолжала она. — Мне так понравилось, только скучновато одной. Дамы такие важные, все в роскошных белых платьях! Красивые, как картинки!

— Я ирландка, — сказала она в ответ на мой вопрос. — Меня зовут Айторн.

— Как? — не понял я.

— Айторн, сэр, Айторн.

— Что за имя такое? Как оно пишется?

— Ну, Хэйторн. А говорится: Айторн.

— О! — сказал я. — Значит, вы ирландская «кокни»?

— Да, сэр, я родилась здесь, в Лондоне.

Хэйторн мирно жила в родительском доме, пока не погиб от несчастного случая отец, и она осталась одна-одинешенька. Старший брат ее служил в солдатах, у другого — жена и восемь человек детей, а зарабатывает он двадцать шиллингов в неделю, да и то не всегда. Чем он ей может помочь? Однажды она ездила на три недели куда-то в Эссекс, за двенадцать миль, собирать фрукты.

— Я вернулась оттуда черная-пречерная, ей-богу! Вы бы прямо не поверили!

Последнее время она работала в кофейне с семи утра до одиннадцати ночи за стол и пять шиллингов в неделю; потом заболела, попала в больницу и с тех пор, как вышла оттуда, не может найти работы. Чувствует она себя все еще плоховато, а вот уже вторую ночь приходится проводить на улице.

И она и старик уплетали за обе щеки, но не могли насытиться, пока не съели по второй и третьей порции.

Во время ужина женщина протянула руку через стол и пощупала материю на моем пиджаке и рубашке.

— Хорошие вещи носят янки! — заметила она.

Это мои-то тряпки хорошие! Я даже покраснел от неловкости, но, приглядевшись повнимательнее к себе и к моим собеседникам, пришел к заключению, что я и в самом деле не так уж плохо одет и сравнительно прилично выгляжу.

— А что же вы думаете делать дальше? — спросил я у них. — Ведь старость-то не за горами.

— Ну, пойду в работный дом, — сказал мужчина.

— Нет уж, провалиться мне на этом месте, если я туда пойду! — заявила женщина. — Дело мое дрянь, но лучше сдохнуть на улице, чем идти туда. Нет уж, спасибо! — На несколько минут воцарилось молчание. — Спасибо! — повторила она.

— Вот вы ходите так всю ночь по улице, — сказал я, — а как вы добываете себе еду утром?

— Стараюсь достать где-нибудь пенни, если не сберег от вчерашнего дня, — ответил старый грузчик. — Иду в кофейню, беру кружку чая.

— Ну, этим сыт не будешь, — возразил я.

Оба многозначительно улыбнулись.

— Сидишь и пьешь маленькими глоточками, — пояснил он, — чтобы подольше растянуть, да все поглядываешь, не оставил ли кто чего-нибудь на столе.

— Вы не поверите, сколько некоторые оставляют, — добавила женщина.

— Самое главное, — рассудительно закончил ее приятель, — это достать пенни.

Наконец-то я понял, на что он намекает.

Когда мы уходили, мисс Хэйторн собрала с соседних столов какие-то корочки и спрятала под свою рваную шаль.

— Нечего таким добром бросаться, — сказала она, и старик одобрительно закивал головой, тоже засовывая в карман чьи-то объедки.

В три часа утра я шел по набережной. Эта ночь была сущим праздником для бездомных, потому что полицию услали в другие места. Все скамейки были заняты спящими. Женщин оказалось здесь не меньше, чем мужчин, и большинство этих бездомных были старики и старухи. Видел я, правда, и нескольких мальчиков. На одной скамейке устроилась целая семья: муж сидел, держа на руках спящего младенца, жена его спала, положив голову ему на плечо, а ей в колени уткнулся головкой спящий мальчуган. Глаза мужчины были широко раскрыты; он глядел на воду и думал какую-то свою думу — занятие не очень полезное для бездомного человека, обремененного семьей. Неохота разгадывать его мысли, но я знаю, да и всему Лондону это хорошо известно, что случаи, когда безработный убивает жену и детей, не так уж редки.

Невозможно пройти в ночной час по набережной Темзы от парламента мимо обелиска Клеопатры до моста Ватерлоо и не вспомнить страданий, описанных две тысячи семьсот лет тому назад в книге Иова:

«Межи передвигают, угоняют стада и пасут у себя; у сирот уводят осла, у вдовы берут в залог вола; бедных сталкивают с дороги, все уничиженные земли принуждены скрываться.

Вот они, как дикие ослы в пустыне, выходят на дело свое, вставая рано на добычу; степь дает хлеб для них и для детей их;

жнут они на поле не своем и собирают виноград у нечестивца;

нагие ночуют без покрова и без одеяния в стуже; мокнут от горных дождей и, не имея убежища, жмутся к скале;

отторгают от сосцов сироту и с нищего берут залог; заставляют ходить нагими, без одеяния, и голодных кормят колосьями…»

(Иов — 24,2 — 10).

С тех пор миновало двадцать семь столетий! Но столь же правдиво звучат эти слова и сегодня в самом центре христианской цивилизации, где царствует король Эдуард VII.

ГЛАВА XIII. ДЭН КАЛЛЕН, ПОРТОВЫЙ ГРУЗЧИК

Вчера я посетил одну из комнат муниципальных жилых домов близ Леман-стрит. Если бы внезапно передо мной раскрылось безрадостное будущее и я узнал бы, что мне предстоит жить в этой комнате до самой смерти, я пошел бы и утопился в Темзе, чтобы раз и навсегда покончить с этим.

Да это была и не комната. Назвать ее комнатой так же невозможно, как невозможно назвать дворцом какую-нибудь хижину, не совершая грубого насилия над языком. Скорее нора, берлога — шесть шагов в длину и пять в ширину, с таким низким потолком, что воздуху тут было меньше, чем полагается на британского солдата в казармах. Половину «комнаты» занимала какая-то немыслимая кушетка, покрытая тряпьем; остальное место почти заполняли — колченогий стол, стул и несколько ящиков. Все это имущество, вместе взятое, стоило от силы пять долларов. Ни коврика, ни дорожки на полу, зато стены и потолок обильно изукрашены кровяными пятнами. Каждое такое пятно свидетельствовало о насильственной смерти насекомого, которыми забиты все щели в доме; бороться с ними в одиночку — непосильная задача.

Обитатель этой конуры, портовый грузчик Дэн Каллен, лежал при смерти в больнице. Однако жалкая обстановка его жилища сохранила какой-то отпечаток его личности, так что можно было получить некоторое представление о том, что за человек этот Дэн Каллен. Стены были увешаны дешевыми портретами Гарибальди, Энгельса, Джона Бернсаnote 24 и других вождей рабочего класса, а на столе я заметил роман Уолтера Безантаnote 25. Мне рассказали, что Дэн Каллен читал Шекспира и книги по истории, социологии и политической экономии, — все это будучи самоучкой.