Пасьянс на красной масти - Шелестов Кирилл - Страница 53

— Что? — полюбопытствовал я.

— Что надо уезжать из России, — спокойно ответил Храповицкий.

— На время?

— Зачем на время? Навсегда! — Храповицкий откинулся в кресле и закинул ноги в черных шлепанцах из крокодиловой кожи на край стола. — Вася давно носится с идеей поселиться где-нибудь в Европе. Он терпеть не может Россию. Виктору тоже здесь скучно. К тому же он считает, что мы слишком на виду, и это опасно. С каждым днем все больше тех, кто нас ненавидит или завидует. Рано или поздно в нас начнут стрелять. Или сажать, — добавил он хмуро. — Не знаю, что хуже.

Я не стал возражать. Он говорил очевидные вещи.

— Мы заработали уже гораздо больше, чем нам нужно, — продолжал Храповицкий после паузы. — И себя, и детей обеспечили. Если еще продать бизнес, который потянет миллионов на двести — двести пятьдесят, то хватит и внукам. Которых у нас пока нет. Оставаться здесь — значит подвергать все это риску. Спрашивается, зачем?

— Незачем, — подтвердил я. Он одобрительно хмыкнул.

— Если вдуматься, нас мало что связывает с этой страной, — рассудительно заметил он. — Наши дети и жены давно живут за границей. У нас там счета. Недвижимость. Получается, что здесь мы просто зарабатываем деньги. Где бы мы могли столько нажить за несколько лет!

Некоторое время мы сосредоточенно молчали. Каждый думал о своем. В случае их отъезда нам предстояло разное будущее.

— Ну! — наконец прервал паузу Храповицкий. — Скажи что-нибудь!

— Чего ты от меня ждешь? — откликнулся я. — Это ваше решение. Езжайте. Я-то все равно останусь!

— Потому что нет денег на то, чтобы жить там? — пытливо взглянул на меня Храповицкий.

Я не любил говорить на эту тему. Мои взгляды на этот предмет не совпадали с мнением большинства.

— Да, если тебе так понятнее, — нехотя ответил я.

— А что еще? — не отставал Храповицкий.

— Какая тебе разница! — упорствовал я в своем нежелании откровенничать. — Я не уеду отсюда! Просто не уеду, и все!

— А если будут стрелять? — едко, с нажимом спросил он.

— Глядя на то, как живет большинство людей, я никогда не понимал, почему они так цепляются за жизнь, — заметил я. — Извини, я не хочу это обсуждать. Для меня это личное. Я хотел бы жить и умереть здесь. Россия для меня не «эта страна», прошу прощения за пафос.

— Не надо колоть меня вашим патриотизмом, Андрей Дмитриевич! — фыркнул Храповицкий. — Я к этому не чувствителен. Поскольку, в отличие от тебя, цепляюсь за жизнь! Даже если ты это не одобряешь.

— Значит, ты готов уехать? — подытожил я. Храповицкий уставился на меня.

— Кто?! Я?! — недоуменно спросил он. — Шутишь?! Я всего лишь повторил тебе то, о чем мы тысячу раз говорили с партнерами, и то, что ты сам неоднократно от них слышал. Но это еще не основание для того, чтобы спрашивать меня, собираюсь ли я, Владимир Храповицкий, позорно бежать за границу, потому что некто Гозданкер дал кому-то взятку в Москве! Я чем-то вас обидел, Андрей Дмитриевич?! Почему вы задаете мне такие

вопросы? Ты еще предложи мне переодеться в женское платье, чтоб не поймали!

— Ну, с такой рожей тебя поймают даже в женском платье, — пробормотал я.

— Не ожидал от тебя! — возмущенно продолжал Храповицкий, пропустив мимо ушей мою реплику. — Может быть, я и не патриот, но я бизнесмен. Уж ты-то знаешь, что цены на нефть сейчас ниже канализации. И падают с каждым месяцем. Мы тратим миллионы на то, чтобы поддержать наши предприятия в жизнеспособном состоянии! Чтобы они не загнулись, я закачиваю в них деньги, полученные от других, прибыльных проектов. Я кручусь, как могу! Рискую с налогами! Я давно уже забыл об обновлении оборудования или об освоении новых скважин! Я только молю Бога, чтобы нам не пришлось замораживать наши!

— А при чем тут это?!

— То есть как при чем?! — негодовал Храповицкий. — Ведь так не может продолжаться вечно! Цены должны подняться! — Он произнес это как заклинание. — Через несколько лет мой бизнес будет стоить в десять раз дороже! А ты предлагаешь мне отдать его на спаде?! Даром?! Издеваешься?! У меня мама — еврейка, — вдруг вспомнил он и деловито почесал свой ястребиный нос. — Да она мне никогда не простит такого поступка! Она меня на порог не пустит!

— А если будут стрелять? — напомнил я.

— Мама первая же меня и пристрелит! — воскликнул он. — Не дрогнувшей рукой. И будет права!

— Брось болтать! — не выдержал я. Временами он любил театральные эффекты и отрабатывал свои номера на мне. Я хорошо знал его мать, строгую, старомодную даму, относившуюся к нему с обожанием, которое она безуспешно пыталась скрыть. — Твоя матушка ничего не понимает в бизнесе. К тому же она заведомо считает тебя во всем правым. Кроме твоей манеры одеваться и бросать жевательную резинку в чайные блюдца!

— Нечего меня воспитывать! — проворчал Храповицкий. — Вкус у меня, как известно, безупречный. И вообще я всегда прав! — Эту фразу он произнес без намека на иронию. — Просто вы не все понимаете!

Коснувшись этой, бесспорной для него, темы, он перестал паясничать и вздохнул:

— Да, нам предстоят нелегкие времена. Придется повоевать. Но жизненный опыт приучил меня не забегать в таких вопросах вперед. В конце концов, армия терпит поражение не тогда, когда противник идет в атаку, а когда в войсках начинается паника. Гозданкер рвется в бой? Тем хуже для Гозданкера!

Он стукнул кулаком по столу, неудачно попал по острому краю пепельницы, чертыхнулся и затряс в воздухе рукой.

— А потом, что я буду делать в Европе? — кривясь, заговорил он. — По музеям шастать? Жить пенсионером? Да я умру в первый же день! Здесь у меня работа, война, гарем. Собаки. Охрана. Губернатор, в конце концов! Одним словом, готовься закапывать труп Гозданкера!

— Гозданкера не взять голыми руками, — задумчиво заметил я. — Тут нужен план.

— Нужен, — согласился Храповицкий. — Ефим — хитрый парень. Он не полезет на рожон. Если уж он решился на войну, то могу спорить, что он подготовил нам много сюрпризов. И налоговая полиция — лишь один из них!

— У нас нет информации, — посетовал я. — Хорошо бы купить кого-нибудь в его окружении.

— Бесполезно, — покачал головой Храповицкий. — Близких людей у него по пальцам пересчитать, да и тем он не доверяет. В этом мы с ним похожи, — неожиданно прибавил он, усмехаясь. — Я, конечно, велел Савицкому засобачить Ефиму прослушку, но вряд ли из этого что-то получится.

Он помолчал, достал из специальной коробки, стоявшей на столе, сигару, обрезал кончик затейливым золотым приспособлением и раскурил от большой спички.

— Не исключаю, что придется пойти на крайние меры, — невозмутимо проговорил он, выпуская дым.

— Ты имеешь в виду убийство? — уточнил я, холодея. Он не ответил, но взгляда не отвел. Впрочем, все было

ясно и без слов.

— Я никогда на это не соглашусь, — отрубил я. — Каким бы гадом не был Ефим. Даже если мне придется уйти из фирмы.

Он продолжал молча и пристально рассматривать меня. Затем пустил несколько колец.

— Я знаю, — задумчиво сказал он. Его черные глаза сделались отрешенными. Он словно решал для себя что-то важное.

Когда я выходил, он меня остановил.

— Между прочим… — смущенно пробормотал он. — Ну, насчет Маринки… Я тут спросить хотел… — Он замялся.

— Короче, ты и вправду думаешь, что там ничего не было? — закончил он, опуская глаза. Его голос прозвучал почти жалобно.

— Какой же ты дурак, Вова! — покачал я головой. — Даже не верится!

— Не все же такие бабники, как ты! — возразил он сварливо. — Тебе-то на все наплевать! А некоторые серьезные мужчины переживают.

6

Я так и не решился позвонить Наташе, проклиная себя за малодушие. Она дозвонилась мне сама, уже поздно, домой.

— У тебя все в порядке? — спросила она. Голос был не столько обеспокоенным, сколько напряженным. Она явно догадывалась о причинах моего молчания.

Я промычал в ответ нечто невнятное.