Застава - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 30

Он дернул рычаг, открывая жерло топки. Я подцепил лопату угля, швырнул.

Вышло на удивление хорошо – практически весь уголь попал внутрь.

– Ха, – сказал Пагасо. – А ну-ка!

Вторая и третья лопата угля ушли еще лучше. Только брови начали скручиваться от жара, но я промолчал.

– Может, ты и колосники почистить можешь? – спросил Рой.

– Может, и могу, – сказал я осторожно. – Не пробовал.

– Ха, – Пагасо указал на свисающую с потолка цепь. – Погуди. Заслужил.

Чувствуя себя ребенком в стране чудес, я дернул за цепь. Слабовато. Потянул со всей силы. Паровоз издал могучий длинный гудок, даже железный пол под ногами завибрировал.

– Ну хватит, хватит, – добродушно сказал Рой. – Весь пар выгонишь, штафирка… только дай поиграться… К своим пойдешь?

Он что, серьезно? Я посмотрел вперед, на бронеплатформу. Ее покачивало из стороны в сторону. Наемников видно не было, видимо, укрылись под стенками от ветра.

– Если пустишь.

– Проводи его, Бор, – велел Пагасо. – Он ничего так… для штатского.

– Я не штатский, – заметил я. – Я пограничник. Поручик Корпуса пограничной стражи.

– Какой ты теперь пограничник? – веско спросил машинист. – Что я, не знаю, кто ты и куда едешь? Ладно, не мое дело. За товарищей болеешь – это мне нравится. Иди.

Бор открыл дверь паровоза, показал мне на длинную металлическую решетку вдоль пузатого котла.

– Держись за поручни! – крикнул он. – Двадцать пять миль катим, не шутка! Тряхнет – костей не соберешь!

Мне сразу вспомнился старый фильм «Назад в будущее», где герои точно так же шастали вдоль паровоза – только впереди него была не бронеплатформа, а поставленная на рельсы «машина времени».

– Если что, считайте почетным железнодорожником, – сказал я и шагнул на решетку.

В мое плечо крепко впилась рука Пагасо и затащила обратно.

– Совсем одурел? – неожиданно мягко сказал он. – Молодец, смелый… но дурной. Не надо так делать. Нам ехать-то четверть часа осталось, потерпишь. Никуда твоя краля не денется.

– Она не моя, – буркнул я.

– А то я не вижу, как она на тебя смотрит, – усмехнулся машинист. – Дело ваше, молодое. Подожди, не рискуй головой понапрасну.

Запал у меня и без того прошел, а уж дружелюбный тон окончательно отбил желание исполнять акробатические трюки. Я кивнул, встал у окошка, глядя на светлую равнину, покрытую пожухлой травой. Солнце вот-вот должно было подняться из-за горизонта, редкие облачка уже розовели. От окна дуло, стекло здесь не могли закрепить на герметических резиновых прокладках, поэтому его зафиксировали винтами, а щели небрежно заделали парафином, большей частью уже раскрошившимся. Хотя откуда здесь парафин? Его получают из нефти, это предельный углеводород, даже если его сюда завести – расползется как и бензин, и полиэтилен. Скорее всего, замазка была из стеарина. Стеарин имеет другую природу, получают его из жиров, «высокомолекулярная чума» его не затронула.

Повезло жителям Центрума, что катастрофа была такой избирательной. Уничтожай неведомая сила чуть больший спектр веществ – и цивилизация скатилась бы в полную дикость. А может, и цивилизации бы не было, затронь разложение, к примеру, жиры…

Я вновь подумал о том, какой природы была эта катастрофа. Точнее – какой природы она есть, ведь разложение высокомолекулярных соединений продолжается. Это какие-то бактерии? Или, употребим любимое слово наших политиков, нанотехнологии? Носятся в воздухе крошечные роботы, накидываются на пластмассу…

А почему не переносятся на другую планету? Почему все живые существа, включая бактерии-вирусы в наших организмах, переносятся из мира в мир? А они переносятся, иначе бы мы обрели великолепный способ вылечить любой грипп… Микробы могут на нас путешествовать, вещи мы туда-сюда таскаем, а вот бактерии-нанороботы Центрума отсюда ни ногой? Такие же неспособные к переходу, как местные? Нет, неверно. Местного жителя можно отвести в другой мир, хотя многие проводники и говорят, что чувствуют при этом какое-то напряжение. Центрумец лишь не способен сам создавать порталы.

Значит, есть какой-то ограничивающий фактор? Автоответчик «свой-чужой», привязанный к миру Центрум?

Или все это глупости, и нет никаких бактерий и нанороботов. А есть какой-нибудь генератор, испускающий «лучи смерти» – убивающие пластмассу. И стоит его найти и выключить – Центрум вернет себе былую славу технически продвинутого мира. Хорошо ли это будет? Принесет ли пользу и Центруму, и остальным мирам – включая наш?

Слишком много догадок. Слишком много непонятного. Слава Богу, что мне не надо решать ни эти загадки, ни судьбу Центрума. Мне бы друзей выручить…

– Ты, небось, в детстве мечтал стать машинистом? – спросил Пагасо.

– Нет, – ответил я. – Я киллером мечтал стать.

– Кем? – не понял Пагасо, и я сообразил, что употребил английское слово.

– Убийцей. Наемным.

Особого шока это не вызвало, но машинист явно удивился и заинтересовался.

– А чего так?

– Время такое было, – сказал я. – У нас в школе многие мальчики мечтали стать убийцами. Это же романтика, и платят много.

– А девочки? – заинтересовался Бор.

– Девочки путанами хотели быть. Это такие продажные женщины, которые за деньги отдаются иностранцам.

Бор захихикал. Нет, нравы в Центруме свободные, и проституция существует. Но то ли он был очень молод, то ли идеализировал иные миры.

– Почему иностранцам-то? – спросил Пагасо. Он явно был заинтригован. – Это… как-то связано с большим удовольствием?

– Нет, с большими деньгами. Я жил в очень бедной стране. И деньги у нее были… бедные. Поэтому и мечты были… такие.

– Ну, ты в какой-то мере свою мечту исполнил, – рассудительно сказал Пагасо. – Ходишь с оружием, убиваешь.

– Я стал музыкантом, – покачал я головой. – За это тоже платили, да и девочки музыкантов любят. А убивал я разве что музыку…

Пагасо засмеялся.

– А мне говорили, ты хороший музыкант… Скажи, а сейчас в твоей стране дети тоже хотят стать убийцами и проститутками?

– Нет. Жизнь у нас стала получше. А дети теперь хотят стать банкирами, чиновниками или судьями.

Пагасо покачал головой, и во взгляде его появилось сочувствие.

– Друг мой, если ваши мальчики вместо убийц хотят стать судьями, а девочки вместо проституток чиновницами, то не так уж и многое у вас поменялось. Ваш мир полон чудес, я люблю читать о них и порой завидую до скрипа зубов… но, может быть, я завидую зря. Пока ваши дети не захотят быть машинистами, столярами и электриками, завидовать не стоит.

– У нас разные страны есть, – ответил я. – Это только у нас так… наверное.

– Мир – как поезд, – буркнул Пагасо. – О скорости поезда судят не по паровозу, а по самому медленному вагону. Нет, мне больше не завидно.

– А то у вас дети с окраин не вкалывают с пяти лет, – мной неожиданно овладел патриотизм. – И не мечтают стать бандитами или проститутками. Да наверняка!

– Мил-человек, да наш мир – руины, – все с тем же убивающим наповал дружелюбием ответил Пагасо. – Что с нами сравнивать-то?

Можно было, наверное, рассказать ему про войны, гонку вооружений, соревнование капиталистической и социалистической системы, перестройку, глобализацию, толерантность – в общем, про все те гадости, что Земле заменяли «высокомолекулярную чуму». Но вряд ли бы это его тронуло.

Жители Центрума вообще очень странно относились к социальным вопросам. Коммунизм они воспринимали как некую экзотическую религию, в чем-то привлекательную, но к реальной жизни не имеющую ни малейшего отношения. К национальным и расовым проблемам были довольно равнодушны – может быть, потому, что все территории Центрума являлись осколками некогда единой Империи. На некоторых территориях люди были более смуглыми, где-то чаще имели азиатские черты. Встречались абсолютно белокожие и черные до фиолетовости негры, но это было уже скорее исключением из правил (и отношение к «очень белым» и «очень черным» было странным – как к экзотической, привлекательной, но в целом случайной диковине). Религия тоже была по сути едина, существовали, конечно, различные варианты, «ереси» единой веры с центром в Цаде, но кардинальных различий и межконфессиональных войн не было.