Проходящий сквозь стены - Сивинских Александр Васильевич - Страница 11

Но, похоже, я всё-таки ошибся. Джулия демонстрировал высшую степень беззаботности. Он завалился на диванчик, раскатал хвост по полу и продолжил пировать, время от времени обращаясь к удавленнику с какими-то тарабарскими высказываниями. Наверное, древних китайских мыслителей цитировал на языке оригинала. Что-нибудь вроде: «Опустошение – это то, что приносит пользу».

Прикончив шампузо, Джулия со вкусом зевнул и сунул руку за корсет. Достал малюсенькую мобилу, потыкал в кнопочки, поднес к морде, сказал:

– Я. Угу. Как мы и полагали. Угу, в силе. Целую нежно.

Небрежно отшвырнув трубку, он полез в бар за новой бутылкой.

Пока он там орудовал, гремя стеклом, читая вслух этикетки и комментируя самому себе прочтённое, я смылся.

Оказавшись в своей кабинке, первым делом привёл в порядок шланги, быстренько оделся и вывалился наружу.

Здрасьте! На меня изумлённо таращился зверовидный кавалер рыжей щучки. Сколько же он тут торчит, хотелось бы знать?

– Пиво, – доверительным тоном нечаянного собутыльника сообщил я ему, застёгивая штаны. – Выпьешь глоток, а течёт потом, как из ломовой кобылы.

Взгляд громилы озарила радость понимания и восхищение животной мощью моего организма.

– Пойду, ещё накачу, – насколько мог жизнерадостно сказал я, моя руки. – А чего не накатить, место-то освободилось.

– Ты как будто осунулся, – сказала Лада.

– И взгляд какой-то диковатый, – добавила Леля.

– Осунешься тут. – Я набулькал себе в бокал тоника, выпил, с сожалением посмотрел на опустевшую бутылку. – Еле жив остался.

– Да ну?

– Ей-богу.

– Чего ж такого опасного для жизни в этих итальянках?

Пришлось рассказать, как я в поисках туалета забрёл непонятно куда, как меня там чуть не укусила «вот такая гадюка», и как я спасся бегством, когда рептилию отвлекли гиганты с уродливыми лицами.

– Они тебя заметили? – озабоченно спросила Леля.

– Кажется, нет.

– Это хорошо. И всё равно, лучше тебе уйти отсюда. И поскорей. То место, где ты случайно, – Леля ехидно усмехнулась, – побывал, для посторонних закрыто. Оттого и ядовитые змеи ползают. Сторожат. Давай-ка, вместе выйдем. Меньше подозрений.

– А как они определяют, кто свой, кто посторонний? – спросил я, подымаясь из-за столика и беря сестрёнок под ручки.

– Дрессура.

– Девочки, – сказал я. – Зачем вы надо мной смеётесь? Не существует в природе способов дрессуры змей. Это вам не собачки.

– Так и бесов, между прочим, тоже в природе не существует. Вовсе. Их суеверные дикари выдумали. Согласен, Павлик?

Я хмыкнул.

– Лелька права, – подтвердила Лада. – Конечно, людей эти твари слушаться не станут, это верно. Но ведь есть и не люди.

Вот так. Похоже, о том, что в «Скарапее» заправляют ламии, известно всем, кроме меня.

Сволочь Сулейман!

Выходя из клуба, я бросил взгляд на запястье. Но опасался напрасно, внутреннее чувство времени не подвело. С момента прибытия в «Скарапею» действительно прошло почти два часа. Действительно – почти два! А мой с позволения сказать напарник Убеев всё ещё был тут и закатывал такое представление, что любо-дорого. Не зря его прозвали Железным Хромцом. Но я бы эпитетов ещё добавил. Одного железа в сложившейся ситуации явно не хватало. Ибо демонстрировались: стеклянный взгляд, оловянная стойкость, деревянная голова. Ну, и как необязательный довесок – толоконный лоб.

– А я тебе тысячный раз повторяю, сукиному сыну, свинье чухонской, – надрывался Убеев, хроменьким, но драчливым петушком наскакивая на швейцара, – что мне внутрь надо! Чего тебе, гниде белобрысой, не ясно? Русского языка не знаешь, чур-рбан?

Викинг был недвижим, как скала, перекрывающая вход во фьорд. Смотрел исключительно поверх головы взбешённого калмыка и терпеливо переносил все его выкрутасы. Правда, лицо у него было интенсивного свёкольного цвета, а губы заметно подрагивали. Два часа беспрерывной пытки Капитаном Глупость, изрыгающим агрессивный вздор, могут взбесить даже камень. Швейцар как заведённый повторял, что знание или незнание им языка к делу не относится, и что «Скарапея» – это заведение закрытое, клуб. Вход в него только по клубным карточкам или специальным приглашениям. А он Убеева среди членов не помнит. Но если Убеев покажет приглашение, тогда само собой. Тогда «раати боога».

Железный Хромец наш от такой северной невозмутимости кипятился всё пуще и клятвенно обещал устроить чухонской гниде новую Полтаву, если тот… и так далее. Однако верный наган Убеев покамест оставался спрятанным.

Неподалёку лениво перекуривали скарапеевские секьюрити. Видимо, команды на окорот Убеева им покамест не поступало. Тут же шумная стайка иностранцев, возбужденно переговариваясь, снимала колоритную сценку на видео. Аж двумя камерами. Разумеется, в кадр попала и наша троица. Я скорчил жуткую рожу и, грозя кулаком, рявкнул:

– Империалисты хреновы! Мы вам покажем Кузькину мать! Мы вас закопаем!

Сконфуженные такой выходкой девочки принялись недовольно дёргать меня за рукава, а иностранцы счастливо заржали. Может, стоит потребовать с них гонорар?

Стоянка такси была буквально в двух шагах.

– Дальше я сам.

– Уверен?

– Да.

– Погоди. – Лада раскрыла сумочку, достала блокнот. Быстро начеркала серебристым карандашиком несколько строчек. – Это – наши координаты. Мало ли что, вдруг пригодятся. Да и вообще, заходи. Будем рады.

– Будем рады, – эхом повторила за ней Леля.

Я открыл заднюю дверцу подмигнувшего мне зелёным огоньком «Волги», послал девушкам на прощание воздушный поцелуй. Дверца захлопнулась, такси сразу тронулось. В салоне почему-то стояла жуткая темень. Резко пахло жасмином.

– Ну, шеф, у тебя ионизатор! – сказал я, шаря в поисках выключателя. – Прямь слеза из глаз. Что, бензин подтекает? Как бы не угореть. Мне к парку Маяковского.

– Хе, – сказал водила. Как-то нехорошо сказал.

– Что значит – «хе»?

– Это значит, – услышал я мурлычущий женский голос, – что сначала авто поедет туда, куда нужно даме.

В мою ногу впились железные пальцы. Из темноты выплыло узкое щучье лицо с блистающими глазами и перламутрово-алыми губами, обрамленное словно бы застывшими языками пламени. Запах жасмина усилился многократно. Меня обдало жаром.

После чего я был сожран.

Глава третья

АЛЕФ, БЕТ, ГИММЕЛЬ

Древние римляне утверждали: «Post Coitum, Animal Triste». «После совокупления животное печально». Мудрый народ, был, конечно, прав. Я чувствовал себя животным. Изгвазданным по уши анималом. И был изрядно печален. Но всё-таки человек – скотина особая. С тонкой нервной организацией. Поэтому был я вдобавок на хорошем взводе.

– Э! Чем это от тебя несёт? – Сулейман брезгливо повёл своим породистым шнобелем. – Ты где вообще был?

Я ответил, где и чем – кратко и ёмко. Мне было уже всё равно.

Он крякнул, побагровел, но каким-то чудом сдержался. Сухо спросил:

– А точнее?

– Коньяк есть? – спросил я.

– Хохловский клопомор.

– Согласен, – сказал я. – Итак, сто пятьдесят клопомора и корку лимона.

– Не наглей, мальчик.

Он сделал пасс мизинцем. Меня ухватило за шкирку и поволокло. Отпустило возле кофейного столика. Чувствуя спиной и особенно тем, что ниже спины его бешеный взгляд, я наплескал полстакана бледно-жёлтого одесского «Борисфена», выхлебал в три глотка, заел подсохшим пересолённым сыром. Ну, пикант, блин. Андеграунд от гастрономии.

– Керосин и мыло, – морщась, сообщил я и, как давеча, икнул.

– Другого не достоин, – презрительно ответствовал Сулейман. – Теперь говори.

– Там была ламия. Понимаете, эта тварь, с которой китайчонок базарил, была ламия!

Разумеется, как мой обличительный тон, так и прокурорская поза не оказали на него желаемого действия. Он равнодушно поинтересовался:

– Так что? Хочешь, чтобы я схватился за голову и закричал «ай беда, не может быть»? Что-с? А? Да не мычи ты!