Дорогой ценой - Рой Кристина - Страница 86

То же самое воображение затуманило и разум брата жены Фердинанда. Он мечтал только о каком-то царстве мира и любви, в котором их Бог должен был быть Царём. После очередного спора с женой Фердинанд вообще отказался от работы и ушёл из общества, душой которого он был до сих пор.

Однажды ночью Фердинанд возвратился из тайного собрания, где было решено перенести агитацию в Польшу. Он застал свою жену на коленях у колыбели их ребёнка, чудного мальчика, и услышал, как она в молитве просила своего Царя сделать ребёнка Своим подданным. «Он должен принадлежать не нам, а Тебе!» Фердинанду показалось, что его сердце пронзили ножом. Он ужаснулся от той мысли, что он должен быть отцом сына, которого жертвуют этому воображаемому образу. В тот момент он решил больше не быть мужем этой женщины и отцом этого мальчика, которого у него только что отняли. Он написал ей всю правду и оставил её навсегда. Однако прежде он решил отомстить тем, которые её соблазнили и отвратили от него. Общину штундистов разогнали. То, что и его жена угодила в тюрьму, Фердинанд не знал, и это было хорошо, ибо он её, невзирая ни на что, ещё очень любил и не замедлил бы освободить её. Узнал он об этом через несколько лет, когда она со своим братом уже поселилась в Вене. Не в мире с самим собой, он не мог больше работать в объединении с необходимой осторожностью. Его мучила тоска по отцу. Если бы он не стыдился, он вернулся бы к нему, но он не осмеливался, потому что знал, что он тогда не сможет устоять перед поездкой в Вену, чтобы увидеть своего сына, по которому он также тосковал.

Жену свою он видеть не желал: он её ненавидел и любил одновременно. Так он попал в руки полиции и был сослан в Сибирь. Но друзья помогли ему бежать в Англию. Жилось ему там не очень хорошо, он во всём нуждался, но потом наступили для него лучшие времена, когда он мог подумать о выезде в Америку. По дороге туда он узнал о смерти жены. Положение его было ужасным… Как бы он желал взять к себе осиротевшего сына, чтобы воспитать его в своём духе! Но он и мечтать об этом не мог. Чтобы снова не попасть в руки русской полиции, он должен был молчать, будто его и не было в живых. Он понял, что лишился сына навсегда уже по одной той причине, что в Англии известный Лещинский на одре смерти отдал ему, Фердинанду, свои документы, и в Америке он жил под его именем. Там Фердинанд пришёл в мой дом и стал моим другом. Около года мы вместе путешествовали. Мы поклялись, что никогда больше не расстанемся. Но вдруг меня отозвали в Каир, где меня ожидала не только моя семья, но и неизвестная мне до того невеста. Мы собрались в путь. На корабле мы оба заболели опасной болезнью. Я выздоровел, а он скончался и покоится в египетской земле.

Я всё сказал, и добавить мне больше нечего. Желание его, чтобы отец его простил — исполнилось, если не при его жизни, то после его смерти.

В салоне стало тихо. Неестественно звучавший голос маркиза умолк, молчал и пан Николай. Такой ужасной он не представлял себе судьбу сына. Старик понял, что сын его противоборствовал Богу, ненавидел Христа. Несколько недель назад он бы его, может быть, ещё оправдал, но сегодня он этого не мог, нет! Жена Фердинанда иначе поступить не могла. О, Иисус Христос превыше всего! Это засвидетельствовала ему Наталия, это чувствовал и в это верил сегодня сам пан Николай. Несчастный, заблудший Фердинанд!

Раздумывая над этим, старик вдруг вспомнил, что он недавно слышал подобную печальную историю. Ах да, Аурелий! Пан Николай поднял голову и задумался. Мать Аурелия тоже была в тюрьме. Она со с своим братом поселилась в Вене. Она была штундисткой и посвятила своего сына Христу и хотела воспитать его для Него. Из-за Христа оставил её муж, и он пропал без вести…

У старика в груди перехватило дыхание.

— Пан маркиз, — проговорил он едва слышно, — как была девичья фамилия жены Фердинанда?

Маркиз его, наверное, не слышал. Старику пришлось повторить вопрос.

— Лермонтова, — сказал он наконец.

— Лермонтова? — повторил старик. — О, маркиз Орано, как я вам благодарен!

Вы не только утолили мою тоску, рассказав мне о судьбе моего несчастного заблудшего сына, но и указали мне след.

— След? — Маркиз поднялся.

— Вы мне возвратили внука, которого я всем сердцем любил с самого начала. Вы говорите, что девичья фамилия моей снохи была Лермонтова; ведь в моём доме тоже есть Лермонтов. Он — сын штундистки, сын отца, который оставил их из-за Иисуса Христа. О, Боже правый! Как я Тебе благодарен за Твою милость: если даже мой несчастный сын погиб, я смогу хотя бы внука своего прижать к груди и перенести на него всю мою любовь!

— Ваша милость, а вы уверены, что не ошибаетесь? — спросил стоявший перед ним помрачневший маркиз.

Но вдруг словно ноги ему отказали; он опустился на колени, уткнувшись головой в колени старика, и громко застонал.

— Пан маркиз, что с вами? — старик испуганно склонился к нему.

— Не отдавайте всю свою любовь ему! Да, он ваш внук, я это знаю! Но оставьте хоть маленькое местечко в вашем сердце и для бедного Фердинанда; он в могиле обрадуется!

— Я люблю Фердинанда и никогда не перестану его любить, — ответил старик, гладя волосы маркиза. — Отец на всю жизнь остаётся отцом своих живых и мёртвых детей. Но вы только что сказали, что вам также известно, что Аурелий — мой внук. Откуда?

— Я видел фотографию его матери и дяди; такая же была и у Фердинанда. — Маркиз поднялся. — Как ваша милость теперь соизволит поступить?

— Как я поступлю? Я буду просить прощения у моего внука, так как я этого не смог сделать перед его отцом. И если он меня простит, я дам ему имя Орловский и полагающееся наследство, в котором я отказал его отцу. Я буду просить его остаться здесь и не оставлять меня. Я позабочусь о том, чтобы он оставался не только нашим дорогим другом, но чтобы его все признали и любили как сына и брата. О, маркиз, да вознаградит вас Бог за то, что вы сделали для меня, несчастного человека! И, дорогой сын мой — как лучший друг Фердинанда, — вы, наверное, позволите, чтобы я вас так называл, — не осуждайте Лермонтовых, ибо они иначе не могли поступить.

Христос достоин того, чтобы умереть за Него. Без Него жить тяжело. Если бы мы — мой сын и я — знали Его, мы бы так не расстались. Если бы я Его знал и детей моих воспитал для Него, они бы все могли стать счастливыми. Мы бы не стали жертвой такого заблуждения. Моей дочери не пришлось бы на своём смертном одре сказать: «Сорок лет я жила, в две церкви ходила, и никто из вас не показал мне Истины!». Благодарите Бога, маркиз Орано, что ваша дочь уже познала эту Истину, и она будет счастливой. О, от скольких заблуждений она убережётся! Я знаю и чувствую, что вы не любите Христа. Тогда позвольте вашей Тамаре показать вам путь к Нему так, как моя умирающая дочь это сделала, объяснив мне, что человек должен сделать, чтобы спастись… Простите, что я так с вами говорю! А теперь оставьте меня ненадолго одного, чтобы я мог наедине оплакать моего Фердинанда, в несчастье которого я виноват. Если бы в его сердце был Христос, его ничто не могло бы разлучить с женой и сыном.

Маркиз молча поклонился и вышел. Если бы пан Николай увидел выражение его лица, он, наверное, ужаснулся бы.

— И он, и он тоже, — бормотал он про себя, упав в соседней комнате, словно поражённый молнией, на диван. — Это выше моих сил!

Этого я не вынесу! Но что мне делать? Тамару я не могу взять с собой, а одну её оставить здесь?.. Но она ведь не одна здесь будет! Мне необходимо немного развлечься, подышать другим воздухом…

Он спрятал лицо в подушки и молчал. Только изредка приглушённые вздохи говорили о том, что буря в его душе ещё не прошла.

А в другой комнате отец оплакивал потерянную, разрушенную жизнь своего сына и каялся перед Богом в своей вине, что он вырастил своих детей без Христа и без света, дав им уйти в мир.

Пан Николай вспомнил слова своей дочери: «С пустыми руками я пришла к Господу, и Он меня принял». И он тоже решил обратиться к Нему. Он знал, что ему нечем искупить свою душу, что ему нечего дать Богу, чтобы заплатить Ему за напрасно прожитую жизнь.