Дорогой ценой - Рой Кристина - Страница 79

По вере победу мне дал Он.

С толпою блаженных как радостно мне!

Нас в вечную славу призвал Он.

Друзей там увижу — их смерть унесла

И нас на земле разлучила.

Нет стонов, и спали оковы греха,

И скорби там радость сменила.

В хваленье одном пред Господом сил

Душою мы в песне воспрянем…

И Агнцу, Кто смертию смерть победил,

Петь славу и честь не престану».

Когда прозвучали заключительные аккорды песни, около Урзина, сидевшего с закрытыми глазами и опущенной головой, вдруг раздался озабоченный голос:

— Урзин, что с вами?

Ах, если бы Коримский мог предвидеть, что он своим внезапным появлением так испугает своего провизора — ведь тот не заметил его до сих пор, — он был бы осторожнее. Влажные от слёз глаза молодого человека растерянно посмотрели на него, щёки покраснели и тотчас побледнели.

— Что прикажете, пан Коримский? — произнёс он дрожащим голосом.

— Ничего я не прикажу. — Коримский склонился к нему и, побуждаемый непонятным чувством, провёл рукой по лбу провизора. — Я слышал ваше пение и оно побудило меня спросить вас, что с вами. Я не предполагал, что вы так можете петь для себя. Вы всегда заботитесь о том, чтобы устранить нашу боль, а сами носите её в своей душе.

— Нет у меня теперь уже никакой боли, пан Коримский. — Урзин осторожным движением устранил руку Коримского, лежавшую на его плече.

— Теперь уже нет? Но вы были так печальны…

— Вам показалось. Однако, пан Коримский, чем могу служить?

Коримский заметил, что Урзин избегает доверительного разговора, и это было ему неприятно.

— Я сейчас не нуждаюсь в ваших услугах, — ответил он холодно.

Лицо молодого человека ещё больше побледнело. Но он не поднял глаз. В зале стало тихо. И это молчание Урзина смягчило Коримского.

— Я принёс вам известие, — сказал он несколько сердечнее.

Взгляд Урзина говорил о его безмолвном страдании, но после этих слов он оживился.

— От Никуши?

Коримский снова был обезоружен, на Урзина невозможно было обижаться.

— От всех. Маргита пишет от имени всех остальных, особенно от имени Никуши, и просит меня, чтобы я хотя бы на неделю отправил вас к ним. Но я не знаю, хотите ли вы этого? Из-за аптеки вам не нужно беспокоиться, а остальное зависит от вас. О, пан Коримский, если вы позволите, я с удовольствием поеду, — ответил провизор просто, но с радостью в голосе.

— Ну, если других препятствий нет, то готовьтесь и езжайте завтра.

— Я вас благодарю, господин мой! Значит, я на сегодняшнем собрании ещё смогу предупредить о моём отъезде. Что касается аптеки, то я всегда забочусь о том, чтобы в ней всё было в порядке и я в любой момент мог отсутствовать. Мне нужно приготовить только ещё два лекарства. Позвольте мне сейчас сделать их.

— Я пойду с вами.

Они вместе вышли из зала в узкий коридор.

— Я сейчас вспомнил, — заговорил вдруг Коримский, — что четверть года уже давно прошло, а вы до сих пор не приходили за своим жалованием. Может быть, вы ожидали, что я вам его принесу? У меня заведено, что мои служащие по этому поводу сами обращаются ко мне.

Молодой человек ничего ему не ответил.

— Когда закончите приготовление лекарств, зайдите ко мне.

Провизор только поклонился.

«Странный какой-то, — подумал Коримский, глядя вслед быстро удаляющемуся Урзину.

Мои слова ему, наверное, были неприятны. Но почему? Разве он может бесплатно служить у меня, притом так служить, как он это делает? И в самом деле, пора позаботиться о том, чтобы он лучше был одет. Его бедность бросается в глаза».

Но что сказал бы Коримский, если бы он зашёл в комнату своего провизора и увидел бы, как тот упал на свой диван, спрятав лицо в подушку. «Господи, смилуйся надо мной, не оставь меня!

Помоги мне устоять!» — мог бы он ещё услышать со стоном произнесённые слова.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

Прошла неделя. Снова было чудное утро, наполненное светом и ароматом цветов. Этот аромат проникал в широко раскрытые окна рабочего кабинета Адама Орловского в Горке.

Кабинет был очень уютно обставлен. Два письменных стола и секретер стояли между двумя кустами мирты и зеленью финиковой пальмы. Маргита с удовлетворением огляделась. Сегодня сюда придёт профессор Герингер, и в Горке он с Адамом завершит труд по исследованию собранных древностей, в котором им помогал маркиз Орано. Как она рада, что Адам, наконец, может жить дома! Хотя теперь не будет больше тех чудных мгновений, когда они по утрам встречались у креста, чтобы пожелать друг другу доброе утро, или когда он днём или вечером, приходил к ней на несколько часов.

— Ты не можешь себе представить, — говорил он ей в субботу, — как трудно мне концентрироваться на работе! Постоянно мысли мои улетают в Горку. И если бы мне не было стыдно перед профессором, я бы бросил всё и убежал бы к тебе.

А не могли бы вы продолжать свою работу в Горке? — спросила она. — Вы уже довольно долго пользуетесь гостеприимством маркиза. Мне бы так хотелось увидеть твоего уважаемого друга у нас.

Адам с благодарностью принял её предложение, и переезд был назначен на следующую неделю.

Теперь это время настало. Поэтому Маргита встала сегодня так рано, чтобы всё привести в порядок, и вот она всё закончила.

Остановившись у окна, она посмотрела вниз в парк. Там, где аллея разветвлялась, виднелся двор Никуши.

«Интересно, чем братья там занимались? Встали они уже? Братья! Какое хорошее слово! — думала Маргита, глядя в пари. — Добрый отец выполнил их просьбу и прислал к ним Урзина — и не на неделю, как они просили, а сразу на две. Правда, теперь уже оставалось всего несколько дней, и Мирослав уедет. Но благословение, которое он привёз с собой, останется, и особенно для Тамары. Бедная Тамара! Мне ради Христа ничем не приходится поступаться. Дедушка сам ищет путь спасения, и Адам меня любит. Он позволяет рассказывать об Иисусе Христе, сколько мне угодно, хотя ещё не верит в Него, но он не противится. А у Тамары никого нет, кроме отца, и она его уже потеряла. Да потеряла, хотя Орано и заботится о своём единственном дитяти и обеспечивает дочь всем, что можно добыть богатством, но между ним и Тамарой всё же произошёл разрыв, и он запретил ей произносить при нём имя Христа. В противном случае он немедленно уходит. А Тамаре, которая всем сердцем полюбила Иисуса Христа и с каждым хочет говорить о Нём, бывает так трудно молчать перед отцом о том, чем полна её душа.

Она более успешно идёт путём веры, чем я, хотя Господа она познала позднее. Может быть потому, что у неё только Он один. А мне Господь дал на земле ещё много дорогих людей. «Первые будут последними, а последние — первыми». Ах, об этом мне думать нельзя, — испугалась она, — я не хочу быть последней, нет! Однако меня постоянно занимает Адам. Разве это грех, что я его так люблю? Ведь он — мой муж и любит меня. А любовь его — это

— счастье! Сердце моё с самого детства тосковало по любви, а её не было для бедной Маргиты. Зато я её имею теперь в полной мере даже сверх того! О, какое счастье знать, что кто-то по тебе скучает, что ты для него всё на свете, что ему дорог твой голос, каждый твой вдох и выдох!»

Прислонившаяся к окну молодая женщина была наполнена счастьем. Однако собой она была недовольна. Она вспомнила, как Тамара вчера, заговорив с дедушкой о своём обращении, спросила, знает ли и он это счастье. Он смутился, но сказал правду, и она выразила такое искреннее сочувствие и попросила его не медлить принять Иисуса. У дедушки слёзы появились на глазах. Она свидетельствовала также перед профессором Герингером, паном Вилье и перед всей семьёй Зарканых.