Дорогой ценой - Рой Кристина - Страница 77

Облит зарёю ясной, велик и дивен ты!

Ты молоком и мёдом обильно наделён,

Ликующим народом ты громко оглашён.

Ты — труд Царя Сиона, ты полн дворцов одних;

Твоя земля мощёна из слитков золотых.

Бедняк, в тебе принятый, оденется пышней,

Чем самый и богатый, и славный из людей.

О город, где не знают ни кладбищ, ни гробов,

Где пышно расцветают сады живых цветов.

То город жизни вечной без бури и тревог;

В тебе приют сердечный для нас готовит Бог.

О, вечный город мира! Нет краше стен твоих:

Их грани из сапфира, из камней дорогих.

Они огнём сияют от Божиих очей

И ярко отражают восторг Его детей».

— Не правда ли, чудная песня, пан Орловский? — спросил Аурелий, закончив пение.

— Да, чудная! Я благодарю вас, — произнёс старик растроганно.

— Она так подходит к тому, что я читал, когда вы пришли.

— А что же вы читали?

Лермонтов достал Новый Завет.

— Позвольте?

— Конечно!

Молодой врач прочитал ему всю 21-ю главу Откровения Иоанна. Закончив, он закрыл книгу и сказал:

— Очень утешительно думать о том, что в том чудном городе, где будут собраны миллионы спасённых людей, там, где не нужны ни солнце, ни луна, где светом является Сам Бог, что там, где нет больше ни плача, ни страданий — находится и наша дорогая пани Наталия Орловская.

Внимательно слушающий старик, оживившись, выпрямился.

— Вы уверены, что она там?

— «Слушающий слово Моё и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит, но перешёл от смерти в жизнь», — говорит Иисус Христос; а Он неправды никогда не говорил.

Я твёрдо убеждён, что встречу её там, и что мы там подадим друг другу руки для вечного союза.

Паном Николаем овладела ревность: Николай, Маргита и этот молодой человек верили и радовались, что увидятся с его дочерью и будут жить в вечной славе. Почему он этого не может?

— У вас, наверное, была верующая мать, — сказал он после некоторого раздумья.

— О да, пан, — вздрогнул Лермонтов.

— Давно ли она умерла?

— Когда мне шёл шестой год.

— Удивительно, что мир не стёр в вас впечатлений детства, — заметил пан Николай задумчиво.

— О, уж он их, конечно, стёр! Если бы не милость Божия, которая помогла мне обратиться, покаяться и возродиться, то я никогда, наверное, не увидел бы свою матушку. Я бы её лишился не только на этом, но и на том свете.

Старика потрясли эти слова и, чтобы отвлечься немного, он попросил:

— Расскажите мне о своей матушке и о своём детстве, мне очень интересно послушать.

Пан Николай не заметил взгляда, которым молодой человек посмотрел на него; он не знал, какую бурю чувств и какую борьбу он вызвал в груди молодого врача. Он не знал, что Аурелий Лермонтов, наконец, сам себе сказал: «Да, я расскажу ему о тебе; ему, который презирал тебя, и тем самым очищу память о тебе. Он ведь ничего не знает, дорогая моя матушка!».

О, счастлив тот сын, который с такой любовью может говорить о своей матери!

Пан Николай не мог оторвать глаз от него. Когда Аурелий закончил свой рассказ, старик пожал ему руку.

— А о своём отце вы больше ничего не узнали? Он не вернулся?

— Нет, пан. Мы за веру лишились его; но позвольте мне больше об этом не говорить.

Погружённый в глубокие раздумья, возвращался в дом своей внучки пан Николай. Сердце его было тронуто судьбой матери Аурелия.

«И с Наталией всё это случилось так внезапно — эта новая духовная жизнь, любовь ко Христу, уверенность в вечной жизни. И если бы она осталась вживых, её уже никто не смог бы переубедить в её вере, которую она, можно сказать, отстаивала до последнего вздоха. Почему, — думал старик, — Бог мне не посылает такой перемены? Разве мои грехи так велики, что мне нет прощения?»

С такими мыслями пан Николай вернулся в Горку, не ведая, какой серьёзный и решающий момент там наступил для его родных. Он и не заметил, что никто из них не вышел ему навстречу.

— Маргита, я всё прочёл, — сказал Адам Орловский, взяв свою супругу под руку и ведя её к скамье под клёном.

Она посмотрела ему в глаза.

— И какой ответ ты дашь декану?

— Декану? Разве ты знаешь, что он написал?

— Нет, не знаю, но я предполагаю, что он требует от тебя заставить меня принять фирмацию. Или я ошибаюсь?

— Нет, ты не ошибаешься, и, как мне кажется, ты этих господ знаешь довольно хорошо, — ответил он, удовлетворённо улыбаясь. — Да, меня призывают проявить свою власть над тобой; но я не знаю, каким образом и с чего начать.

— О, спроси их, — сказала она, сверкнув глазами. — Они-то тебе скажут, как мучить людей. Ведь я вся в твоей власти, с моим телом ты волен делать, что угодно. Когда в Риме истязали христиан, мучители это оправдывали тем, что они убивают плоть, чтобы спасти душу. Ты же читал, как Ланг пишет, что он меня лучше хотел бы видеть в гробу, чем среди еретиков.

— Этого я не читал! — возразил Адам возмущённо.

— Как же? В самом конце это написано.

— Я порвал письмо, не дочитав! Какие ты мне ужасные вещи говоришь, Маргита.

Он хотел привлечь её к себе, но она противилась.

— Нет, — сказала она, — кто знает, может быть, ты в следующую минуту передумаешь? Адам, я не католичка и никогда ею не буду! И двуличной я не могу быть: я всегда буду стоять за Истину Иисуса Христа. У меня евангельское убеждение и его я буду исповедовать перед миром. Я не хочу больше скрываться. Решающий шаг сделан. Я указала причины, почему я не могу принадлежать к Римской церкви; а теперь я заявляю о своём выходе из неё и после того вступлю в евангелическую.

— Маргита, а если я тебе этого не позволю?

— Ты должен мне это позволить. Завтра мой день рождения — мне исполнится восемнадцать лет. Светский закон на моей стороне. Помешать мне в исполнении моих намерений никто не может.

Она встала и прислонилась к клёну, бледная, как лилия; но глаза её сияли решимостью, словно хотели сказать: «Меня можно сломать, но не переубедить».

— А дедушка, Маргита? — спросил молодой человек. — Так ты его любишь, что можешь теперь, когда он чуть не ушёл в могилу вместе со своей дочерью, причинить ему такую боль?

Она вся задрожала.

— Иисус Христос знает, что я иначе не могу. Он не допустит, чтобы я так ранила сердце дедушки. Поверь мне, он перенесёт это теперь легче, чем раньше. О, Адам, я прошу тебя, — взмолилась она, — делай со мной, что хочешь, только дай мне свободу веры!

Она так сердечно его упрашивала, не подозревая, что у него даже не было намерения ей отказать. Если бы не дедушка, он не заговорил бы с ней об этом вовсе, так как насилия над ней он представить себе не мог. Ею, однако, завладел страх, что он может заставить её. Маргите показалось, что Христос в этой борьбе оставил её одну. Протянув к мужу руки, она снова повторила свою просьбу. Адам, не выдержав её умоляющего взгляда, страстным порывом привлёк её к себе.

— Я дам тебе свободу веры, я даже сам позабочусь об этом, чтобы ты убедилась, что Рим воспитывает не только тиранов и палачей. Если ты хочешь переходить, то делай это сейчас. Ты говоришь, что завтра тебе исполнится восемнадцать лет. Пусть это будет моим первым подарком тебе ко дню рождения! Я не знаю, какой более ценный подарок я мог бы тебе сделать. Но что ты мне подаришь, Маргита?