Дорогой ценой - Рой Кристина - Страница 70

Маркиз был в таком волнении, что ему пришлось прислониться к стене возле лестницы.

— Я вас не обманывал, ваша светлость. Брат моей матери меня усыновил. Он был моим отцом. Ваша светлость, что с вами? — испуганно спросил молодой врач.

Лицо маркиза ужасно побледнело и исказилось, словно от дикой боли.

— Что с вами?.. — повторил Аурелий снова вопрос.

— Ничего, не беспокойтесь. Идите к Тамаре, она вас, наверное, уже ждёт.

— Чтобы я, ваш домашний врач, оставил Вас в таком состоянии?

— Я вам приказываю, я прошу вас!

Последние слова маркиза звучали так повелительно и вместе с тем умоляюще, что молодой врач ушёл.

Между тем Тамара читала письмо Маргиты, в котором та сообщала, что мать её вернулась не только к отцу и детям, но что она нашла и Иисуса Христа и ушла к Нему. Под силой первых впечатлений она писала с искренней любовью о покойной матери, стараясь изменить мнение Тамары о ней, сложившееся у неё из последних рассказов Маргиты. И это ей удалось. Тамара представила себе красивую, покоящуюся среди цветов женщину, которая ничего о Христе не знала и была такой несчастной, а теперь ушла к Нему в вечное блаженство. Ею овладело жгучее желание увидеть её. «Да, я пойду к Маргите, — решила она, — и не только к Маргите!» Ах, там был ещё кто-то, кого смерть матери привела на край могилы…

«Мы думали, что он больше не проснётся, — писала Маргита, — и что нам придётся положить его рядом с матерью. Но, слава Господу, он проснулся, и хоть он и очень слаб, но Христос его всё же сохранил для нас»,

— Я должна увидеть мать Маргиты и его тоже, — всхлипывала Тамара. — У него такая скорбь! Он её предчувствовал. Как я могу не пойти к нему и не сказать, что и мне жаль его матушку. Дорогие мои, я приду к вам, чтобы поскорбеть с вами С таким решением Тамара встретила молодого врача. Она внимательно выслушала всё, что он рассказал, и когда узнала, что пани Райнер завтра должны увезти из Орлова, обещала обязательно приехать туда с отцом. Она ненадолго задержала Аурелия.

— Пожалуйста, идите скорее, чтобы не опоздать на поезд! — проводила она Аурелия и обещала извинить его перед отцом.

Когда он ушёл, она побежала в покой своего отца. Она нашла его за письменным столом с какой-то книгой в руках. Никогда ещё она не видела его таким поникшим. Она обняла его.

— Отец мой!

Он вздрогнул.

— Тамара, ты здесь? — в привлёк её к себе. — Чего тебе, моя звёздочка?

— Не правда ли, отец, мы отправимся завтра в Орлов?

— В Орлов, дитя моё, зачем?

Его и без того бледное лицо побелело ещё больше.

— Зачем? Выразить наше соболезнование! Ты разве не знаешь, что случилось?

— Знаю, но соболезнование можно выразить и письменно.

— Письменно? — Она наморщила лоб. — Отец, если бы я умерла, разве не лучше было бы для тебя, если бы пан Николай лично пришёл к тебе, чем если бы он тебе только написал?

— Не мучь меня, Тамара! Что за мысли! Если бы ты умерла, то никому не пришлось бы меня утешать, потому что я всем страданиям сразу положил бы конец.

Она удивлённо посмотрела на него и тем самым вернула ему полностью потерянное хладнокровие. Она до тех пор умоляла его, пока он, наконец, не пообещал завтра поехать с ней в Орлов. Она пожелала ему спокойной ночи, когда он сказал, что у него нет времени прийти к ужину. Она не знала, что в эту ночь глаза его не сомкнулись и что он долго сидел над маленьким портретом, изображавшим молодого человека.

«Значит, я должен пойти на эти похороны! О, ты не знаешь, мой цветок, какую боль мне готовишь, чего от меня требуешь!

Однако поехать придётся, ибо подозрение опасно, даже если скрытое могилой никогда не раскроется и свидетеля нет… Если меня не обманывают мои глаза, это он! Мой домашний врач — сын Фердинанда Орловского! О, ирония судьбы! Но как мне удостовериться в этом, чтобы он ничего не заметил? Ах, разве не настанет час, когда земля и меня покроет?

На другой день Тамара Орано ни о чём другом не говорила со своим отцом, как только об Орлове. Когда они, наконец, были готовы отправиться в путь, собралась целая группа желающих, среди которых была и семья Зарканых. Всем хотелось ещё раз увидеть красавицу пани Райнер, о которой ещё долго шли разговоры среди житзлей Подграда и его окрестностей.

Для пана Николая и пана Адама прибытие Орано было бодьшим утешением. На траурном собрании им были предложены места среди членов семьи. Хотя Тамара не знала заповеди «Плачьте с плачущими!», она её тем не менее выполняла, и любопытная публика утверждала, что хозяин Подолинского замка тоже был очень опечален. Однако он всё своё внимание уделял одному лишь пану Николаю Орловскому. Надолго запомнили подградцы странную картину: вокруг богатого гроба с одной стороны сидели пан Николай с маркизом Орано, Маргита, доктор и прекрасная египтянка. Позади них стояли пан Адам и доктор Лермонтов, затем Манфред Коримский возле своего бледного сына, а на другой стороне стоял один барон Райнер, а рядом с ним, так как они пришли вместе, — провизор Коримского. Как последний в своём простом чёрном костюме попал в ряд высоких господ, многим было непонятно. Скромная его внешность показывала, что он не привык быть на переднем плане. Зачем он, собственно, был здесь?

Никто не знал, что когда усопшая однажды встанет, она пройдёт весь ряд этого изысканного общества, чтобы подать руку пану провизору. И они вместе предстанут пред Господом, к Которому он её вернул, и уста её скажут: «Воздай ему за любовь. Господи!». Да, этого мир не знал и только там узнает, где не будет больше смерти.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

По тенистой аллее Кладбищенской улицы одним вечером прохаживались декан Юрецкий и каплан Ланг, занятые серьёзным разговором.

— Кто бы мог подумать… — начал каплан Ланг. — С таким интересом и так внимательно она всегда слушала и так сердечно меня благодарила за проведённые с ней занятия — и вдруг такое!

— Она настоящая дочь своей матери, — подтвердил декан. — Та даже на смертном одре проявляла такое же упрямство. Когда я в первый раз беседовал с Маргитой Орловской, она показалась мне очень вольнодумной; однако такого я от неё всё равно не ожидал.

— Во многом виноват Адам Орловский, — подметил каплан, морща лоб. — Надо было ему принять меры! Но так как он сам ни во что не верит, ему совершенно безразлично, какие убеждения и мысли у его жены. А пан Николай…

Декан махнул рукой.

— С момента смерти его дочери с ним делают, что хотят.

— Вы знаете, ваше священство, что пани Маргита потратила много средств на ремонт евангелической школы в Боровце?

— Знаю, однако это меня не так беспокоит, как движение среди здешних протестантов и то, что Коримский согласился предоставить им свой дом для проведения собраний.

— Он, наверное, надеется, что они вымолят его сына.

— Но послушайте, пан каплан, этот Урзин для нас опасный человек! Куда ни пойди, везде слышишь его имя. У него в аптеке большие возможности разговаривать с людьми, и бедняки его очень уважают. Следует опасаться, что он распространит лжеучение среди наших людей.

— Я уже обращал внимание вашего священства на него. Мне стало известно, что и некоторые из наших ходили уже на их собрания. Было бы это ещё какое-то лютеранское движение, я бы не опасался. Но так как сам пастор из Раковиан высказался против них, я думаю, что Урзин — сектант, и что он здесь создаёт секту, против которой мы, а также и евангелические, потом будем бессильны что-либо предпринять, когда она засядет в частном доме.

Причиной разговора для этих двух господ были манускрипты Маргиты Орловской, которые были ударом грома среди ясного неба. Пан декан написал одно письмо пану Николаю, второе — пану Адаму, а каплан между тем отправил длинное послание пани Маргите.

— Знаете что, — сказал вдруг Юрецкий, — завтра я поеду в Раковиан к пастору и предупрежу его, пусть он будет начеку. Ведь Подград — большой филиал. Насколько меньше станет его заработок, если его прихожане перейдут к Урзину! Коримский, наверное, и не подозревает, какие последствия могут иметь его действия. В делах веры он такое же пустое место, как Адам Орловский. Я уверен, что этот незаметный, и кажущийся таким безобидным, провизор имеет большое влияние на мировоззрение Николая Коримского и Маргиты Орловской. Если его устранить, всё движение прекратится и успокоится.