Дорогой ценой - Рой Кристина - Страница 31

— О да, света достаточно, и вид из окна красивый, мебель хорошая, и столько цветов! Всё здесь радует сердце.

— Вы находите? Я рада! А вот спальня. Они хотели иметь одну на двоих.

— О, отсюда вид ещё лучше! И эти светло-розовые занавески, и белая мебель — как раз то, что надо для их тонкого вкуса. Господь вам помог устроить всё очень хорошо.

— Вы ещё не всё видели, — сказала Маргита, — пошли дальше!

Вот здесь кухня. Она расположена немного в стороне, чтобы чад не попадал в комнаты. А здесь ещё комната для гостей и комната для слуг. А там кладовая и выход во двор. Уж пришлось поработать, чтобы его очистить! Теперь у меня всё есть, даже запасы в кладовой, только прислуги мне ещё не хватает, и я не знаю, кто бы мне посоветовал в этом деле.

— Если вы ничего не имеете против, я бы в Дубраве мог найти надёжного человека. Это бабушка моего друга Степана Градского. Она теперь живёт у своей дочери, но ещё здорова и в силе. Если у вас будет время, мы можем вместе отправиться к Градским. На лошадях это полчаса пути.

— Да, конечно. Когда я поднимаюсь на холм, внизу вижу эту прекрасную Долину.

Я с удовольствием отправлюсь вместе с вами и была бы рада, если бы эта женщина нам не отказала. Пищу готовить ей не придётся, а прислуживать — дело нетрудное. Но теперь я вас прошу отправиться со мной в Горку. Вы сейчас немного освежитесь, я велю заложить лошадей.

Вскоре домик был заперт. Хотя там ещё никто не жил, снаружи он уже не казался брошенным.

— Сегодня я пришла сюда пешком. Это так хорошо! — рассказывала Маргита.

А потом она стала расспрашивать Урзина об отце и о брате.

Когда они, разговаривая, шли по дороге к лугу, молодой человек вдруг остановился и Маргита тоже.

— Я вам ещё что-то хотел сообщить, — сказал он серьёзно, — но только вам, пани.

— Только мне? Говорите, мы одни.

— Доктор Лермонтов очень обеспокоен состоянием вашего брата. От пана Коримского он скрыл своё беспокойство, но просил сообщить об этом вам.

— Как? — лицо молодой женщины побледнело. — Значит наши надежды были напрасными? Никуша не поправится?

— Нет, сударыня. Пан Николай в последнее время часто страдал от болей в желудке, и бессонные ночи его ослабили. Перед отцом он храбрился и потратил слишком много сил, чтобы только отец не беспокоился. Пан Лермонтов просит меня задержать пана аптекаря здесь дома, чтобы хотя бы неделю остаться с больным наедине. Но Николай в своём письме выражает такую тоску по родине, что, я думаю, это ему тоже вредно. И потом я думаю ещё, что когда ваш брат и Лермонтов будут вблизи от вас, пан Коримский их оставит одних, особенно если вы им будете помогать.

— Я всё сделаю, — произнесла она печально. С грустью она оглянулась на домик. Разве для того она его так благоустроила, чтобы Никуша там страдал? Ах!

— Значит, вы считаете, что мой брат опасно, может быть, смертельно болен и что доктор Лермонтов не может вылечить его?

— Да, пани. Но я доверяюсь самому главному Врачу и молюсь Ему каждый день.

Я уверен, что Он слышит меня, и верю, что брат ваш поправится. Но это случится только здесь, дома, когда душа его выздоровеет.

— Вы так считаете? — Она крепко держала его за руку, словно хотела опереться на него. — О, если бы Иисус Христос вас услышал! Я тоже молюсь, но мои молитвы несовершенны, Христос мне ещё не открылся. Скажите мне, как достигнуть этого?

Вы сказали, что душа Никуши должна выздороветь. Моя душа тоже нездорова. Видите, теперь, когда я отличаю истину от заблуждения, я не смею сказать каплану, декану и дедушке, что я никогда не стану католичкой, что я собираюсь выйти из той церкви, которая считает меня своей не по праву. Ибо у меня нет сил. Если бы Христос мне открылся. Он мне обязательно дал бы силы. Ведь я себя знаю, из любви я на всё способна.

Она склонила голову и не заметила удивлённого взгляда молодого человека.

— Вы употребляете слова, которые говорил мой друг Степан Градский на собрании; но ведь вы их не слышали?

— Как не слышала, я тоже была на собрании, только сидела в прихожей, потому что опоздала. Я слышала вашу и его проповеди и не могу их забыть. О, скажите, что мне делать, чтобы Иисус Христос и мне открылся? Научите меня Его любить и быть Ему послушной! Вам я признаюсь: Христос заповедал прощать, а я не могу простить человека, который меня сильно обидел. Я хотела бы знать, обязательно ли всем прощать?

Живые её глаза смотрели на молодого человека с детским доверием.

— Да, пани Маргита. Поверьте мне, как только вы сможете сказать: «Иисус Христос, я прощаю ему всё, как Ты мне простил», — любовь Христа овладеет вашим сердцем. Это непрощение является границей, стеной, через которую свет божественной благодати не может проникнуть. Как только эта стена падёт, вокруг я внутри вас станет светло.

— Простите! — она обеими руками закрыла лицо. — Я знаю, я чувствую, что вы говорите правду, но я не могу, поверьте, я не могу!

— Я буду просить Господа Иисуса Христа, чтобы Он вам помог!

Она вздрогнула, руки её опустились. Она смотрела на него пристальным взглядом.

— Прошу, Урзин, не делайте этого, ибо Господь может вас услышать, и мне пришлось бы простить, и он победил бы меня. Это меня очень унизило бы. Если я ему прощу, я должна быть приветливой к нему. Он это заметит и подумает, — кто знает, что он подумает, — нет, не могу!..

— Вы не хотите, сударыня, а это грех, который вы совершаете перед собой, перед тем человеком и прежде всего перед Господом Иисусом Христом.

— Как так?

— Очень просто: перед собой, потому что вы сами себя исключаете из Царства Божия, ибо: «Если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших»; перед противником вашим, потому что вы вместо того, чтобы всепрощающей любовью приобрести его душу для Божией Истины, ожесточаете его сердце. Как аукнется, так и откликнется — будь то доброе или злое слово. Любовь порождает любовь, жестокость порождает жестокость. Холод никого не согревает. И в конечном счёте, вы грешите перед Господом Иисусом Христом. Он хочет сделать вас Себе подобной, чтобы через вас прославиться и чтобы Он мог открыться перед душой грешника, но вы мешаете Ему в этом. Урзин замолчал. Они подошли уже к имению. Разговор на эту тему прервался и больше не возобновлялся. Сразу после кофе Маргита велела запрячь лошадей. Она переоделась, и вскоре они уже ехали по лесам к Дубраве и остановились перед домом Градекого. Маргита всю дорогу молчала. Урзин рассказывал ей немного из жизни своего друга Степана Градского, о его обращении и о том, как отец его чуть не убил из-за верности Иисусу Христу. Она слушала, затаив дыхание. Значит, те раны, о которых он говорил, причинил ему его собственный отец? О как ему, наверное. было больно вынести такое от собственного отца! Как Степан теперь на него смотрит? Как они теперь относятся друг к другу?

Словно подслушав её мысли, Урзин проговорил:

— Степан мне о своих страданиях не говорил ни слова, потому что он любит своего отца. Но я знаю, что он прощением и любовью примирился с ним. А как они теперь относятся друг к другу, мы сейчас увидим.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Был чудный весенний вечер. Свет луны, словно жидкое серебро, разлился по долинам, вырисовал длинные тени гор и высветил старое здание замка Подолин. На широком балконе, скрестив руки на груди, стоял пан Николай Орловский и, погрузившись в раздумья, смотрел вдаль. Освещённая лунным светом маленькая деревушка с небольшой церковью на холме, окружённая со всех сторон горами, лежала перед его взором, как зачарованная.

Он ждал новых хозяев Подолина. Пан Орловский хотел с присущей ему польской любезностью сам встретить египетского вельможу, который ради своей бедной дочери совершил такое далёкое путешествие. Поэтому после окончания приготовлений он остался в замке, чтобы встретить господ и одновременно своего любимого внука, который сопровождал их.

Когда старик остался один, когда умолкли смех и весёлые речи дочерей Зарканого, в обществе которых он с другими господами провёл вечер, вокруг него воцарилась сказочная гишина. Его седая голова клонилась всё ниже, так как им овладевали воспоминания, от которых пан Николай никогда не мог освободиться, когда приезжал в Подолин. Теперь он вспоминал об одном давно прошедшем вечере.