Лунные ночи - Калинин Анатолий Вениаминович - Страница 12

— У вас сказано, — повторил он, склоняя голову над столиком, на котором лежала раскрытая папка, — «…а из этого следует, что остро назрела необходимость решительного изменения специализации района в сторону преимущественного развития виноградарства в колхозах…»

— Да, и это следует из тех же самых фактов.

— Нет, товарищ Еремин, факты правильные, а вывод из них вы делаете неправильный.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Одно из двух, Михаил Андреевич: или мы будем виноградарство развивать, или все остальные отрасли.

— Почему?

— Мало в колхозах людей.

— И поэтому вы хотите потеснить виноградарством все другие отрасли? Как озимую пшеницу — яровой?

— У нас нет иного выхода, — глуховато сказал Еремин. — А виноград — самая выгодная культура. Десятки миллионов рублей — в кассы колхозов.

— Вы агронома Кольцова знаете? — неожиданно спросил Тарасов.

— Из Тереховского колхоза?

— Да. Я на их виноградники по дороге сюда заезжал. Там и познакомился с Кольцовым. Умная, между прочим, у этого Кольцова голова, я бы сказал — мыслитель. Я ведь еще вчера к вам в район выехал, но потом засиделся у него дома, да так и заночевал. Он мне показывал модель своей машины для посадки винограда. Еще не законченную. Дело, конечно, сложное, но рассказывал Кольцов так, что сразу видно — человек знает. И я поверил, что и в посадке винограда последнее слово за машиной. И тогда на посадку одного гектара потребуется примерно раз в тридцать меньше людей.

— Кольцов — умный человек, — сказал Еремин, — и с машиной у него выйдет, он мне тоже ее показывал, но посадка — это еще не все. У нас больше всего сил и времени отнимает уход за кустами. Здесь применяется только ручной труд.

— И только?

— При нашей формировке чаш — да. Каждая чаша раскидывается минимум на четырех сохах, в саду стоит целый лес опор, и все работы могут производиться только мотыгой и лопатой. Нет такой машины, которая могла бы в этом лесу повернуться. Отказаться от такой формировки? Но это проверено всем опытом, веками. Никакая другая не даст на наших склонах таких урожаев. На плато — другое дело, там можно и шпалерную посадку применить.

— Зачем же тогда отказываться?

Еремин молча развел руками.

— Безвыходное положение, да? — расшифровал его жест Тарасов. — Не пойму, товарищ Еремин. Вы предлагаете развивать виноградарство, но виноград любит ручной труд. А в районе мало людей. Замкнутый круг?

— Выгодная, Михаил Андреевич, но очень трудоемкая культура, — со вздохом сказал Еремин.

— В этом я с вами согласен. Но не согласен в том, что нет выхода из этого круга. Вы агроном, и ничего нового я вам не скажу, но, по-моему, и здесь выход все в том же — механизации.

— Тогда придется отказаться от чаши, — пожал плечами Еремин.

— А если приспособить ее для уборки машинами, как это сделали в вашем колхозе имени Кирова?

— Вы и туда заезжали?

— Это же по дороге. Видел и тот участок, который они перевели на новую систему опор. Всего одна соха посредине куста, лозы подвязываются к проволоке, и в междурядьях свободно ходит трактор. И главное, сохраняется принцип чаши, куст раскидывается на четыре стороны и берет солнца, сколько ему нужно.

— Там есть, Михаил Андреевич, и свои недостатки. Это еще нужно усовершенствовать.

— Конечно. В общем, я могу повторить то, что уже сказал, — Тарасов положил ладонь на красную папку на столе. — Ваша докладная нам серьезно поможет. И это несмотря на то, что она отдает, ну, как бы вам сказать, нигилизмом.

— Нигилизмом? — смущенно переспросил Еремин.

— Иначе как же объяснить, что вы, судя по вашим выражениям, вообще не признаете планов?

— Этого я, товарищ Тарасов, не писал.

— Но из ваших слов это можно заключить. Никаких иных слов о планировании, кроме самых бранных. Вот послушайте. — Перелистывая докладную, Тарасов читал: — «…в недрах облплана», «…архивариусы от планирования», «…слепцы-планировщики», «…апологеты плана» и другие подобные эпитеты, несть им числа. Как их понимать? Совсем отказаться от планирования и вывесить черное знамя: «Анархия — мать порядка»? Это в нашем-то плановом государстве?

— Это, Михаил Андреевич, конечно, не потому, что я вообще против планов, а наболело, и не думал о словах, — виновато сказал Еремин. «Хорошо, что Семенов не читал», — мелькнула у него мысль.

— Ну, тогда другое дело, — сворачивая папку, сказал Тарасов. — Я так и думал. А теперь, товарищ Еремин, как бы мне повидаться с Михайловым?

— Он уехал, — сказал Еремин.

— Уехал?

— За семьей.

— Уговорили? — обрадованно блеснул глазами Тарасов.

— Его не нужно было уговаривать, — покачал головой Еремин.

— А я что говорил? — И Тарасов удовлетворенно засмеялся.

Как думали, так и получилось: солнечная осень без настойчивых дождей и распутицы, без постепенных заморозков и вообще без того мягкого перехода от тепла к холоду, который и людям и природе позволяет не так остро чувствовать перемену в погоде, сразу же перешла в зиму. Еще вечером было тепло, тихо и на жнивье, на озимых, на склонах курганов и на станичных крышах щедро золотился не ноябрьский, а скорее сентябрьский закат, и вдруг ночью повернул ветер, погнал волны поперек Дона с севера на юг и пахнувшим морозом сразу, сбило еще задержавшуюся листву с ветвей. К утру степные лесополосы, станичные сады и заречный лес уже стояли совсем голые, листопад отшумел и улегся в корнях деревьев червонным золотом, и сразу же, без всякого перехода, пошел снег. Но снег не мягкий и мохнатый, предвещающий теплую зиму, обычную для этих мест, а жесткий и сухой, режущий лицо, как песок или стальные опилки. И потом уже непереставаемо закурило, завьюжило по степи, пали морозы, каких давно здесь не было, и сугробы местами сровнялись с курганами.

Еремин велел Александру подготовить газик-вездеход к большой поездке: надеть на колеса цепи, налить в запасные бачки бензин и не забыть прихватить с собой две лопаты. Дорога предстояла длинная и трудная. Еремин решил проехать по всему району, посмотреть во всех колхозах, как справляются с трудностями нынешней зимовки скота и хватит ли до весны, до зеленой поры, запаса кормов — сена, соломы и концентратов.

Надел меховую ушанку, овчинный тулуп, обул валенки. Выехали на рассвете. Едва поднялись из станицы в степь — уперлись в белое бездорожье. Снег укрыл на полтора и на два метра землю. Только полузанесенные телеграфные столбы торчали из белой пелены, виднелись темные линии лесополос, шапки скирд и округлые горбы курганов, над которыми ветер курил поземку. Даже заячьих следов не было заметно на снежной целине. А снег все падал, густой и мелкий. Никакого движения не было видно в степи. Никто не рисковал в эту непогоду предпринимать поездки ни на машине, ни на быках, не говоря уже о том, чтобы отправиться пешком. Вчера Еремину звонили по телефону из Бирючинского сельсовета: девушка-ветфельдшер со спутником, молодым чабаном, пошли с дальней степной фермы в станицу за медикаментами для скота и канули. Нашли их через два дня охотники под мостом через Кривую балку. Молодцы, догадались построить себе под мостом из снега затишек, пообморозились, но остались живы. С другой фермы животновод пошел в станицу за харчами для бригады. Пробивался сквозь пургу весь день, к вечеру, в двухстах метрах от станицы, выбился из сил, упал в снег и стал звать на помощь. Из-за сильной вьюги никто из людей его не услышал, но собаки, сторожившие овец на скотном дворе, услыхали и узнали голос своего хозяина. Две большие овчарки нашли его. Он ухватился руками за их ошейники, и они волоком притащили его в станицу.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

В районе стоял весь транспорт. Если и выходили машины из станиц, из МТС, то целыми колоннами, впереди пускали мощные тракторы, пробивали дороги к фермам, к зимовкам, где, окруженные снегами, чабаны, доярки, зоотехники жили, как в осаде.

— Ну как, проедем, Александр? — спросил Еремин у шофера, с сомнением взиравшего из-под козырька белой заячьей шапки на изрезанную впереди хребтами сугробов дорогу.