Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези - Датлоу Эллен - Страница 19

Маленькая Падма продолжала оставаться на дереве, она видела, как в дом все идут и идут соседи, как подъехала машина врача и любопытствующая толпа собралась у главных ворот. Когда стемнело, в их доме и в домах по соседству зажегся свет. Она слышала, как в комнатах и во дворе плачут, причитая, женщины, раздаются еще чьи-то голоса, но никто не зовет ее и не ищет. Ни мама, ни бабушка. Она лежала на ветке мангового дерева, ей все сильнее хотелось спать и есть, но ничто на свете не могло заставить ее самостоятельно спуститься вниз. Она останется здесь навечно…

Затем ей вдруг послышалось, как кто-то зовет ее снизу из темноты, и она наконец слезла с дерева — медленно, как во сне, — повинуясь голосу, который вел ее сквозь кустарник, все дальше и дальше, в самые дикие заросли в глубине сада. Теперь уже не вспомнить, чей это был голос, — может, самого Чотей-Маму, или бабушки, или какой-то птички, эта песня, похожая на звуки флейты, доносилась до нее из скрытого от глаз дупла на дереве. Но она шла на этот зов через джунгли по тропинке, которая тонкой нитью из лунного света пролегала среди черных деревьев и кустарников. Спотыкаясь, царапаясь о колючки, она добралась наконец-то до теплого, мягкого уголка и, свернувшись калачиком, приготовилась спать — успокоенная, прощенная, с мыслями о том, как хорошо оказаться дома, в безопасности.

Следующее воспоминание — яркий свет дня. Падма стоит одна под манговым деревом. На губах у нее кровь, и несколько пятен осталось на ситцевом платье. Ей не хочется ни есть, ни пить, ей кажется, что она только что очнулась после глубокого сна. Слышно, как в доме громко плачет какая-то женщина. Резко открывается дверь во двор. За ней стоит отец, оглядываясь по сторонам. У него лохматые, непричесанные волосы и мятая рубашка. Он видит ее, застывает на месте, затем бежит к ней, зовя по имени, подхватывает на руки. В доме пахнет смертью и дезинфицирующими средствами. Незнакомая женщина с растрепанными волосами и красными глазами, которая заворачивает ее в складки своего сари со следами от слез, оказывается ее матерью. Пальцы приглаживают спутанные волосы Падмы, убирают из них листья.

— Где ты была, противный ты ребенок? Мы всю ночь тебя искали… и в саду, и в парке — везде…

Ей хочется сказать им, что она видела, как Чотей-Маму летел, но слова не идут. Весь день они задавали один и тот же вопрос, на который невозможно ответить: где ты была?

Спустя тридцать семь лет она сидела одна в доме с множеством коробок, так и не зная на него ответа.

Пока она пребывает в задумчивости, комната наполнится вечерним сумраком — натюрморт в серых тонах — и ей будет казаться, что сразу же за окнами комнаты ее ожидает лес, что деревья сжимают стены дома и шепчут что-то. В декоративном зеркале, висящем на стене в столовой, она увидит собственное отражение, скорее напоминающее дикого зверя в своем логове: непослушные волосы обрамляют лицо, изъеденное тенями, нос как птичий клюв, огромные глаза, видящие в темноте, похожи на глаза лемура. Она содрогнется и покачает головой, чтобы избавиться от наваждения, и встанет с легким вздохом. Включив свет, она соорудит себе бутерброд с чатни[4]и рассеянно съест его на кухне. Затем приступит к работе.

С утра до вечера она сновала по дому, как ночной мотылек, ослепший от света, — сортируя, укладывая, надписывая, до тех пор пока все комнаты не утратили привычный вид, который был ей противен. Днем она делала перерыв для того, чтобы бесцельно побродить по лесу. Она старалась думать о реальных вещах, например о том, как ей жить дальше. Старший сын, работавший в Калифорнии, хотел, чтобы она купила дом и переехала к нему поближе. Ее подруга в Индии настойчиво просила в своих письмах вернуться на родину и начать там новую жизнь.

Родина. Родители умерли. Брат и две сестры имеют собственные семьи. Бабушкин дом превратился в руины. Куда же ей ехать?

Иногда, гуляя по лесу, она начинала блуждать. Нигде — никаких тропинок, никаких знаков, и если она вдруг теряла бдительность, то деревья, по-зимнему обнаженные, начинали выглядеть совершенно одинаково, и шуршание опавших листьев под ногами было единственным звуком, сопровождающим ее. Она долго бродила, пока что-нибудь в возникшем пейзаже не напоминало ей что-то знакомое, после этого, неожиданно для себя, она натыкалась на собственный дом, расположившийся на вершине склона. Она никогда не ходила по одним и тем же тропам в лесу, или ей так казалось.

В конце концов, настал тот день, когда все коробки собраны, все вещи разделены, разобраны и расписаны. Завтра он приедет в последний раз. Лишь со свадебными фотографиями ее постигла неудача, она не знала, куда их деть, наконец решила сложить их в отдельную коробку и отнести в подвал — пусть полежат там, пока она не придумает, что с ними делать. Кешав не захочет их взять, это уж точно.

Сначала она никак не могла найти ключ от подвала. Она давно не была внизу, и не задавалась вопросом до этой самой минуты, почему же Кешав держал подвал запертым на ключ. Он говорил ей, что у него там коробки с университетскими бумагами, с материалами с факультета английского языка. Она поискала ключ во всех возможных местах: в шкафу в его кабинете, в маленькой расшитой сумочке, висящей на гвоздике в кухне, где она хранила свои ключи. В итоге она нашла ключ у задней стенки выдвижного ящика письменного стола. Наверное, запасной, так как он блестел, будто им не пользовались. Дверь сперва не поддалась, хоть Падма и налегла на нее всем весом, но потом, при тусклом свете (был вечер) она заметила, что есть еще засов. О нем она совсем забыла. Падма отодвинула засов, и дверь со скрипом открылась. Снизу медленно поднялся спертый, застоявшийся воздух, наполняя легкие. Ее охватил внезапный страх. Но назад пути не было. Она сделала глубокий вдох, протянула руку и включила свет.

Она спустилась по скрипучим ступеням, держась за перила. Наконец, оказавшись на цементном полу, она немного испуганно огляделась вокруг. Ничего особенного, кроме старой газовой плиты с трубами и решетками, а также пыльных коробок, составленных на полках. Тогда она вспомнила, что все-таки оставила коробку со свадебными фотографиями наверху. Прошлась по подвалу, включая по пути свет. Все в порядке. Только воздух здесь уж какой-то затхлый. Неудивительно, что ее никогда не тянуло спускаться сюда в подземелье. И Кешаву не приходилось говорить ей, чтобы она не ходила сюда. Но вдруг посредине подвала откуда-то потянуло свежестью леса. Донесся запах холодной земли, коры деревьев, сырости, экскрементов животных. Она оглянулась в нерешительности: в подвале негде было спрятаться не то что крысам — даже таракану. Окна были высоко под потолком — узкие щелки, потемневшие от времени, — их годами никто не открывал. Ничто не могло проникнуть сюда. Но как тогда объяснить, что здесь пахнет лесом?

Одна часть подвала была вполне благоустроена — линолеум на полу, книжные полки, письменный стол, и деревянная перегородка отделяла эту часть от остального помещения. Кешав хранил здесь всякую всячину: старые рефераты своих студентов, пожелтевшие статьи, невразумительные записи о поездках. Падма смутно помнила, что видела все это, когда была внизу в последний раз — два или три года назад. Она прошла за перегородку. Теперь лесом запахло еще сильнее, но в этом углу было темно. Для того чтобы включить свет, надо было потянуть за шнурок, пришлось пошарить рукой в воздухе перед собой, пока холодная цепочка не коснулась ее ладони. Свет зажегся, и она увидела деревянную клетку на письменном столе и крошечные горошинки помета с пятнами мочи на листах бумаги, исписанных мелким, но разборчивым почерком Кешава. На полках она обнаружила несколько банок с различными веществами непонятного происхождения, кипу изящных карандашных рисунков, с изображением полудюжины невероятных существ, а также некоторое количество книг с потрепанными корешками. Но окончательно ее взгляд остановился на открытом окне над полкой: кто-то, по-видимому, долго царапался когтями о задвижку, оставляя темные пятна на деревянной раме, пока окно не отворилось настолько, чтобы этот кто-то, попавший в ловушку, смог выбраться наружу.