Золотая рыбка. Часть 1 - Фэйбл Вэвиан - Страница 9

Не успеваю я раскрыть рот, чтобы дать ему достойную отповедь, как в дверях появляется Шеф. Пригладив свою катастрофически редеющую шевелюру, он начальственным тоном обращается ко мне:

— Я не привык обрывать свою речь на полуслове. Поэтому извольте дослушать. Бандит мертв, и я хотел рассказать, каким образом он погиб, поскольку вы способны оценить подобные истории. Словом, его привезли в больницу. Когда санитары вытаскивали носилки из «скорой помощи», один из них споткнулся на пандусе и раненый кувырком полетел на бетон. Его подобрали, он все еще был жив. Когда его стали поднимать в лифте, отключился ток. Через несколько минут неполадки устранили, но тем временем бандит очухался, сполз с каталки и спрятался под нею. Понятное дело, впотьмах этого никто не заметил. Дали свет, лифт поехал на нужный этаж, санитары были увлечены разговором. Распахнулась дверь, каталку стали вывозить из лифта, и тут санитар, выходивший последним, споткнулся об ноги спрятавшегося бандита и обнаружил, что умирающего под одеялом нет. А «умирающий» выскользнул в коридор — и на лестницу. С воплем бросился через перила. Жуть, да и только!

Я смотрю на Хмурого. Он преспокойно выдерживает мой взгляд, а в уголках губ затаилась легкая усмешка.

— Эксперты изучили пугач? — спрашиваю я Шефа.

— Конечно. Должен признаться, превосходное оружие. Беллок в подробностях пересказал, как все было. Вы отлично справились с заданием, теперь у нас одной заботой меньше. Беллок считает, что вы вполне способны в одиночку проводить подобные операции, в подстраховке не нуждаетесь, поскольку в состоянии сами постоять за себя.

— Полностью согласна, — угрюмо буркаю я, глядя на Даниэля.

— Рад, что ваши мнения совпадают, — удовлетворенно кивает Шеф. — Значит, вам нетрудно будет сработаться. А поскольку Беллок старший по званию, вы поступаете под его начало.

С этими словами он поворачивается и уходит. Я смотрю ему вслед. Господи, до чего безобразная плешь, да еще эта походка вразвалочку!

Раздается гнусный смешок. Хихикает тихий, кроткий Дональд, мой любимец. Пытаюсь сразить его взглядом, но какое там! Булавочными уколами Дональда не проймешь. Наконец он заговаривает — естественно, на другую тему:

— Прихватишь с собой Круза?

— Кого? Куда?

— Господина Гварда. Своего возлюбленного. К нам на уик-энд.

— Нет, не прихвачу. А сейчас мне пора в больницу. Не возражаешь, Хмурый?

Даниэль молча смотрит на меня. Я погружаюсь взглядом в его темные глаза, и меня пронзает внезапная мысль. Не поверни мы тогда ночью к моему дому, и Мартина не было бы в живых, скончался бы у двери, под своим «кавасаки»… Поистине этот человек непостижимым образом волнует меня. Я изобретаю всякие отговорки, лишь бы не задумываться над своими чувствами к Хмурому. Но все впустую.

Мама по-прежнему стоит у стеклянной перегородки. За эти несколько часов она состарилась на добрый десяток лет. Отец сидит в кресле для посетителей, он тоже выглядит почти стариком. Рядом Круз Гвард пытается развлечь отца беседой, хотя тому явно не до разговоров. При моем появлении Круз поспешно вскакивает, чуть ли не прищелкнув каблуками. Святое небо, он и раньше так делал?! Придав лицу похоронное выражение, берет меня за руку, сочувственно похлопывает. «Святое небо!» — вновь мысленно восклицаю я.

Я подхожу ближе и замираю рядом с мамой. Бледное, без кровинки, лицо Мартина с полудня вроде бы приобрело более живой оттенок, да и кривая на мониторе, кажется, не так резко скачет. Сквозь стеклянную перегородку доносится равномерное гудение приборов.

Вот внушительная группа врачей, прошествовав по коридору, заходит в реанимационную. Минуты тянутся томительно долго. Изнутри доносятся невнятные мужские голоса. Мама замерла, прислонясь лбом к стеклу. Я не прикасаюсь к ней, не заговариваю, понимая, что ей не до меня.

Сейчас самое время прикинуть, какая степень вины за происшедшее ложится на меня. Делю, умножаю — результат удручающий. Кому не знакомо подобное состояние! Живет рядом человек, будь то муж, жена, кто-то из родителей или братьев, а мы ничего не знаем о нем, не уделяем ему внимания. Слушаем, но не слышим. Обращаемся с ним мило и дружелюбно, словно этим можно восполнить все недоданное: заботу, внимание, любовь. Осознаешь этот факт лишь в особых, критических ситуациях, иной раз вся жизнь пройдет, а ты так и не догадаешься заглянуть ближнему в душу.

Мартину двадцать лет, однако он, в сущности, еще ребенок, увлекающийся, легко ранимый. Стоит ему ко мне сунуться, и я всякий раз отделываюсь от него. Находчиво, не грубо, но — отделываюсь… Я намеренно формулирую эти самоупреки в настоящем времени.

Распахивается дверь палаты. Возглавляющий обход профессор оглядывается по сторонам, выбор его падает на мать. Он подходит к ней и заговаривает с успокаивающей улыбкой:

— Самое страшное позади, кризис миновал. Ваш сын вскоре придет в себя.

Я вижу, что маму одолевают десятки вопросов. Просияв, она шевелит губами, но вслух произносит одно-единственное слово:

— Благодарю.

Профессор, слегка поклонившись, удаляется, свита — за ним. Штора вновь отдернута. Мартин чуть поворачивает голову на подушке, глаза его закрыты.

Отец слышал весь разговор, но не двинулся с места. Круз подходит к нам, обнимает за плечи.

— Успокойтесь, все будет хорошо. Мартин выздоровеет.

Я отстраняюсь. Мать попросту не замечает его.

Подсаживаюсь к отцу. Он пристально смотрит на меня и негромко спрашивает:

— Тебе удалось выяснить, что случилось с Мартином?

— Пока ничего конкретного, одни предположения.

— Ты-то хоть по крайней мере способна постоять за себя?

Что тут ответишь?

— Не нравится мне твой вид, — продолжает отец.

— Последнее время спала урывками. Невелика беда, сегодня лягу пораньше.

— Шла бы ты домой. Какой смысл нам всем здесь сидеть? Как только Мартин будет в состоянии говорить, я тебе позвоню.

— Ладно, тогда я пойду.

Однако улизнуть незамеченной не удается. Круз мигом оказывается подле, театральным жестом обхватывает за плечи и, поскольку ростом его Бог не обделил, склоняется ко мне.

— Хотелось бы с тобой побыть.

— Я должна вернуться на службу.

— А когда будешь дома?

— Откуда мне знать!

— Вечерком загляну.

— У меня хронический недосып. С ног валюсь.

На губах его играет самодовольная ухмылка. Как я могла не замечать эти его раздражающие манеры? Похоже, только сейчас у меня открылись глаза.

— Вот тогда и поспишь, — заверяет меня Круз. Улыбка фальшивая, и тон какой-то пошлый. Пусть только посмеет подмигнуть или хотя бы сощурить глаза — заору дурным голосом. Видимо почувствовав мое настроение, он воздерживается от дальнейших проявлений панибратства.

Обратный путь я проделываю в состоянии, опасном как для моей собственной жизни, так и для жизни окружающих: я думаю. Кто испытал на себе, тот прекрасно знает, что вождение машины и мыслительный процесс — несовместимые виды деятельности. Последняя очень отвлекает от первой, поэтому ничего не стоит проскочить на красный свет или не заметить указатель одностороннего движения; спохватишься, когда навстречу тебе яростно ринутся десятки автомобилей. Сейчас, пока у меня длинная грива по плечи и вполне симпатичная наружность, встречные водители относятся ко мне, можно сказать, снисходительно, а вот годков этак через двадцать дешево не отделаешься. Если, конечно, до тех пор доживешь.

Въехав правыми колесами на тротуар, я избегаю столкновения с грузовиком и выскакиваю на главную магистраль. Занимаю свое место в ряду и стараюсь больше не нарушать правила. Поскольку самое страшное позади, мысли мои переключаются на Круза. Думать о нем не хочется, а потому машину я веду вполне пристойно. Впрочем, расслабляться нельзя ни на секунду: то и дело дорогу перебегают пешеходы-камикадзе. Мои старания никого не задавить пока что вполне успешны.

На службу я спешила напрасно: Хмурого на месте нет, отправился на тренировку. Мне не остается ничего другого, как последовать за своим новоиспеченным начальником. Я тороплюсь — надо ведь еще переодеться, — но успеваю вовремя, так что и от разминки тоже не увильнуть. Стайерская пробежка, прыжки «лягушкой», упражнения для брюшного пресса, и, когда все мои мышцы готовы вот-вот отказать, начинается собственно тренировка. Сачкануть удается редко, занятия эти по роду службы считаются обязательными. В конце концов, должны же мы уметь постоять за себя. Учитывая сей принцип, тренировки проводятся не «для галочки», а с полной нагрузкой.