Изумрудная рыбка: палатные рассказы - Назаркин Николай Николаевич - Страница 3

Рыбок из капельниц плетут, чтоб вы знали. Длинные, тонкие, желтые, почти прозрачные трубочки — давай, плети, если фантазия есть. А если еще уговорить новенькую процедурную сестру дать всю «системку»: с надутыми баллончиками фильтров, с манжетами-«резинками», с толстыми тупыми иглами-«воздушками»…

Только учтите, что если плести просто так, как первоклашка какой, то раздует вашу рыбку и перекосит — жуть. Тут подготовка нужна.

Ну вот, доподготавливались. Зря мы с Толиком эту дурацкую капельницу на спинку кровати натягивали, чтоб растянулась, просохла и побелела. Зря мы ходили на пятый тащить недостающее прям из-под носа у «пятачков»…

— Может, рыцаря сплетем? — говорит Толик.

— Рыцаря… На рыцаря три фильтра нужны, а мы все фильтры уже променяли. Кто ж знал-то?

— А может… — говорит Серый и замолкает.

Кроме рыцаря и рыбки, мы умеем плести только чертиков. Но чертик — это даже не плетение, баловство одно: чурбачок — туловище, кубик — голова, подрежь торчащие концы до нужной длины — вот тебе и руки, и ноги, и рога с ушами. А уж вставить глаза да хвост и скрепить все это вместе толстой «воздушкой» — даже уметь не надо…

Поэтому Серый и замолкает. Ему нечего предложить, потому что предлагать нечего. А не предложить он не мог, потому что чувствует себя виноватым. И за зеленку, и за то, что нам не помогал. Хотя тут он ну совсем не виноват: у него левая рука в корсете, а с одной рукой — какой из него помощник?..

Мы сидим в коридоре, в тупичке за ординаторской. Здесь стоит какая-то пальма, а за пальмой — подоконник. Толик все время дергается — у него почки. И если Лина Петровна заметит, что мы тут на подоконнике сидим, сразу начнется: «Да ты простынешь, да тебя продует, да о чем ты только думаешь!..»

О рыбке он думает. С этими почками он уже почти двенадцать лет живет, потерпят они как-нибудь пять минут.

Но зеленки нет. А значит, покрасить капельницу нельзя. И вместо воображаемой нами в мечтах роскошной изумрудной рыбки — чешуя внахлест, глаза кругами, а плавники и хвост накрутить на карандаш! — получим мы дурацкого бесцветного карася. А тут какие-то почки да температуры…

Надо что-то решать.

— Кажется, я в поликлинике зеленку видел, — говорит Толик.

Поликлиника — это первый этаж нового корпуса. Но днем нам туда нельзя: приспичит этим докторам, а нас на месте нету, — а вечером она закрыта.

— Давайте бабу Настю попросим? — в отчаянии предлагает Серый.

— Она скажет, что мы замажем этой зеленкой весь пол, а ей — оттирай, — говорю я.

Мрачно говорю, потому что положение наше ужасное. А в ужасном положении нужно решаться на крайние меры.

— Вот что, — говорю я. — Делать нечего. Надо добыть зеленку. Зеленка есть у той рыжей из двенадцатой палаты…

Все молчат. Потому, что двенадцатая палата — это пятый этаж. Идти в логово «пятачков» — даже в девчачью палату — не хочется.

— Я пойду, — говорит Серый.

Ему ужасно хочется что-нибудь сделать.

А мы молчим. Потому что нам не хочется идти к «пятачкам».

— Я пошел, — говорит Серый.

…Зеленку он приносит через полчаса. Хмурый.

— Вот, — говорит Серый. — Саша ее зовут. Красьте давайте и режьте…

И мы стали красить и резать. Красить — ничего трудного: налей зеленку в капельницу, зажми концы да покрути, чтоб размазалось хорошенько. Ну, и лишнее слить и просушить.

Сушили мы тут же, за батареей. Тут никто не найдет и тепло.

Резать — хуже. Резать надо по длине, чтоб сделать из трубки ленту — длинную, гибкую ленту.

Изумрудную ленту.

Серый только смотрел и хмурился. Он все переживал, что из-за него чуть все не сорвалось.

— Не переживай, — сказал Толик. — Все равно это наша рыбка.

Серый промолчал.

— А чего ты той рыжей наврал, чтоб она тебе зеленку дала? — говорю я.

— Что живот расцарапал, — говорит Серый.

И лицо у него такое грустное, словно у него и впрямь живот болит.

Я молчу. В больнице нет хуже, чем про болезнь для выгоды соврать. Но ведь он для нас соврал! Без зеленки нам все! Капец!

Пока сплели — семь потов сошло, как говорит баба Настя. Не знаю, с меня, по-моему, вдвое больше. Но сплели.

Подвесили на ту же пальму — полюбоваться. Рыбка висит, покачивается, свет на боках играет…

А веселья нет. Не изумрудная рыбка у нас получилась. Так, зеленая просто…

А Серый вообще не смотрит.

— Нет, — говорит Толик. — Дурацкая какая-то рыбка эта…

И мы разошлись. Серый ушел последним. Он сжимал эту дурацкую рыбку в кулаке, и я знал, о чем он думает: отнести ее той глупой рыжей Саше из двенадцатой палаты или просто поскорее выбросить…

Завтрашние сосиски

Сегодня у нас вторник. Значит, завтра у нас среда. По средам на завтрак дают не сыр, не яйцо и не эту дурацкую молочную вермишель — по средам дают сосиски. Две.

Сосиски — это очень неплохо. Хотя я сосиски, в общем, не очень люблю. Я котлеты люблю и копченую колбасу. Но сосиски — это лучше, чем яйцо, или сыр, или, тем более, дурацкая молочная вермишель.

Да, сосиски — это хорошо. Но это если лежать в третьей палате, в пятой палате, в девятой палате… Да где угодно, хоть у «пятачков», только не у нас, не во второй.

Потому что у нас лежит Додик.

Додик — новенький, я с ним еще ни разу не лежал. Он с Урала откуда-то. И еще он обожает сосиски. Прямо трясется, как их видит.

Додик уже выяснил, что по средам дают сосиски. И что двух сосисок ему никак не хватает. Поэтому все начинается во вторник.

Я лежу на кровати, задрав ноги на спинку, и думаю про Айвенго. Мне мама книжку в прошлое посещение принесла, в пятницу то есть. Я хотел ее до следующей пятницы растянуть, но не выдержал — прочитал все сегодня. Эх, нет у меня никакого характера…

А краем глаза я вижу, как Додик начинает нервничать. Он сидит на кровати и как-то мнется.

Я знаю, чего он мнется. Он рассчитывает: идти выпрашивать у нас наши завтрашние сосиски сейчас или еще подождать? Если просить сейчас, то до завтрашнего утра еще долго. А вдруг мы забудем, что обещали отдать ему сосиски? Но с другой стороны — мы только что поужинали. После еды человек добреет, и ему уже не так хочется завтрашних сосисок.

Я думаю про Айвенго и Додика одновременно. Они друг другу не мешают в моей голове.

Я думаю: нарисовать мне Айвенго на коне или нет? С одной стороны, он мне нравится. С другой — почему он женился на этой дурацкой Ровене, а не на Ребекке?.. Ребекка классная.

Додик встает с кровати и начинает гулять по палате. На полу близнецы Ивановы ссорятся из-за конструктора. Это старый конструктор, в котором давно потеряны все важные детали и из которого нельзя собрать ничего хорошего. Но Ивановым по семь лет, чего они понимают в конструкторах!

Додику приходится обходить их по широкой дуге или перешагивать. Ивановы не поделили длинную деревяшку с дырками и теперь сопят друг на друга, готовясь к схватке. Я подумал: как было бы здорово вооружить их этими длинными деревяшками, щитами из подносов столовских и устроить турнир. На одном подносе нарисовать орла, а на другом — льва. Или нет, просто покрасить в черный цвет и написать…

Додик решился. Он останавливается у моей кровати и заглядывает в глаза. В нашей палате шесть кроватей. Но две сейчас свободны. Остаюсь я и близнецы Ивановы. Но Ивановы на турнире — значит, я первая жертва.

— Коля, я вот подумал… — говорит Додик.

Нет, никогда я не отдам свои сосиски человеку, который никак не может запомнить, что девчачье-собачье «Коля» я могу стерпеть только от мамы и старшей сестры!

Я храню гордое молчание. Я встаю, надеваю тапки и выхожу.

— Ну Коля! — тянет вслед Додик.

Если бы я был Черным Рыцарем, я бы тут же призвал подлого сосисочного хапугу к ответу именем старой доброй Англии. Но откуда Додику знать про старую добрую Англию! Его волнуют только завтрашние сосиски…