Ночной орёл - Ломм Александр Иозефович - Страница 60

После этого попросили высказать свою точку зрения бывшего врача Вацлава Коринту.

Он был предельно краток:

— У меня нет прошлого. В отличие от моего друга Ивана Кожина я не ощущаю приписываемое мне прошлое как психологический протез. Мне противно отождествлять себя с героем каких-то невероятных рассказов о летающих людях. Мне кажется это несерьезным. Мне приписывают открытие принципа свободного полета и изобретение какого-то агравина — чудесного препарата, способного приводить организм человека в состояние искусственной невесомости. Мне ничего не известно об этих делах.

Здесь зачитывались показания гитлеровцев из секретной лаборатории. Они утверждают, что видели действие агравина на кролике и на эсэсовских солдатах. Я не знаю, что они там видели, но считаю этот агравин, равно как и идею свободного полета вообще, полнейшим абсурдом. Это противоречит здравому смыслу. Больше мне нечего сказать по этому вопросу.

— Товарищ Коринта! — обратился к нему профессор Батурин. — Наши эксперты напрасно бьются над загадкой кровати-весов. С этим странным спальным прибором мы столкнулись в секретной лаборатории нацистов. Кроме того, о подобном, хотя и более примитивном приспособлении нам рассказал присутствующий здесь товарищ Влах. Если вы не можете вспомнить о назначении этого прибора, то, быть может, в ваших мыслях заново возникнет какая-нибудь интересная ассоциация в связи с этим несколько непривычным агрегатом? Любое ваше предположение будет ценным.

— Нет, у меня не возникает никаких ассоциаций, — ответил Коринта. — Мне уже сотни раз задавали этот вопрос о кровати-весах, но мне этот прибор кажется просто нелепой технической шуткой.

— Еще вопрос. Вы пытались вернуть себе прежнюю профессию?

— Я ничего не знаю о моей прежней профессии и знать не желаю. Читать и писать я научился, и этого мне достаточно. Я работаю на заводе кладовщиком. У меня есть жена, дочка. Чехословацкое правительство выплачивает мне пенсию по инвалидности.

Меня уверяют, что я бывший узник гестапо, участник Сопротивления и прочее в этом роде. Пенсию мне назначили за какую-то психическую травму, в результате которой я полностью потерял память. Пусть так, правительству виднее. Но сам я не чувствую себя инвалидом. Я здоров и вполне доволен своей судьбой.

Тогда профессор обратился к бывшему директору секретной лаборатории, нацистскому профессору Глейвицу:

— Господин Глейвиц, вы можете подтвердить, что выступавший сейчас человек действительно является доктором Вацлавом Коринтой, бывшим узником вашей секретной лаборатории?

— Да, могу. Это и есть доктор Коринта. Он мало с тех пор изменился.

— Что вам говорил доктор Коринта по поводу кровати-весов?

— Он говорил… Ах, да! Он говорил, что кровать-весы показывает весовые колебания в организме человека во время сна. Он говорил, что только так можно установить, пригоден человек для агравинизации или нет.

— О каких весовых колебаниях шла речь и какие данные выяснял доктор Коринта?

— Это был его секрет, который он категорически отказался выдать.

После этого профессор Батурин попросил полковника Локтева и директора шахты Горалека рассказать о полетах Кожина. Локтев рассказал об испытании Кожина и о сражении в Медвежьем логу. Горалек подтвердил, что был очевидцем изложенных событий.

После этого снова вернулись к кровати-весам и попросили лесничего Влаха рассказать все, что он об этом знает. Лесничий подробно изложил, как он в городе Б. доставал для Коринты десятичные весы и как помогал устраивать на них кровать для Кожина на чердаке сторожки. О назначении прибора он ничего не знал.

В заключение дали слово женщинам. Ивета Кожина сказала:

— Я ни разу не видела Ивана в полете. Только один раз он спрыгнул со мной на руках с третьего этажа. Но это был не полет, а просто немного замедленный прыжок. Последний раз я встретилась с Иваном, когда он был еще Ночным Орлом, накануне сражения в Медвежьем логу. А потом я увидела его уже больным, когда они с доктором Коринтой пришли в Кнежевесь после побега из нацистской лаборатории.

Оба были в ужасном состоянии — забыли речь, забыли все человеческие навыки.

Взрослые младенцы, которым всему пришлось учиться заново.

Марта Коринтова знала еще меньше:

— Во время войны я выполняла важное задание подпольной Коммунистической партии. Требовалось войти к нацистам в доверие и поступить на службу в комендатуру СС. Мужу я об этом рассказать не могла. Он ушел от меня, добился перевода из Праги в глухую провинцию. О его встрече с Кожиным и о всей его научной работе я ничего не знала. Самого Кожина я впервые увидела в деревне Кнежевесь, куда он и мой муж пришли после побега из нацистской секретной лаборатории. Оба уже были больны.

На этом заседание специальной комиссии закончилось. Последняя попытка пролить свет в загадочную историю летающего человека и найти хоть малейшую нить, за которую можно было бы ухватиться и распутать весь клубок, полностью провалилась.

Оставалось составить отчетный доклад и сдать дело в архив.

4

До глубокой ночи засиделся профессор Батурин над составлением окончательного заключения специальной комиссии для представления в Президиум Академии наук. Это была последняя печальная работа по проблеме свободного полета. В тексте доклада приходилось в изобилии употреблять отрицательные частицы — «не обнаружили», «не подтвердилось», «не установили». Работа поэтому не увлекала, подвигалась медленно, с натугой.

Было досадно, что многолетний труд, положенный на скрупулезное изучение истории Ночного Орла и материалов секретной нацистской лаборатории, не принес решительно никаких плодов. Рассудок не желал мириться с этим, воображение то и дело рвалось на простор безудержных мечтаний. Лишь сознание ответственности заставляло ученого держаться тесного русла проверенных фактов.

Время от времени, отложив перо, Батурин принимался расхаживать по тихому кабинету в глубокой задумчивости. Он останавливался у окна и подолгу глядел на бесконечную россыпь огней ночной Москвы или подходил к загадочному спальному прибору, вывезенному из пражской лаборатории нацистов, и, погруженный в свои невеселые мысли, гладил руками его холодные никелированные части.

«Зачем эта странная кровать-весы? Чему она служит?… Весовые колебания во время сна? Чепуха! Придумано Коринтой для отвода глаз. Но в ней должен быть какой-то смысл. Ведь в сторожке лесника у Коринты не было надобности морочить кому-либо голову. Нет, нет, это неспроста!.. За этим обязательно кроется что-то очень важное».

Он возвращался к столу и снова садился за постылую работу. И опять из-под его пера бежали глаголы с отрицательными частицами:

«Сознание Ивана Кожина и Вацлава Коринты восстановить не удалось. Сущность летающего феномена, равно как и состав препарата, называемого в протоколах агравином, остались невыясненными. Оба пострадавшие вернулись в той или иной мере к нормальной жизни. Если не считать потери памяти, пережитые тяжелые испытания нисколько не отразились на здоровье Кожина. Он женился на чешской девушке Ивете Сатрановой, с которой познакомился еще до болезни и которая фактически выходила его потом и помогла ему сделать первые шаги в нормальную жизнь. У них родился сын Михаил. Мальчику сейчас девять лет. Это вполне здоровый, крепкий ребенок. Никаких отклонений от нормы — ни физического, ни психического порядка — у него не наблюдается. Сам Иван Кожин, забывший свою прежнюю профессию шахтера, успешно окончил строительный институт. В настоящее время он живет и работает в Москве.

Коринта восстановил отношения с прежней семьей. Причины его расхождения с женой полностью им забыты. Однако психическое состояние у него значительно хуже, чем у Кожина. Три года назад Коринта пережил тяжелый приступ душевной депрессии, сопровождавшийся попыткой к самоубийству. Несколько месяцев провел из-за этого в психиатрической лечебнице в Праге. После ряда процедур депрессия его сменилась сильнейшим возбуждением, которое вылилось в неукротимое желание писать химические формулы. Больной писал их всюду — на стенах палаты, на бумаге, которую ему специально подкладывали, прутиком на песчаных аллеях парка. Все формулы тщательно записывал и фотографировал особо выделенный для этого сотрудник.