Ночной орёл - Ломм Александр Иозефович - Страница 20

Такого удара Ивета не ожидала. Настала ее очередь залиться краской стыда и возмущения.

— Это неправда! — крикнула она. — Вы не смеете так думать! Доктор Коринта благородный человек! А вы… вы… — Она не договорила и опрометью бросилась прочь из кабинета.

Однако на этом ее неприятности не кончились. Когда после работы Ивета собралась домой, доктор Майер навязался ей в провожатые. Свою навязчивость он объяснил так:

— Меня не интересует, кто ваш избранник, доктор Коринта или кто-нибудь другой. Но в настоящее время вы для всего города моя невеста. Пока я не придумаю подходящего предлога отменить объявленную свадьбу, я буду ежедневно провожать вас до дому. Надеюсь, это не будет для вас слишком неприятным.

Ивета хотела было воспротивиться, но вспомнила, что у ворот больницы ее, быть может, подстерегает обер-лейтенант Крафт, и молча согласилась.

А Крафт действительно ждал ее. На толстяка Майера, который вел Ивету под руку, он просто не обратил внимания. Загородив им дорогу, обер-лейтенант стукнул каблуками, взял под козырек и с приятнейшей улыбкой воскликнул:

— Добрый день, фрейлейн Ивета! Я не видел вас сто лет! Разрешите мне проводить вас до дому?

Прежде чем Ивета успела что-либо ответить, Майер еще крепче сжал ее руку и с важностью произнес:

— Извините, обер-лейтенант, но барышня Сатранова моя невеста, и я прошу вас оставить ее в покое!

После этих слов он поспешно прошмыгнул мимо удивленного офицера, увлекая за собой Ивету.

За спиной у них раздался короткий смешок, а вслед за тем небрежно брошенная фраза:

— Я был лучшего мнения о вашем вкусе, фрейлейн Ивета! Впрочем, ничего, я подожду!..

После этого случая обер-лейтенант Крафт перестал преследовать Ивету, но жизнь бедной девушки от этого лучше не стала. Доктор Майер никак не мог придумать подходящий предлог для отмены свадьбы и упорно провожал Ивету и на работу, и с работы. Он мало при этом говорил, ничем не досаждал ей, но все равно его присутствие все больше и больше раздражало ее.

«Проклятый надзиратель!» — думала она о Майере. Ведь если бы не этот оскорбленный жених, Ивета давно бы нашла время сбегать украдкой в сторожку Влаха, чтобы проведать Коринту, ну, и, конечно, Ивана. Как они там? Что с ними?…

30

Зато Владик бегал каждую среду в лесную сторожку беспрепятственно. Встречи с Кожиным были для него настоящим праздником. Занятия в школе начинались по средам после обеда, так что он приходил в сторожку с самого утра, когда доктор Коринта еще спал после ночного дежурства.

Мальчику объяснили значение кровати-весов, и теперь он тоже с большим нетерпением ожидал результатов необыкновенного эксперимента. Однако прошла неделя, вторая, а Кожину все не снились и не снились полеты. Что-то нарушилось в механизме этих удивительных снов.

Кожин стал нервничать, страдать бессонницей. Иной раз он до глубокой ночи смотрел из-под полуприкрытых век на Коринту, который, закутавшись в тулуп Влаха, сидел неподалеку и при тусклом свете замаскированного фонаря читал книгу по медицине. Кожин ни на минуту не забывал о своем задании и, засыпая, всякий раз настойчиво приказывал себе: «Лети! Лети!» Но ему почему-то не леталось. По-видимому, механизм сновидений у него не только не подчинялся руководству со стороны рассудка и сознательной, воли, но даже действовал им вопреки.

Когда Владик в третий раз явился в сторожку, он застал Кожина в особенно мрачном настроении. Сердце мальчика сжалось.

— Не вышло, да? — спросил он, чуть не плача. Кожин зашикал на него и показал на похрапывающего в углу доктора.

— Был сон? — шепотом повторил Владик.

— Нет, дружок, сна не было, — зашептал в ответ Кожин. — Не приходит и не приходит, как назло! А время мое кончается. Сегодня доктор сказал, что можно снять гипс. Кончается мое чердачное заключение, да радости мне в этом мало. Придется домой лететь, отчитываться в своем запутанном деле. А дальше видно будет…

— А как же мы?

— Кто это — мы?

— Ну, я и пан доктор. Мы же хотим узнать, как вы летали, мы хотим научиться. А как же мы без вас?

— Эх, дружок ты мой, разве сейчас до этого?… — Кожин задумчиво посмотрел на свои похудевшие руки, медленно сжал и разжал кулаки. — Вот расколотим фашистов, тогда и осмотрим, что к чему. А пока что… пока что… Ладно! Рассказывай лучше, что нового в городе, как сестренка поживает. Привет мне она велела передать или нет?

— Велела.

Владик совсем приуныл и неохотно отвечал на вопросы Кожина. Сказал, что нового в городе ничего нет, Ивета ходит на работу, мать тоже, о партизанах ничего не слыхать.

— А немцы?

— Что немцы? Ходят по городу, ездят куда-то в машинах. Ну их, надоели!..

Не дождавшись пробуждения Коринты, Владик убежал домой. Он не мог примириться с мыслью, что летать его в ближайшее время никто не научит, и уносил в сердце горькую обиду на Кожина.

Но Кожин еще не потерял надежды на успех. Его лишь тревожило близкое выздоровление. Ведь оно не сулило возвращения в отряд, к товарищам. Надо спешить! Раз сон о полете не приходит, нужно придумать что-нибудь другое. Но что?… Собрать всю свою волю и попытаться взлететь наяву?… Вряд ли из этого что-нибудь получится. Вот если бы снова выброситься из самолета… Эх, куда ни шло! Он согласился бы даже без парашюта!..

В этот день, сразу после обеда, Коринта снял с ноги Кожина гипсовую повязку. Оба они были чрезвычайно взволнованы. Кожин только и смог сказать:

— Спасибо, доктор…

А Коринта отшвырнул разрезанную гипсовую ногу в угол и молча ушел вниз.

До самого вечера Кожин просидел на своей кровати-весах, не отрывая глаз от слухового окна. Он видел кусок серого неба, верхушки темных сосен. Ему казалось, стоит подойти к окну и броситься в него, как он непременно поплывет в это серое небо, над верхушками сосен, над тучами, высоко-высоко… В груди его теснилась какая-то щемящая радость вперемежку с тоской.

Вечером он едва прикоснулся к ужину и с трудом забылся беспокойным сном.

31

И вот случилось то, чего так долго ждали и доктор Коринта, и его необыкновенный пациент.

Кожину приснился сон о полете!

Снилось ему, будто идет он по знакомой улице родного Прокопьевска и видит стайку мальчишек, которые стоят, задрав голову, и смотрят куда-то вверх, на деревья, растущие за оградой. Подошел к ним Кожин и спрашивает:

«В чем дело, пацаны?»

Мальчишки, словно только того и ждали, сейчас же к нему:

«Дяденька, у нас змей запутался! Отцепи его! Ты ведь можешь!»

Смотрит Кожин — действительно, за верхушку высокого, тридцатиметрового дерева зацепился бумажный змей.

«А вы откуда знаете, что я могу снять его?» — спрашивает он у мальчишек.

«Да уж знаем! Мы видели, как ты летаешь!» — хором отвечают мальчишки.

«Ну ладно, коли видели».

Кожин начинает легонько хлопать себя ладонями по груди (во сне он всегда летает таким способом) и тут же поднимается на воздух. Отцепив змея с верхушки дерева, он плавно приземляется.

«Дяденька, полетай еще!» — кричат восхищенные мальчишки.

Кожин с удовольствием выполняет их просьбу. Он носится над улицей то выше домов, то у самой земли, весь охваченный знакомым чувством легкости, свободы и счастья.

Ему хорошо в воздухе, хочется петь и кричать от радости. Разве медленное хождение по земле можно сравнить с этим свободным парением в воздушной стихии?

Эх, раздолье!..

Мальчишки хлопают в ладоши, а взрослые, снующие по тротуарам, не только не обращают на Кожина внимания, но даже с презрением отворачиваются от него, как будто он занимается чем-то непристойным и глупым. Кожина это злит. Он принимается откалывать в воздухе самые невероятные курбеты и вдруг, увлекшись, стремительно взмывает к самому небу.

Небо почему-то усеяно звездами, а внизу — черная темень. Кожин сразу забывает и про мальчишек, и про равнодушных прохожих. В лицо ему бьет прохладный ветер, дышится привольно, кругом ничем не ограниченный простор — пари, кувыркайся сколько влезет! Кожина охватывает неудержимый порыв восторга. Он неустанно хлопает себя по груди и старается взлететь как можно выше. Желание столь сильно, что противиться ему невозможно. Выше! Еще выше! Ух ты, что за наслаждение!..