Золотой тюльпан - Лейкер Розалинда - Страница 80

— Завтра я собираюсь делать наброски за городом, но раньше в подобных случаях со мной ходили Катарина с детьми, и мы устраивали пикник на природе. — Она наклонилась к Питеру. — Возможно, в следующий раз я смогу устроить так, что буду одна.

Питер взял ее лицо в свои ладони и нежно поцеловал в губы.

— Каким-нибудь образом я отыщу способ дать тебе знать, когда снова появлюсь в Делфте.

— Тебе нельзя писать мне сюда, в Мехелин-Хейс. Любое письмо с моим именем тут же отправится в руки Гетруд Вольф.

— Может, я найду посыльного, и он передаст тебе письмо, когда ты будешь в мастерской.

— Похоже, это — единственный способ.

Франческа чувствовала, что пора возвращаться на празднество, так как она отсутствовала уже полчаса или чуть больше, а она ведь гость. В галерее, когда Питер еще раз обнял ее, она напомнила ему об их первоначальном соглашении.

— После всего, что мы сказали друг другу, необходимо внести одну поправку, — заметила она.

— Какую?

— Что наша дружба переросла в любовь.

Питер широко улыбнулся.

— Ничего не имею против.

Затем он крепко поцеловал девушку, и они расстались у двери, выходящей в переулок.

Питеру требовалось какое-то время, чтобы отыскать человека, которому он мог бы доверить доставку писем Франческе в Мехелин-Хейс и ее ответов. Затем, когда он находился в своей конторе на ферме, к нему случайно зашел старый приятель Герард Меверден.

— Дело постоянно расширяется, — сказал Герард после небольшой общей беседы. Он торговал поташом, который использовался при отбеливании полотна, и совсем недавно купил большой дом в Харлеме, хотя раньше жил рядом со своим складом. — Я открыл несколько лавок в Делфте.

— Ты часто собираешься ездить туда?

— Думаю, примерно раз в полтора месяца. А что?

— Ты — именно тот человек, которого я могу попросить об услуге.

— Давай! В чем дело? — Как только Герард услышал, что от него требуется, на его добродушном лице с широким носом и тяжелым подбородком появилась улыбка. — Итак, мне предстоит сыграть роль Купидона, да? Для меня это в новинку. Давай свои письма, дружище. Я с удовольствием передам их.

Вернувшись после первого визита в Делфт, Герард доложил, как хорошо приняла его Катарина Вермер, открывшая ему дверь.

— Ты видел Франческу? — нетерпеливо спросил Питер.

— Конечно. Она уже заготовила письмо на случай, если появится возможность переслать его, и я дал ей немного времени дописать пару строк о последних новостях. — Герард вытащил из кармана послание и передал Питеру. В глазах его промелькнул озорной блеск. — Она просто красавица. Ты — счастливчик. Если бы я появился в том доме по другой причине, я приударил бы за ней сам!

Обычно Грета никогда не беспокоила Хендрика во время работы в мастерской, но на этот раз ей показалось, что ему следует знать о посетительнице.

— Извините, что прерываю вашу работу, господин, но там спрашивают юффрау Анну Вельдхейс.

Хендрик резко повернул голову. Снова услышать девичью фамилию своей жены было равносильно стреле, пронзившей его сердце.

— Ты пригласила в дом?

— Нет, господин, так как дама хочет видеть не покойную госпожу, а художницу с таким именем.

Хендрик, совершенно сбитый с толку, сам спустился к двери. Он подумал, что пришла одна из старых знакомых Анны, у которой перепутались воспоминания о ней. В приемной находилась женщина средних лет в скромном черном платье жены ремесленника и чепце таком же жестком, как и ее накрахмаленный воротничок.

— Я хочу видеть молодую женщину, — объяснила она. — Юффрау Вельдхейс нарисовала прекрасный семейный портрет моего сына с женой этой зимой. Сейчас их ребенку исполнилось четыре месяца, и так как младенец довольно болезненный, они хотели бы, чтобы барышня дорисовала его сейчас, не дожидаясь, пока он подрастет.

Не было ничего необычного в том, что детей, рождавшихся позже, добавляли к семейному портрету спустя несколько лет, и нередко создавалось впечатление, будто у родителей дюжина или даже больше отпрысков примерно одного возраста, зачастую в одной и той же одежде, так как вещи переходили от одного ребенка к другому. Хендрик с сочувствием отнесся к необходимости поспешить в данном случае, но не мог вспомнить ни одного художника, кроме себя, в своей округе. Должно быть, эта женщина искала какого-то любителя.

— Почему вы решили, что эта девушка живет здесь? — спросил Хендрик, все еще удивляясь совпадению имени и фамилии.

— Мне сказали, что видели, как она входила в один из домов на этой улице. Когда я спросила у прохожего, где мне найти художницу, он указал на вашу дверь.

— Боюсь, вы обратились не по тому адресу, госпожа.

Женщина вежливо присела в реверансе.

— Извините, что побеспокоила вас.

Хендрик закрыл за ней дверь и вернулся к работе.

Нельзя сказать, чтобы фамилия Вельдхейс было крайне необычной, но странное совпадение, что ее произнесли на пороге именно его дома.

Хендрик не мог точно сказать, почему случай с женщиной, зашедшей к нему в дом, запечатлелся в памяти, но в последующие дни он время от времени вспоминал о ней. Он полагал, что это последствия вспышки надежды, пробудившейся в нем при мысли, что он увидит кого-то, кто знал Анну много лет назад. Люди, не испытавшие чувства горькой утраты, понятия не имеют, какое утешение приносит разговор о покинувшем этот мир любимом человеке. Слишком часто окружающие избегали разговоров о покойном из благих, но совершенно неверных намерений, не подозревая, что каждый раз, когда Хендрик слышал произнесенное вслух имя Анны, она на несколько мгновений оживала вновь.

Он работал над автопортретом, поглядывая в зеркало, установленное на нужной высоте возле мольберта. На нем был богатый на вид костюм, взятый в одном из сундуков с реквизитом, и бархатная шляпа с длинным пером, прикрепленном украшенной драгоценными камнями застежкой, модная в прошлом столетии. Цель столь величественного одеяния заключалась в том, чтобы подчеркнуть свое положение преуспевающего художника, как делал в пору своего расцвета Рембрандт. Для Хендрика это был также вызов ненавистному покровителю, своеобразная демонстрация того, что он не зависит ни от чьей щедрости. Алетте следовало бы воспользоваться случаем и, сидя в мастерской, рисовать отца в роскошных одеждах, а не делать наброски в городе, чтобы потом рисовать на их основе картины в своей комнате наверху.

Неожиданно кисть его замерла между холстом и палитрой, и подозрение острой болью закралось в душу. Молодая художница! Под это описание вполне подходит Алетта. И опять же имена — Анна Вельдхейс и Алетта Виссер — связаны одними и теми же инициалами. Кроме того, кто-то видел, как молодая художница входила в дом, который мог быть, — а мог и не быть — его домом. Хендрик пытался избавиться от все растущего убеждения, будто существует определенная связь между его дочерью и упомянутым семейным портретом, но попытка не увенчалась успехом. Наконец, внимание его совершенно рассеялось, и он вышел из студии. Стремительным шагом поднявшись по лестнице, Хендрик направился к покоям, которые занимали его дочери. Дверь в скромную мастерскую была заперта, но под мощным толчком широких плеч Хендрика с треском распахнулась.

Несколько мгновений он свирепо смотрел на картины, прислоненные к стене. Потом поднял одну, нарисованную на доске из дуба явно не из его запасов. Глаза Хендрика угрожающе расширились, как только он заметил подпись «А.В.» Как смеет Алетта подписывать свою работу, не получив на это его разрешения! Все сомнения рассыпались, гнев горячей краской затопил лицо и шею, руки затряслись от бешенства. Хендрик швырнул картину на пол и схватил следующую. Затем начал переходить от одной к другой, уверившись сейчас, что его дочь и молодая художница, о которой наводили справки, — одно и то же лицо. В этих грубо выполненных работах чувствовался талант, стертый поспешностью, небрежной перспективой и непродуманным использованием цвета. Им место в восточном и южном районах города, где проживали ремесленники и обычные торговцы, но ни одна не должна появиться в западном, где располагались роскошные особняки зажиточных бюргеров и купцов. Неоконченный семейный портрет на мольберте, изображавший группу в скромно обставленной комнате, стал последним убедительным доказательством в глазах Хендрика. Все пережитые несчастья и волнения, все душевные страдания последних месяцев — со времени той злосчастной игры в карты — захлестнули его. Что-то сломалось внутри. Самообладание покинуло его.