Желтая зона - Лаумер Джон Кейт (Кит) - Страница 18

– А где Смовия?

– Спит, сэр, – доложил мне Хельм. – Он очень много спит. По-моему, он что-то принимает. Он и мне предложил, но…

– Но ты пока не готов превратиться в пьянчужку, – подсказал я. – Молодец Энди.

Потом я начал было говорить что-то оптимистичное, но почувствовал, что получается слишком фальшиво. Поэтому я сказал только, что мы застряли в довольно негостеприимной части Космического целого.

– Так точно, сэр, – отрывисто согласился Энди. Удовлетвориться непониманием ему было интеллектуально комфортнее, чем бесконечно недоумевать. – Но у нас еще остается корабль, сэр, – оптимистично напомнил мне паренек, как будто это решало все наши проблемы. – Целый, – прибавил он.

– Мне очень неприятно говорить тебе это, Энди, – сказал я (и мне действительно было очень неприятно), – но в этой машине есть цепи, которые хроноразрушаемы. В целях безопасности, понимаешь, – чтобы нельзя было случайно использовать шаттл, оставленный в Линии без А-технологии. Да и с точки зрения охраны окружающей среды это казалось правильным, когда мы его конструировали.

– Но, полковник, я считал… – Хельм понял, что сказать нечего, и замолчал.

Я кивнул.

– Я напишу об этом главному технологу как можно скорее, – саркастически проговорил я.

Он сразу же на это клюнул:

– Прекрасная мысль, сэр. Это… – И он замолк. Успокаивающая структура общепринятых мероприятий продержалась недолго.

– Тем временем, – сказал я, – у нас, по крайней мере, есть убежище. Минимальные удобства, конечно, но все же лучше, чем спать в грязи.

– Ja, da, for all dell, – согласился он, и обеспокоенно взглянул на меня. – Мы не можем дышать этим воздухом, сэр, – напомнил он мне факт, который я уже выяснил столь нелегким путем. – В нем содержится достаточно кислорода, чтобы поддерживать жизнь, но только после того, как он сконцентрируется в фильтрах. А это значит, что мы застряли внутри.

– Именно так, мальчик мой, – беззаботно согласился я. – А тебе хотелось куда-то отправиться? – И я жестом указал на зрелище, открывавшееся за экраном: блестящее окутанное туманом пространство, покрытое грязью и усеянное лужами.

– Дело не в том, сэр, – объяснил он. – Я просто подумал, что нам надо двигаться, а, может быть, как раз за горизонтом…

– Я бы сказал, что поверхность планеты только-только стабилизировалась, – был мой следующий вклад в обсуждение. – Период интенсивной метеоритной бомбардировки и постоянного вулканизма, видимо, миновал. Химические элементы из расположенных высоко мест вымываются водой, текущей вниз по склонам. Пока, вероятно, есть только несколько крупных озер: местность настолько плоская, что сбегающие потоки не составляют рек. Вместо суши и моря существует только бесконечная грязевая равнина. Пока нет ледяных шапок. В этом мире мало разнообразия, к сожалению.

– И все же он существует одновременно с двадцатым веком? – усомнился Хельм.

– Так выглядела бы и Линия Ноль-ноль, не произойди целый ряд маловероятных событий, – сообщил я ему. – И они создали условия, которые как раз и были необходимы для развития жизни.

– Но, сэр, как примитивная жизнь могла повлиять на такие вещи, как ледниковые периоды, вулканическая деятельность и тому подобное? – обеспокоенно спросил он, как будто, если удастся убедить меня, что такого места НЕ СУЩЕСТВУЕТ, мы тут же отсюда выберемся.

– Подумайте, – предложил я ему. – После того, как моря дистиллированной воды были загрязнены минералами с суши, появилась растительная жизнь. Первые ее представители, водоросли, расщепили углекислый газ, который был вокруг в изобилии, освободив в атмосферу кислород: второе загрязнение, на этот раз воздуха, которое сделало возможным появление животной жизни. Такие животные, например, как кораллы, создали рифы, которые влияют на океанические течения. Потом скопления растительных остатков вызывают появление залежей угля, и, конечно, дыхание животных производит углекислый газ, который вместе с тем, что появляется в результате гниения растений, создает тепличный эффект, а он оказывает огромное воздействие на климат, осадки, эрозию почвы и так далее…

Я заметил, что говорю, как школьный учитель биологии, решивший прочитать лекцию, и заткнулся. Хельм не стал настаивать на дальнейшем обсуждении этого вопроса, чем я был доволен: у меня все равно кончились гладко звучащие объяснения.

Глава 10

Я показал Хельму, как пользоваться сканером, а сам пошел к главному пульту посмотреть на приборы.

– Голубой счетчик! – воскликнул он. – Цифры резко пошли вверх!

Я заверил его, что этого следовало ожидать – счетчик показывал смещение энтропии между кораблем и внешней средой. Другие показатели тоже были в норме, но вдруг я натолкнулся на нечто необычное: темпоральный градиент. Он был слишком высоким.

– Разрыв во времени превышает тысячу лет, – произнес я.

– Как это может быть? – резко спросил Хельм. – Вы хотите сказать…

– Вот именно, – подтвердил я его догадку. – Мы застряли как раз на том уровне, где недавно погиб Шарлемань, на Линии Ноль-ноль.

– Спасатели нас здесь никогда не найдут, – сказал Хельм. Он выглянул в открытый люк, всматриваясь в клубящийся туман. – Но ИМ нас здесь тоже не найти, – добавил он уже более весело.

Я тоже смотрел на возникающие из дымки неясные очертания. В один из разрывов я заметил нечто, совсем не похожее на окружающий ландшафт: искусно украшенную карету, которой, казалось, не хватало только четверки черных красавцев-коней, чтобы превратить ее в экипаж, достойный королевы. Одна из дверец была приоткрыта, и через нее была видна пурпурная атласная обивка.

– Держись, – сказал я Хельму. – Я постараюсь подобраться поближе.

Я сел в кресло пилота и включил двигатель. У нашего корабля была воздушная тяга, и, несмотря на липкую грязь, покрывавшую все пространство вокруг, он мог довольно легко двигаться. Я несколько раз сдавал назад и вперед, пока не подвел машину вплотную к карете так, чтобы встать против открытой дверцы.

– Еще немного, сэр, – подсказал Хельм. – Еще дюйм. Все! Отлично.

Взглянув вверх, я увидел розовый ореол там, где наш люк касался кареты.

Мы заглянули внутрь роскошного, хотя и такого примитивного, сооружения. На сиденье лежал туго оплетенный белый сверток. Из него раздался жалобный плач.

– Дьявол! – воскликнул в изумлении Хельм. – Это же младенец!

Физический контакт с кораблем образовывал энтропический щит, который не пропускал ничего извне. Я шагнул внутрь кареты. Розовое облако задрожало, но не исчезло. Это темпоральная энергия утекала через несовершенное темпоральное уплотнение. Я взял в руки маленький мягкий комочек, закутанный в одеяло, – на меня смотрел детеныш йлокков, с короткой мордочкой, беззубый и большеглазый. Серо-желтая шкурка на его лбу была мягкой и нежной, и одна маленькая пухлая ручонка бесцельно хватала воздух. Что мне оставалось делать? Я шагнул назад, и Хельм, стоявший сразу за мной, невольно попятился.

– Сэр! – воскликнул он. – Эта старая колымага – она похожа на государственную карету – она не то, чем кажется на первый взгляд!

Я уже и сам заметил полускрытую складную консоль в спинке сидения. Протянув руку, Хельм откинул сиденье – и перед нами появилось множество приборов и клавиш управления. Без сомнения, это был пульт управления корабля.

– Крысы! – выдохнул в изумлении Хельм, увидев сверток у меня в руках. – Но почему, скажите на милость, они оставили здесь ребенка? – Он осторожно потрогал пальцем расшитый гербами угол белого одеяла. – Это, видимо, ребенок высокопоставленного лица, – сказал он почти торжественно.

Верноподданный короля Швеции, Хельм с большим почтением относился к титулованным особам, даже если это были дети. Меня же тронул этот детеныш, и я испытал нечто схожее с тем чувством, из-за которого собака берет в приемыши котенка, а кошка начинает кормить крысят. Как бы то ни было, мы оба понимали, что надо что-то предпринять.