Herr Интендантуррат - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 8

Крайнев встал.

– Постой! – Женщина приподнялась на кровати. – Я хочу, чтоб ты знал. Дни с тобой – самое светлое, что было в моей в жизни. Когда было трудно, я вспоминала их, и становилось легче. Спасибо! Пусть у вас сбудется, что не сбылось у нас! Благослови вас Бог!

Крайнев поклонился и вышел. В отель он вернулся к обеду и нашел Настю на пляже. Она загорала на лежаке, рядом сидел какой-то хлыщ и молол языком. Завидев Крайнева, хлыщ растворился, словно его и не было.

– Кто это? – спросил Крайнев.

– Не знаю! – пожала плечами Настя. – Пришел, сидит, болтает, но о чем – непонятно. Я не понимаю по-английски.

– Что тут понимать! – сердито сказал Крайнев. – Ежу ясно. Его счастье, что смылся.

– Видел Соню? – спросила Настя.

– Ты знаешь? – удивился Крайнев.

– Я не понимаю по-английски, – сказала Настя, – но слово «госпиталь» одинаково во всех языках. И фамилию «Гольдман» я не забыла. Как она?

– Умирает.

– От чего?

– От болезни, которую не умеют лечить. Старость. Ей за девяносто.

– Что она сказала?

– Пожелала нам счастья. И благословила.

– Она добрая, – сказала Настя. – Потому предпочла тебе мужа. Тот был больной и слабый, а ты сильный и мог за себя постоять.

– Это правда! – согласился Крайнев. – Я и сейчас такой. Увижу еще раз приставалу возле тебя, сделаю из него пляжный зонтик! Вкопаю в песок головою вниз…

Вечером в отеле Виктор с Настей танцевали, пили вино и смеялись над ужимками аниматора. В номере Крайнев наполнил ванну, усадил в нее Настю, выкупал, завернул в полотенце и отнес в постель. Она довольно жмурилась и позволяла ему делать с ней все, что он хочет.

– Что ты задумал? – спросила Настя, когда он, умиротворенный, притих рядом.

– О чем ты?

– О том! Ничего не делаешь просто так, я тебя знаю. Обещал показать мне море и показал. Попрощался с Соней… Носишь меня на руках и лелеешь, как до свадьбы не лелеял. Словно просишь прощенья. Куда собрался?

Крайнев понурился и сказал.

– Ну вот! – воскликнула Настя. – Я так и знала!

Слезы побежали у нее по щекам. Виктор виновато стал их отирать, бормоча нечто примирительно-ласковое.

– Притащил меня в будущее и бросаешь! – не унималась Настя.

– Это всего лишь миг! – убеждал Крайнев. – Ты же видела. Растворился – и появился снова.

– Это здесь миг! – не согласилась Настя. – Там – месяцы! Там война, стреляют, а ты всегда лезешь под пули…

– Меня нельзя убить, я из будущего.

– А это что! – Настя ткнула в шрам на его плече.

– Подумаешь, царапнуло!

– Если неуязвимый, почему ранило?

– Настя! – сказал Крайнев. – Там Саломатин, твой отец, Валентина Гавриловна, десятки других знакомых нам людей. Они сражаются, погибают, пребывают в голоде и холоде, а я загораю на курорте, в то время как могу им помочь. Когда в банке мне запретили перемещаться в прошлое, говорить было не о чем. Но теперь появилась возможность…

– Возьмешь меня с собой?

Крайнев покачал головой.

– Не разрешат.

– Тогда и тебя не пущу!

Они спорили чуть ли не до утра и уснули непримиренные. Следующий день был предпоследним в поездке, и они провели его на пляже, почти не разговаривая. Вечером, когда Крайнев тоскливо лежал на кровати, Настя вдруг подошла и прильнула к нему.

– Когда отправляешься?

– Не скоро, – сказал Крайнев. – Бюрократическая организация, пока все согласуют. Новый год встретим вместе.

– Да? – Настя заулыбалась и принялась его целовать. – Не обманываешь?

– Чтоб мне сгореть!

– Смотри! Обманешь, сама спалю!

– Я несгораемый! – сказал Виктор, расстегивая ее сарафан. – Уж нас душили-душили, стреляли-стреляли, а мы – вот! Живые и здоровые, веселые и счастливые…

Крайнев ошибся: перемещение отложили до марта. Проблема оказалась не только в бюрократии. Гаркавин отнесся к желанию Виктора чрезвычайно серьезно. Его заставили пройти полный курс подготовки. Учили не только стрелять из всех видов оружия, ставить и снимать мины, маскироваться на местности и организовывать засады, но и немецким речевым оборотам того времени, особенностям функционирования различных немецких учреждений на оккупированной территории, их непростым взаимоотношениям, методам борьбы с партизанами и многому другому. Как потом подсчитал Крайнев, с ним работало больше тридцати человек. Ему пришлось выезжать на полигоны, жить там неделями, что очень не нравилось Насте.

– Зачем все это? – спросил как-то Крайнев Гаркавина. – Ну ладно, немецкая форма, документы, речевые обороты. Но иерархия взаимоотношений между воинскими чинами? Я же не в шпионы…

– Ситуация может сложиться непредсказуемо, следует исключить любую случайность, – спокойно ответил подполковник. – Как руководитель операции я несу полную ответственность за вашу безопасность. Поэтому занимайтесь как следует! Неподготовленного человека на опасное дело я не пошлю.

Гаркавина поддержала Настя.

– Учись! – сказала сердито. – Пусть ты уезжаешь от меня, зато вернешься живой. Саломатин всегда знал, что делать, и внук у него такой же. Не ленись! Меня так учиться заставлял…

Под двойным напором Крайнев сдался и выпускные экзамены сдал на «удовлетворительно». Накануне решающего дня он посетил Федора.

– Вот! – сказал, протягивая конверт. – Здесь завещание и доверенность на депозитные счета в банках. На всякий случай… По закону Настя – единственная наследница, но с доверенностями проще.

– Когда вы настреляетесь?! – сказал Федор, бросая конверт в ящик стола. – Никто ведь не гонит!

Крайнев повернулся и пошел к двери.

– Погоди! – окликнул Федор. – Не волнуйся, Настю не оставим. Ты поосторожнее… Если встретишь отца с мамой, передай… – Федор запнулся. – Ты знаешь, что сказать.

Крайнев кивнул и вышел.

Глава 4

Когда Титу было девять лет, мать сказала ему:

– Тебе надо учиться, сынок! Землю ты не любишь…

В большой и работящей семье Фроловых Тит был младшеньким. Братья и сестры баловали его. Светловолосый, кудрявый, он с малых лет полюбил взбираться на коленки старших, обнимать и целовать их.

– Лижется, как теленок! – сердилась мать.

– Пусть! – смеялся отец. – Ласковое теля двух маток сосет.

Жизнь подтвердила пословицу. Старшие дети оберегали младшенького от тяжелого крестьянского труда. Мать ворчала, но дети не слушались. Тит получал от старших самые сладенькие кусочки, заботу и защиту, за что платил лаской. Все звали его «Титок». Прозвище закрепилось и осталось навсегда.

Мать велела учиться, Титок послушался. Это было легче, чем работать в поле или ухаживать за скотом. Учеба давалась легко, но Титок ленился сидеть за учебниками. На перемене пробегал глазами заданный параграф, домашние задания выполнял наспех. Удить рыбу в речке или собирать грибы было куда интереснее. Еще Титок любил кататься на санках и играть со сверстниками. Учительница хмурилась, но сердиться на синеглазого и улыбчивого мальчишку не могла. Титок услуживал ей, как мог: стремглав бросался мыть испачканную мелом тряпку, носил за учительницей учебники, честно докладывал о провинностях учеников. Его дразнили «подлизой» и «ябедой», но Титок не боялся: братья Фроловы могли поставить на место любого, задирать Титка мальчишки не смели.

Сельскую школу Титок окончил с отличием, отец посадил его в телегу и отвез в район – продолжать учебу. После революции и гражданской войны страна лежала в разрухе, время стояло голодное, но Титок не бедствовал. После революции Фроловым, как другим крестьянам, прирезали земли, семья не щадила себя в работе, потому и жила сытно. Отец привозил младшенькому в город муку, сало, масло, творог, наказывал учиться хорошо и делиться с товарищами и учителями. Титок делился, но только с учителями. Те принимали продукты охотно – учительский паек был скуден, а цены на базаре – неподъемными. Титок по-прежнему не обременял себя учебой, но его оценки в табеле были самыми лучшими. Школьные годы пролетели быстро, учителя рекомендовали способному ученику идти в институт. Туда принимали только рабочую молодежь, а из крестьянской – комсомольцев. Титок подал заявление и пригласил секретаря школьной организации на обед. Но хмурый и тощий сын сапожника отказался.