Herr Интендантуррат - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 33

Крайнев, выбирая слова, рассказал о родителях, бабушке, учебе в училище.

– Не могу поверить, что ты интендант! – сказала Эльза. – После того как ты воевал в сорок первом. Да и здесь… Кем ты хотел стать в детстве?

– Переводчиком.

– Вправду знаешь два языка?

Крайнев задумался и продекламировал по-английски эпитафию на могиле Шекспира, сочиненную самим драматургом.

– Как по-английски «я тебя люблю»? – спросила Эльза.

Крайнев сказал.

– Звучит лучше, чем по-немецки, – сказала Эльза.

Виктор улыбнулся и произнес фразу по-украински, затем – на белорусском и польском.

– Приятно, когда тебе объясняются в любви на стольких языках! – сказала Эльза. – Интересно, если по-белорусски «любить» – это «кахать», то ты «каханый»?

– А ты «каханка».

– Мне нравится! – сказала Эльза. – Хорошо знать много языков!

– Лучше иметь один свой и держать его за зубами! – возразил Крайнев.

– Не-е! – не согласилась Эльза. – За зубами плохо. Какой тогда французский поцелуй?

Она тут же продемонстрировала Крайневу, что его высказывание необдуманно. Виктор вынужден был согласиться. В наказание Эльза велела ему трижды поцеловать ее по-французски. Однако уже второй поцелуй перерос в контакты второго рода, которые по взаимному согласию продолжались до полного изнеможения сторон. Эльза сразу уснула, а Крайнев долго лежал с открытыми глазами. Ему было неловко осознавать, что его отношение к Эльзе все более определялось словом «кахать». Это было неправильно – любить одновременно двух женщин, но в реальности получалось именно так. Они были очень непохожи: стеснительная, тихая Настя и раскрепощенная в любви, но жесткая в деле Эльза. В сознании Крайнева они сливались в один образ, индивидуальные черты одной дополняли другую, причем, получалось не нечто искусственное, а наоборот – близкое и родное. «Может, правы мусульмане, заводя несколько жен? – подумал Крайнев и тут же пристыдил себя за такую мысль. – Распутник! Сатир! Бабник!..» – заклеймил он себя, но придвинулся ближе к Эльзе. Она прижалась горячим телом, и Крайнев, засыпая, подумал, что в исламе все же что-то есть…

Поезд вырвался из лесного коридора и, пыхтя трубой, покатился по равнине. Плоская, обширная, она была засыпана снегом, скрывавшим неровности земли и маскирующим кустарниковые заросли. Кусты росли по берегам речки, бежавшей вдоль железнодорожного полотна. Железнодорожный путь недавно расчистили, две черные нитки рельсов тянулись далеко вперед, сливаясь воедино где-то в необозримой дали. Паровоз мощно дышал, огромные стальные колеса с силой вдавливали рельсы в мерзлую землю, те сопротивлялись, пружинили, толкая вперед тяжелую машину и прицепленные к ней вагоны. Машинист через стекла кабины посматривал вперед и по сторонам. Вокруг дороги не было ни души: ни человека, ни деревни, ни даже одинокого дома.

«Совсем не похоже на Германию! – думал машинист. – Там выезжаешь из одного города и сразу попадаешь в другой. Как богаты эти русские! Столько свободной земли!»

Машинист глянул на кочегара. Тот монотонно бросал уголь в топку: зачерпывал широкой лопатой и швырял в огненный зев, зачерпывал и швырял.

«Зачем этому Ивану столько земли? – подумал машинист. – Сюда бы рачительных немцев, они бы построили фермы, красивые дома, разбили сады…» – машинист вздохнул. Как миллионы немцев, он разделял идею фюрера о нехватке жизненного пространства для Германии, но, как человек немолодой, понимал: отобрать эту землю у русских вряд ли получится. С начала войны машинист водил поезда по захваченным территориям. Ранее его маршруты пролегали далеко на восток, но с каждым годом они сокращались и сокращались. Здесь, на центральной части захваченной территории, они еще были значительными, но на юге, на Украине, русские приближались к границам рейха, земле, некогда называвшейся Польшей. Иваны наступали, яростно тесня оккупантов, и машинист, в полной мере хлебнувший военного лиха в Первую мировую, понимал: русские не остановятся. Азиатские орды хлынут на Запад, и катастрофа 1918 года повторится. Разумеется, эти соображения машинист держал при себе. Неосторожное высказывание могло привести в концлагерь, в лучшем случае – на фронт. Мерзнуть в окопах, как четверть века назад, машинисту не хотелось. Куда приятнее сидеть в теплой кабине паровоза.

Машинист бросил взгляд на приборы, затем на помощника. Тот дремал, скорчившись на жестком сиденье у тендера. Эти русские паровозы так неудобны! Русские думают о комфорте в последнюю очередь. Знакомые солдаты рассказывали: педали в русских танках тяжелые, водить их трудно. Как и русские автомобили. Кабины грузовиков Иваны делают из досок, а их самолеты обшиты фанерой. Тем не менее эти танки стреляют, грузовики ездят, а самолеты летают. Низкое качество оружия приводит к тому, что русские несут огромные потери, но это их не останавливает. Людей у России, как и земель, не счесть. Гитлеру следовало трижды подумать, прежде чем затевать с Россией войну…

Посторонний звук вплелся в ровное пыхтение паровоза. Машинист прислушался. Звук исходил извне и нарастал, переходя в натужный вой. Внезапно впереди паровоза выросли черные столбы, затем долетел грохот разрывов и ударная волна.

– Алярм! – закричал машинист и дернул рукоять экстренного торможения. Кочегара бросило к топке, он едва устоял на ногах. Помощник свалился на железный пол, разбив в кровь лицо.

– Шнель! – машинист распахнул дверцу паровоза и стал спускаться по стальной лестнице. Не заботясь, следует ли за ним бригада, он, улучив момент, спрыгнул в мягкий снег, упал и тут же вскочил на ноги. Машинист бежал прочь от поезда, с силой выдергивая ноги из глубокого снега. Страх придавал ему силы. Машиниста уже дважды бомбили, и он знал, что нужно делать. В аду, который начнется через минуту-другую, выживут немногие. Быстрые и хладнокровные. Паникеры и медлительные погибнут. Ничего не поделаешь: каждый сам себя…

Машинист добежал до прибрежных кустов и только там оглянулся. Поезд стоял. Паровоз сошел с развороченных взрывом рельсов, но не упал, удержанный сцепкой. В окнах пассажирских вагонов мелькали лица, но двери были закрыты – солдаты не догадывались о причине экстренной остановки. Помощник и кочегар выскочили из кабины следом за машинистом и сейчас бежали прочь от поезда. Помощник волочил ногу – видимо, повредил, соскакивая.

«Медленно, слишком медленно!» – покачал головой машинист и посмотрел вверх. Два больших самолета с красными звездами на крыльях заходили на беззащитный эшелон. Машинист увидел, как от самолетов оторвались и полетели вниз черные капли, и тут же упал лицом в снег. Он не видел разрывов, но ощутил их всем телом. Стокилограммовые фугасные бомбы прошивали крыши вагонов и взрывались внутри, превращая живых людей в кровавое месиво. Часть бомб упали рядом с поездом, их тяжелые зазубренные осколки легко пробивали стенки вагонов, безжалостно убивая и калеча пассажиров. После того как земля перестала сотрясаться, машинист поднял голову. Уцелевшие солдаты и офицеры выскакивали из вагонов и неслись прочь от поезда, спотыкаясь и падая. Машинист посмотрел вверх и покачал головой. Бомбардировщики разворачивались для нового захода. В этот раз они оставили в покое разбитый состав, а отбомбились по сторонам. Машинист понял, что за штурвалами деревянных русских самолетов сидят опытные пилоты. Многие из обезумевших от ужаса солдат продолжали бежать по снежной целине, когда в гуще их выросли черные кусты разрывов. Взрыватели фугасных бомб, ударяясь о мерзлую землю, срабатывали мгновенно, семьдесят килограммов взрывчатки разносили корпуса из сталистого чугуна, осколки, разлетаясь почти параллельно земле, прошивали мягкое человеческое тело, ломали кости, отрывали руки и ноги…

Сбросив весь боезапас, бомбардировщики не ушли. Вновь развернулись и прошли вдоль горящего эшелона, поливая усеянное живыми и мертвыми поле из скорострельных пулеметов. Когда самолеты взмывали вверх, огонь открывали хвостовые стрелки. Тяжелые крупнокалиберные пули турельных установок разрывали тела солдат пополам, сносили головы… Расстреляв боеприпасы, самолеты прижались к земле и на большой скорости ушли на восток. Машинист встал и побрел по полю. Он обходил воронки, стараясь не смотреть на изуродованные человеческие тела. Со всех сторон доносились стоны и крики, но машинист не откликался. Он искал помощника и кочегара. Нашел. Помощник лежал лицом вверх, раскинув руки, на груди его алело огромное кровавое пятно. Глаза убитого неподвижно смотрели в небо. Кочегара машинист так и не обнаружил – на том месте, где он примерно должен был быть, чернела огромная воронка. Подойдя к наклонившемуся паровозу, машинист присел на железную ступеньку и закурил. Руки его дрожали. По полю ходили одинокие фигуры, наклонялись над телами, пытались поднять. Ходивших было мало. Машинист ощутил холод и невольно подумал, что раненые, усеявшее поле, практически обречены. До N, который они покинули на рассвете, восемьдесят километров, до ближайшей станции, откуда можно сообщить о налете, километров двадцать. Помощь неизбежно запоздает, раненые замерзнут. Бомбардировщики нашли цель как нельзя удачно.