Мой дедушка был вишней - Нанетти Анджела - Страница 13

Но тут дедушка (до этого он пил молоко) неожиданно встал, подошел ко мне и нежно-нежно погладил по голове — как будто боялся сделать мне больно.

— Не волнуйся, Тонино. Я потом приеду с Альфонсиной и заберу тебя из школы.

И тогда я все понял. Я посмотрел на маму. Глаза у нее были широко открыты, а рот она зажала рукой. И я точно понял, что происходит. Тогда мне стало так больно, как не бывало никогда раньше, и я разрыдался.

Дедушка продолжал гладить меня по голове, пока мама не взяла его за руку и не сказала ему ласково:

— Папа, собирайся, мы скоро поедем.

Так дедушка уехал в бесцветный дом и оттуда уже не вернулся. Когда я пришел из школы, мама с папой сидели с такими лицами, как будто кто-то умер, а Альфонсина была в одиночестве на балконе.

— Ты все понял, Тонино, да? Дедушка очень болен… — Папа велел мне сесть рядом. — Он уже не может жить с нами и не может вернуться к себе домой…

— Куда вы его отвезли?

— В одну клинику, там о нем позаботятся.

— А когда он вернется?

Мне никто не ответил.

Дедушка провел в той клинике четыре месяца, и однажды мы с мамой приехали навестить его.

Он жил в белой-белой комнате в конце длинного белого коридора. Сестры тоже одевались во все белое — даже обувь у них была белая, а двери — из белого матового стекла. Все белое и тихое, как в доме с привидениями.

Дедушка сидел у окна, положив руки на колени, и смотрел в никуда. Он так похудел, что казался прозрачным, и руки у него дрожали.

— Дедушка, я привез тебе вишен с Феличе, — сказал я ему. Я собрал для него самые спелые и красивые вишни, положил их в корзинку и накрыл самыми большими листьями.

Дедушка сунул руки в корзину, набрал пригоршню вишен и засунул себе в рот. Он ел вишню и смеялся, ел и смеялся — как ребенок. Сок тек у него по подбородку, а мама вытирала его и говорила:

— Папа, выплевывай косточки.

Но дедушка ел все, в том числе и косточки. В конце концов он взял листья и положил их себе на голову. Он был очень смешной с этими листьями на голове, и я засмеялся. Он тоже смеялся, пока не пришла медсестра:

— Синьор Оттавиано, что это вы натворили!

Она сняла листья у него с головы, взяла мокрое полотенце и стала вытирать его. Она терла, терла, и дедушка снова стал весь белый, как комната, сестра и больница.

С тех пор я больше не хотел навещать его.

Фотографии

Дедушка умер 28 сентября, спустя неделю после начала занятий и за три дня до того, как пришла повестка из суда. В повестке говорилось, что дедушка должен присутствовать на суде. Ведь судья будет решать, кто прав: муниципалитет, который хочет отобрать у дедушки землю, или дедушка, который не хочет ее отдавать и к тому же умер.

Прочитав это, мама чуть было не набросилась на чиновника из суда. Он принес повестку и ждал, чтобы она расписалась.

— Землю вы заберете только через мой труп, ясно вам? Хотите войну? Вы ее получите. Это такая же правда, как и то, что я дочь Оттавиано!

Если бы только дедушка видел, как она потрясает письмом перед носом этого чиновника, который только мотал головой, как марионетка. Он бы смеялся до упаду.

— Завтра они меня выслушают, эти господа! О да, еще как выслушают!

Чиновник еще раз спросил, не распишется ли мама в получении повестки, а потом ушел, повторяя, что он тут ни при чем, и даже забыл свою ручку.

— Подлецы! — сказала мама, когда он ушел. — Как только они могут так поступать с несчастным стариком!

Она была так зла, что даже не вспомнила о том, что дедушка уже умер. Мама тут же взяла трубку и стала обзванивать кучу людей — адвоката, нотариуса, свою подругу Луизу. Но папе она не позвонила. В то время она почти никогда не звонила ему — папа звонил нам сам. Он больше не возвращался домой после работы, приходил только по выходным и вместо того, чтобы остаться у нас ночевать, брал меня ночевать к себе. Одним словом, мама и папа разошлись.

До этого, еще летом, родители решили попробовать жить отдельно, и мы с мамой временно переехали в дом дедушки. Мне сообщил об этом папа.

— А ты к нам приедешь? — спросил я его.

— Как-нибудь приеду, если вы меня пригласите… — ответил папа и посмотрел на маму. Но мама ничего не сказала. — Мама хочет некоторое время побыть одна, поэтому мы решили, что вы переедете в деревню. Потом осенью посмотрим.

Идея целыми днями быть только с мамой мне не нравилась, более того, это казалось мне чуть ли не наказанием. С тех пор как дедушка заболел, она стала еще более нервной, постоянно говорила, что все сделала неправильно, ей ничего не нравилось и она даже издалека не могла видеть Флоппи. Даже с бабушкой Антониэттой мне было лучше. Но в деревне жили Альфонсина и Феличе, по утрам мама уезжала в магазин, и потом, папа обещал мне купить гоночный велосипед. В общем, все это помогло мне быстро смириться.

В начале июня мы с мамой переехали, а через две недели она так изменилась, что ее было невозможно узнать. Во-первых, она совсем коротко постриглась и стала похожа на мальчика. И теперь у нее всегда было хорошее настроение, даже если приходилось рано вставать и делать кучу дел. Однажды она даже решила приготовить мне гоголь-моголь и чамбеллу, которую делала бабушка Теодолинда. Чамбелла похожа на бублик, только вместо дырочки у нее начинка, а сверху чамбелла покрыта глазурью. К несчастью, у мамы все пригорело, а тесто получилось дырявое, но, чтобы не расстраивать ее, я сказал, что все очень вкусно. Каждый день мама ездила в город, а меня оставляла с Эмилио, который теперь ухаживал за дедушкиным огородом.

— Веди себя хорошо, ладно? — говорила она перед уходом.

— Не волнуйтесь, я за ним присмотрю, — отвечал Эмилио и предоставлял меня самому себе.

В первые дни мама, вернувшись, начинала нас допытывать, как все было. Потом просто спрашивала: «Все в порядке?» — а иногда вообще ничего говорила. Так я обрел свободу. Я стал очень ловко залезать на верхушку вишни и с помощью Эмилио построил на нижних ветках шалаш и приделал веревочную лесенку, чтобы дедушке Оттавиано было удобнее спускаться и подниматься. Я часто думал о дедушке, о том дедушке, которого я помнил до болезни. О другом мне не хотелось думать, особенно после всей этой истории с фотографиями.

Это случилось почти сразу после того, как мы переехали в деревню. Однажды мама решила навести порядок в комоде. В одном ящике вперемешку с бельем и другими вещами она нашла альбом с фотографиями, который мы так часто смотрели, и разбросанные повсюду яркие клочки бумаги. Это были фотографии из альбома. Дедушка разрезал их ножницами, и теперь они были похожи не на фотографии, а на какие-то странные конфетти. Мама заплакала и весь день пыталась склеить все эти кусочки. У нее ничего не вышло.

Наконец она взяла и выбросила все в мусорную корзину.

— Бессмысленно! Он все уничтожил! Все воспоминания, даже фотографию молодой мамы! — повторяла она.

— Но зачем он так с бабушкой Линдой? Значит, на самом деле он не любил ее!

Я не знал, что и думать про дедушку. Многие говорили, что он сумасшедший, но я всегда считал, что он хороший, как и бабушка Линда. Я сказал маме: неважно, сумасшедший дедушка или нет, но мне неприятно, что он стал злым.

— Что ты такое говоришь! Ты начинаешь думать, как все эти люди? Дедушка не сумасшедший и не злой. Он просто болен. Вот здесь, внутри, — она ткнула себя в грудь, и я вспомнил о занозе. — Он заболел от одиночества, когда умерла мама, потому что очень ее любил. Старики как дети, они не могут быть одни, они нуждаются друг в друге.