Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Другое небо

Алейник Александр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Другое небо - Алейник Александр - Страница 9

Изменить размер шрифта:

* * *

Детишек карличий народец,

и гвалт безумный воробьёв

соединяются в природе —

и сердце бьётся о ребро.

А небеса светлы недолго,

смеркается и будет тьма.

Вся жизнь, как ржавая иголка

торчит в подушечке ума.

Вот вечер на тяжёлых лапах

вдруг оскользается шипя,

почуяв крови терпкий запах

волной встающий от тебя.

В кварталах фонари зажгутся,

как жёлтые глаза зверей,

и надо подозвать искусство

и с ним стареть.

* * *

Вот раковины пение неслышное —

поющая могила на песке,

построенная ужасом моллюска

из лестницы мученья винтовой.

Как явно океан в ней дышит,

когда её покоя на виске,

мой слух карабкается башней узкой,

где кто-то до меня стоял живой.

Он сгинул навсегда, оставив эхо —

мешок Эола свёрнутый в спираль,

дыханья затаённого широкий

непрекращающийся шум.

Убежища притягивают эго.

Мне стала неприятна ширь и даль.

Меня печалит полотно дороги.

Я никуда отныне не спешу.

Я сбрасываю панцырь, и кому-то

он кажется занятнейшей вещицей,

неведомый читатель прижимает

к виску протяжные мои стихи.

На жизнь свою поглядывая хмуро,

пора бы с миром мне не сволочиться.

Меж мной и небом ясная прямая

от грифельного клюва — до руки.

* * *

У меня на глазах зацветают деревья Нью-Йорка.

Их торопит весна, раньше айришей-листьев* они появились.

Нетерпенье опасно подобного толка

на ветвях помутневших в шеренгах цветков боевитых.

Им на волю пора, в арьеграде они засиделись.

Ровно бабы какие… как труба прогремела команда.

И они поднялись. Не держите ж! Попробуйте в деле.

Дайте им умереть! На виду! Ничего им другого не надо.

Новобранцев весны надо мной эта потная битва,

мерным маршем идут облака к океану, как влажные флаги,

моё сердце насквозь тоже синей картечью пробито —

я умру как они, мне достанет на гибель отваги.

* «айриши» — ирландцы («Irish» — англ.), зелёный — национальный цвет ирландцев.

* * *

Толкач, какая-то малявка,

весь ржавенький, да еле дышит,

а всё же на воде виляет

и баржу тычет.

С еврейскими глазами белки

и профилем красавиц местечковых

клубки своих усилий мелких,

но до безумия толковых.

Давай же впишемся в природу

как два больших и несуразных

от общей линии отхода,

вполне периферийных, частных.

* * *

Вращать мороженое палочкой,

стаканчик не порвав бумажный,

отставив Фёдора Михалыча

с зачином фразы на «Однажды…»

и слышать вызреванье листиков,

цветков увядших осыпанье…

Что нам Алёши или Митеньки,

что Грушеньки нам упованья!

В Апреле дни приходят новые,

как первые от Сотворенья,

вот — небо с солнечной основою,

а вот — травы столпотворенье.

Внизу — цветное и зелёное,

вверху — то белое, то — синее,

и пахнет Библией солёная

морского горизонта линия.

* * *

Андрею Грицману

Сон мне снится, что воду на голову льют,

не давая просохнуть,

и какой-то умучанный люд

набегает из комнат.

Я сижу под осклизлой стеной,

а палач мой курчавый

изгиляется всласть надо мной, —

Боже, правый…

Моё тело стреножено так,

что нельзя шевельнуться.

На лице моём ужас и страх,

даже губы трясутся.

И никто из стоящих людей

палача не оттащит,

хоть и знают, что я не злодей,

только бельмы таращат.

А пока я сижу у стены,

пусть они отдыхают.

Разве в чём-то они тут грешны?

Их самих обижают.

Как им всем повезло, повезло!

Подфартило, вестимо.

Хорошо потешается зло,

их помимо.

И во всём есть какой-то такой

неизбежный оттенок.

И палач мой спокоен лихой —

правит дело степенно

этюд

У стены постоят. Отойдут

(разноцветные куртки).

Об асфальт разотрут

каблуками окурки.

Двое вынут ножи,

третий — ствол воронёный.

В дом войдут. — Не бежи… —

Говорит как спросонок.

Палец вдавит звонок.

Там прошаркает чья-то походка.

— Че те надо, сынок?

В дверь просунутся ходко.

Через двадцать минут,

у берёз в переулке,

об траву оботрут

чуть дрожащие руки.

— Ты не ссал? — Не, не ссал.

— Гонишь? — Ну… вы, бля, с-суки…

— Ну, пошли!.. — зашагал.

Обок двое и — сумки.