Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Другое небо

Алейник Александр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Другое небо - Алейник Александр - Страница 2

Изменить размер шрифта:

* * *

Мне хорошо, ведь я ещё живу.

Здесь влажный ветер теребит траву,

а чёрный дурачок гоняет белок.

Я вижу мой американский сон —

в дугу тугую воду гнёт Гудзон,

входя по грудь в скалистый берег.

Но тень моя песчинок и камней

других касается… ну что мне делать с ней,

с её безумным промельком мгновенным

по выщербленным красным кирпичам,

там воздух льнёт к моим плечам

уступчивым волнением нетленным.

Там в сентябре земля уже черства.

Стоят на цырлах русские слова

в пространстве сиром, в кожице гусиной.

А хмуроглазая с утра толпа

в жерло метро, у век моих, у лба

торопится по улице старинной.

скрипач

Начинаться должно, как сказка на идиш:

то есть только за ворота вечером выйдешь —

попадаешь сразу в фиолетовое небо,

там звезда — направо, а луна — налево…

…и поплыл, как облако, не разбирая дороги,

над трубой и берёзой поджимаешь ноги,

— Эй! — кричишь скрипачу, — Ты зачем на крыше? —

а он водит-водит смычком… тебя не слышит,

потому что твой голос заслоняет скрипка,

и качается небо вокруг, как зыбка.

Он на витебской крыше, продавленной небом,

а звезда — направо, луна — налево…

он зажмурил веки, его от музыки отвлекают

птицы и люди, — те и другие летают.

Но если бы только они!.. ещё летит и телега

и лошадь летит, вроде гнедого снега.

А у лошади в животе, копытцами вверх летит жеребёнок…

Что тут поделаешь, он и сам летает с пелёнок,

всё это началось так давно (посмотри хоть в «Бытие», хоть в «Числа»)

и летать он раньше, чем ходить, научился.

III

К нему тут привыкли все: колодец, коза, корова.

Кобыла и балагула. Ночная звезда. Иегова.

Он отталкивается от травы. Он восходит без лестниц

в шатающееся небо. Ведь оно без него исчезнет.

Он понимает мир, как младенец сосок багровый,

с звёздочкой молока, с мычащей в яслях коровой,

с курами на дворе, козой, корку жующей,

с Господом Богом на небе и на иконах живущим

кротким Христом-Спасителем, солдатом, пьющим с подружкой;

она у него на коленях, он — с недостаточной кружкой,

с умной рыбой в воде, с невесомым раввином

между звездой и луной, над местечком родимым…

Знает скрипач, что нужно нам для полёта простого,

вот он сидит на крыше, там где был нарисован.

* * *

Зазвенел звонок, то ли школьный, то ли ларёк ограбили,

то ли кино уже началось, а лимонад не допит,

и плывут облака над дворами, кресты над кровлями…

город в сентябре похож на шар воздушный.

Листья влетают ко мне в растворённую форточку,

листают стихи, застрявшие в каретке

пишмашинки «Москва», задирающей жестяную горсточку

к ненадёжному потолку на Малом Каретном.

Неохота вставать. Бриться. Мои свидания

в последнее время назначаются посредине

медного провода. Узкого места, куда не

придёшь без электричества телефонных линий.

Это, наверное я накрутил. Ну и ты, быть может.

Наши регистры гуляют, как Бойль с Мариотом.

Клёны швыряют листья в летящие лужи.

Бульвар похож на ветерана с янтарным аккордеоном.

* * *

Здравствуй, смотритель

жёлтого-рыжего-чёрного.

Ветра сырого. Воспалённого горла

неба нечёткого.

Смотри, голая

роща унижена.

Отворачивается, стыдливая.

Земля голодная, чернокнижная,

своё варево торопливо —

жизнь — дожирает, неопровержимо приближена.

Так ли

с нами будет:

сон приснится, раздрызганный в капли,

в землю вопьются (на лицах пудра)

прихорошенные — в чрево её перемалывающее, полумёртвое,

червивое, вскрываемое лопатой,

в мокрое корье, в комья перетёртые,

в грубую крупу,

подаваемую ко рту

распадом.

* * *

Мы живём в эпоху торжествующих кретинов.

А букашки ползут наклоняя травку.

От того что я вижу может вырвать.

Особенно чётко на беленькую бумагу.

От меня отшатываются при встрече.

С таким лицом не подходят к дамам.

Видно в нём начертано то «далече»,

где на весь свой век нахлебался сраму.

Журналист зажужжал — заработал денег!

Щелкопёр натрещал — 30 тыщ курьеров!

Разбудите архангела Гавриила.

Я давно не слышал чарующих звуков.

* * *

Человек падает под горизонт,

вдруг… ни крика, ни всплеска, —

всё вспоминаю его лицо

без воскового блеска,

скоропожатье его руки —

сухонькое касанье,

круглые веки — порх — мотыльки

блёклые над глазами, —

слышал теперь синегубка ему

стала подружкой милой,

глупо всё вышло, не по уму,

с этой его могилой, —

а хороша она — не хороша,

не распознать сквозь дымку,

с ней неодиноко лежать,

навзничь вечность в обнимку, —

вот она кровная с миром связь

семени с прахом, влагой,

то что питает тоску и страсть,

обречённой отвагой,

всякой земле он песка родней,

глине любой, подзолу…

в каждой былинке теперь

звучней арфа поёт Эола.