Беспокойная жизнь одинокой женщины (сборник) - Метлицкая Мария - Страница 22

Шашлыки Марина не ела, а выпила залпом стакан водки и ушла к себе. Не выходила из комнаты почти сутки. А потом поднялась, встала под душ, накрасилась и приказала себе: ничего не вспоминать. Ну, ошибочка вышла. Осечка. С кем не бывает. Что искать себе оправдание? В конце концов, она билась за своего ребенка, а здесь, как известно, все способы хороши. Цель оправдывает средства. Ну, погорячилась, не разобралась – у нее тоже, извините, эмоции. Тоже живой человек. Так, надо все это просто из головы выкинуть и забыть, забыть, забыть. Теперь надо решать другие проблемы. Теперь новые заботы – что еще за птица этот Аркадий? Господи, там зарплата наверняка три рубля, и, может, еще и семья есть, дети. С этим всем надо разобраться, разобраться. Ведь он, между прочим, отец ее будущего внука. Про Мишу она больше не думала – интересовать он ее перестал. Жизнь в корне менялась, и надо было быстро ориентироваться в новых обстоятельствах. Если этот новый кандидат женат, значит, надо с этим что-то делать и устраивать новую Наташкину жизнь. В общем, переживать и каяться времени нет, да и какой со всего этого навар? Жизнь – борьба. И на это нужно очень много сил.

Наташка развелась с Мишей через два месяца – мирно, без скандалов. И Миша укатил на родину, в Чебоксары. Беременность дочь переносила тяжело и почти все время лежала. Ее возлюбленный, Аркадий, навещал ее два раза в неделю – он, конечно же, оказался женат и, судя по всему, хоть мучился, страдал и рефлексировал, но не очень торопился с разводом.

Видя его нерешительность, Марина собралась заявиться к его жене и расставить наконец все точки над i. Конечно, кошки на душе скребли, да и вообще как-то грубо и неэстетично, но было крайне мало времени на тонкие интриги – аврал на работе, растущий Наташкин живот, ее страдающие глаза.

Глубокий вдох – и Марина нажала на кнопку звонка. Дверь открыла очень маленькая женщина в блеклом сатиновом халате. «Хвост» на затылке, бледное лицо, сухие губы.

– Разрешите? – Марина вступила в крохотную прихожую, женщина растерянно кивнула, Марина прошла на кухню.

На кухне стояла старая мебель из семидесятых годов прошлого века – Марина вспомнила ее название: «Яблоневый цвет». На плите в сковородке лежали макароны. Марина присела на край табуретки. Женщина смотрела на нее испуганно и теребила тонкий серебряный крестик на шее. И Марина начала свой спич.

– Знаете, – как бы доброжелательно усмехнулась она, – жены обычно узнают все последними. Мне очень жаль, но все зашло так далеко, и, мне кажется, пора бы и вам быть в курсе.

Она сделала паузу и посмотрела собеседнице в глаза. Та еще ничего не понимала, но уже чуяла беду – глаза ее были полны страха.

– Ну, не буду тянуть. У вашего мужа серьезные отношения с другой женщиной. И даже более того – эта женщина ждет от него ребенка. Отпустите его! На черта он вам нужен при таком раскладе?

Женщина прислонилась к дверному косяку и побледнела. Она рванула тоненький шнурок на котором висел крестик. И было слышно ее свистящее и шумное дыхание.

– Ну вот, – испугалась Марина. – Ну что вы так разнервничались? Обычная ситуация, рядовая. Это просто надо пережить. Может, вам воды или капель? – осведомилась она.

– Уйдите, – чуть слышно просипела женщина. – Умоляю, скорее уйдите.

Марина дернула плечом и быстрым шагом вышла за дверь.

Ничего! Переживет! От этого еще никто не умер. Жалко бабу, конечно, но дочь жалко больше. Вечером эта чахлая жена устроит скандал – и он будет свободен. Соберет вещички и окажется у Наташки. Что и требовалось доказать.

Аркадий и вправду оказался свободен на следующий день. Его жена, страдающая с детства бронхиальной астмой, умерла в тот же день – асфиксия и сердечная недостаточность вследствие сильнейшего стресса. Ей было тридцать четыре года.

Наташка приехала к Марине вечером следующего дня.

Не снимая куртки и сапог, не проходя в комнату, она кричала шепотом, с ненавистью и ужасом глядя на мать:

– Что ты наделала, что ты делаешь с людьми? Ты въезжаешь в чужие жизни и души на своем внедорожнике с шипованной резиной! Теперь я понимаю, что это ты устроила ад Кате и расправилась с Мишей. Только сейчас это дошло до меня, после того, как я узнала, что ты приходила к жене Аркадия.

– Господи! – закричала Марина. – Да все в этой жизни я делаю для тебя. Для тебя и для Машки. Для тебя! Чтобы ты не собирала чужие плевки в подъездах, как собирала я. Чтобы ты не знала, что такое суп из плавленого сырка и батон хлеба на четыре дня. Миша твой ничтожество – сложился пополам сразу. Таких жизнь быстро проверяет на излом. Там, в своих сраных Чебоксарах, небось с вдовицей не скучает. Будь спокойна – утешился. А этот твой доходяга бородатый в портках двадцатилетней давности тоже устроился – мотается из дома в дом, всех жалеет. Знаю я таких чувствительных. Всем жизнь испортит. И еще будет себя в грудь бить, что он приличный человек. Я сама всю жизнь одна, на заднем дворе. И тебе такого не пожелаю.

Обессиленная, Марина опустилась в кресло и закрыла глаза.

– Ты монстр, мама, ты чудовище. И самое страшное, что ты уверена в правоте своих действий и в своей непогрешимости. У меня нет ни сил, ни желания искать тебе оправдание. Ты смертоносное оружие, мама, ракета «земля – воздух». И меня больше нет в твоей жизни.

Жизнь не потеряла смысл, она просто закончилась.

Цепь, как известно, состоит из звеньев. Зло порождает зло. Несчастье – несчастья.

Через трое суток Маринину машину выловили из Москвы-реки. Ночью, пробив чугунный, крашенный черной краской парапет, она ушла на грязное дно – вместе с Мариной. Случайность? В ее жизни так мало было случайностей. Но как было на самом деле, уже не узнает никто.

Наташка позвонила Любочке, и они приехали на похороны вместе с Мишей. Особняком стоял поникший, моментально потерявший весь свой лоск Гера, Наташку держал под локоть Аркадий – светило ненадежное мартовское солнце, и было очень скользко.

Хоронили Марину в Прощеное воскресенье. Опять случайность? Просто так совпало. Хотя, наверное, прощение ей было нужнее всего. Хотя бы после жизни.

Долгосрочная аренда

Он делал всегда все так, как ему было удобно. Только ему – ничьи обстоятельства и пожелания никогда не учитывались. А ее и подавно. Как ее всегда это бесило, и как она пыталась с этим бороться! Не выходило ни черта. Домашней киски из нее не получилось, а получился вечный и несостоявшийся борец за справедливость. Подведем итог – конечно же, развод. И развод, надо сказать, случился в то самое время, когда они уже почти совсем выбрались из темной ямы нищеты и можно было наконец попробовать эту жизнь на вкус. Но именно в тот момент, когда он окончательно встал на ноги и смог обеспечивать своей семье вполне достойное существование, именно тогда он абсолютно зарвался. Хамил, требовал, брюзжал. За все эти годы она превратилась в законченную неврастеничку, четко понимая, что ей надо от него спасаться. Вопрос стоял именно так – сохранить свою жизнь. Иначе будет поздно.

– Я пока еще у себя осталась, у тебя уже нет, – сформулировала она свою позицию.

Он удивился, поморщился и бросил:

– Как хочешь, но на райскую жизнь не рассчитывай.

Она звонко рассмеялась:

– Ты меня ни с кем не путаешь? И к тому же память у меня неплохая – помню про пачку пельменей на два дня.

Развелись они быстро, без затей. Это всегда просто, когда ничего не делишь. Ей досталась их старая двушка, купленная родителями к свадьбе, а в новый, тогда еще строящийся дом спустя год он въехал уже с новой женой. Как водится, молодой и длинноногой, с хорошеньким и неживым кукольным личиком.

Свой институтский диплом, где значилась профессия модельера-технолога женского платья, она убрала подальше и стала осваивать новую профессию – ушла в риелторство. Рынок жилья стал набирать обороты, и закрутилось – аренды (кратковременные и долгосрочные), продажи, сделки. Стала зарабатывать. Договорились, что к сыну он будет приезжать раз в неделю, по воскресеньям, с утра. Ей это было совсем неудобно. Воскресенье было единственным днем, когда она могла позволить себе поваляться всласть, не красить глаза, не мыть голову, ходить весь день в халате, с толстым слоем питательного крема на лице. Мальчик ее не будил, он вообще был самостоятельным – сам делал себе бутерброды, наливал сок и садился к компьютеру. В этот день они договаривались друг друга не трогать: не говорить про уроки, не смотреть дневник, не требовать борщ на обед – в общем, не травмировать друг друга. Она мечтала просыпаться к одиннадцати, выпивать в постели кофе, листать накопившиеся за трудную неделю журналы и опять проваливаться в самый сладкий полуденный сон. Не выходило. Он сам назначил время – воскресенье в десять утра. Так ему было удобно. А это значило, что в девять надо было просыпаться, идти в ванную, приводить в порядок волосы, красить глаза, застилать постели, вытирать пыль. Ровно в десять раздавался звонок в дверь – он был крайне пунктуален. Она открывала, и он стоял в проеме – бодрый, гладко выбритый, пахнущий хорошим одеколоном, с приподнятой левой бровью и, как всегда, готовый обрушить на нее ряд претензий и вопросов. Мальчик, еще совсем сонный, уставший за прошедшую трудную неделю, уже ждал в прихожей, одетый, каждый раз с надеждой в глазах.