Спасатель. Серые волки - Воронин Андрей Николаевич - Страница 72

Сделав несколько шагов, этот гражданин остановился и, временно утратив интерес к настоятелю, перекрестился на укрепленную над воротами икону. Настоятель, коего звали отцом Михаилом, воспринял это спокойно: не желая относиться к гостю предвзято, обольщаться он тоже не спешил. Правильно и к месту перекреститься в наше время умеет всяк кому не лень, но крестное знамение, оставшись символом веры, давно перестало быть ее верным признаком.

Отецнастоятель в данном случае был прав на все сто процентов: для пассажира черного «мерседеса» то, что он только что сделал, было обыкновенной данью вежливости, отданной безо всякого внутреннего сопротивления. В помещении, если только вы не военный, принято снимать головной убор, в больничной палате – верхнюю одежду. Продолжать смысловой ряд нет никакой необходимости; то, что вы не проживаете в упомянутом помещении и не занимаете одну из коек в палате, служит таким же слабым оправданием несоблюдению этих элементарных правил, как отсутствие твердой и искренней веры – игнорированию обычая креститься при входе в церковь. Короче говоря, в чужой монастырь со своим уставом не лезут; это знают все, а в данном конкретном случае старая поговорка обретала буквальный смысл, ибо дело происходило аккурат у ворот СвятоВоздвиженского мужского монастыря, расположенного верстах в семи от деревушки Сухое Болото Nского района Рязанской области.

Окончив ритуал, по поводу целесообразности которого гость давно перестал дискутировать даже с самим собой и даже мысленно, он вновь сосредоточил свое внимание на хозяине и, подойдя, приветствовал его легким наклоном головы.

– Здравствуйте, отец Михаил, – поздоровался он. – Или к вам надлежит обращаться както иначе?

– Здравствуйте, – вполне посветски ответил на приветствие настоятель. – Обращение вполне подходящее. Как говорят в миру, хоть горшком назови, только в печку не ставь. На паломника вы непохожи, из чего следует, что у вас ко мне имеется некое дело.

– Однако, – усмехнулся приезжий, – стиль у вас, отец Михаил, прямотаки столичный.

– Необходимо понимать, – без улыбки произнес монах, – что настоятель святой обители суть не только духовное лицо, облеченное Божьей благодатью, но и руководитель, хозяйственник…

– И, как всякий хозяйственник, привык дорого ценить свое время, – с понимающим видом подхватил гость.

– Увы, – кивнул отец Михаил.

– Тогда не стану его у вас отнимать, – убедившись, что говорит с деловым человеком, который не собирается прямо тут, у ворот, читать ему проповеди, объявил приезжий. – Моя фамилия Иванов, я – доверенное лицо депутата Государственной думы Ильи Григорьевича Беглова…

– Беглова? Ильи? – Косматые, тронутые сединой брови настоятеля хмуро сошлись к переносице, взгляд сделался острым и настороженным. – Уж не тот ли это Беглов…

– Совершенно верно, – поспешно подтвердило доверенное лицо. – Я вижу, вы о нем слышали и, кажется, относитесь к нему… эээ… слегка предвзято.

– Вот что, господин… гм… Иванов, – сурово произнес настоятель. – Я не просто слышал о вашем доверителе – я его знавал в ту пору, когда он обитал здесь в качестве трудника. И, как и вся братия, до сих пор твердо убежден: кощунственное, богохульное злодеяние, о котором вы наверняка осведомлены, в стенах святой обители совершил именно он. Следствию не удалось его уличить, но земной суд – не последняя инстанция. Так ему и передайте. Для вас, должно быть, это звучит неубедительно и даже смешно, но я не стану с вами спорить. Сразу же после смерти все люди до единого становятся верующими, но для таких, как вы и ваш доверитель, прозрение наступает слишком поздно.

– При всем моем уважении, – дождавшись паузы в этой грозной речи, вставил господин Иванов, – вы абсолютно напрасно мечете громы и молнии и пугаете меня Страшным судом. Не знаю, какой вердикт вынесет этот суд моему доверителю, но по упомянутому вами пункту обвинения он точно будет оправдан. Однако вы правы: спорить и препираться в данном случае означает лишь попусту тратить драгоценное время – как ваше, так и мое, которое, уверяю вас, тоже стоит недешево. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Прошу вас.

С этими словами он сделал широкий приглашающий жест в сторону микроавтобуса. Слегка обескураженный только что полученной от мирянина безупречно вежливой, но достаточно резкой отповедью, отец Михаил неуверенно двинулся в указанном направлении. Посланец депутата Беглова кивнул, и водители, взявшись за ручки, синхронно открыли покрытые толстым слоем пыли створки распашных задних дверей микроавтобуса.

Внутри на выстланном рубчатой резиной железном полу стояли три объемистых, прочных дощатых ящика. Водитель микроавтобуса – тот, который без галстука, – запрыгнул в кузов и, вооружившись фомкой, начал с треском и скрежетом отдирать приколоченную гвоздями крышку ближайшего к выходу ящика. Сосновая древесина с протяжным скрипом выпустила из своих тугих объятий последний кривой гвоздь, металлическая упаковочная лента лопнула и задребезжала, раскачиваясь в воздухе, снятая крышка легла на пол, открыв взорам присутствующих содержимое – какието упакованные в холст, брезент и полиэтилен плоские прямоугольные предметы. Они были составлены ровно, со всей возможной аккуратностью, но до того разнились по размерам, что в целом производили ощущение беспорядка, почти хаоса.

– Что это? – подозрительно спросил отец Михаил.

– Лучше один раз увидеть, – вместо ответа напомнил посланец Беглова.

Отступив от кузова, он вынул из кармана сигарету, покатал ее между пальцами, понес ко рту, но спохватился и с полдороги вернул обратно в пачку.

Отец Михаил подобрал запыленный подол подрясника и занес ногу на подножку. Один из водителей сунулся ему помогать; монах нетерпеливо отпихнул его локтем и ловко, как молодой, забрался в пышущий жаром, как разогретая духовка, жестяной короб кузова. Оттуда он бросил на господина Иванова еще один косой, недоверчивый взгляд, как будто опасался, что его сейчас запрут в этой раскаленной консервной банке и увезут в неизвестном направлении. Упомянутый господин, поймав этот взгляд на себе, лишь удивленно поднял брови: да что вы, я же мухи не обижу! – и настоятель, отвернувшись от него, склонился над вскрытым ящиком.

Андрей Липский отошел на пару шагов, давая монаху время осмыслить увиденное и осознать масштабы происходящего. Он дьявольски устал и, несмотря на дорогой костюм, сверкающую белизной рубашку и гладко выбритые щеки, чувствовал себя основательно пропыленным как снаружи, так и изнутри. Он провел на чердаке пустующего деревенского дома без малого четыре часа, едва ли не по крупице просеивая песок. Чердак оказался буквально выстлан сплошным слоем укрытых песчаным одеялом церковных реликвий; самые старые иконы, в числе которых был и чудотворный образ Николаяугодника, о котором упоминал Французов, обнаружились внутри двойных стенок набитого изъеденным молью тряпьем сундука. Андрей разобрал его в самом конце, испытывая чтото вроде вдохновения, потому что понял ход мыслей того, кого умирающий эксминистр в своем рассказе окрестил Мажором. Работа, которую проделал этот полумифический персонаж, перепрятывая краденые сокровища, вызывала у Андрея невольное уважение: это был адский труд, который к тому же пришлось проделать украдкой, наверняка не в один присест и при острой нехватке времени.

Он покинул деревню под покровом ночной темноты, как вор, и чувствовал себя вором до последнего мгновения, когда настоятель монастыря наконец прекратил ненужные разговоры, забрался в кузов и склонился над открытым ящиком. Теперь оставалось лишь уладить некоторые формальности, из которых необходимость расплатиться с водителями взятых напрокат автомобилей представлялась далеко не самой щекотливой.

Задумавшись, он пропустил торжественный момент и вернулся к действительности, только когда почувствовал исходящий от настоятеля приторный аромат церковных благовоний, смешанный с запахом древесной стружки. Обернувшись к распахнутым настежь дверям, за которыми в душном полумраке кузова виднелся частично скрытый пыльным линялым брезентом лик святого Николая, отец Михаил перекрестился, явно далеко не впервые, и отвесил глубокий поклон, тоже наверняка не первый и даже не второй.