Спасатель. Серые волки - Воронин Андрей Николаевич - Страница 6

Дотянувшись до бутылки, он налил себе водки так энергично, что на столе образовалась резко пахнущая лужица. Винников машинально накрыл ее салфеткой, которая мгновенно намокла, и сказал:

– Хватит разоряться, тут тебе не Дума. Валить его мы уже пробовали. Забыл?

Илья Григорьевич пожал плечами.

– Ну, было дело, вывернулся. Скользкий, гад! Ничего, на этот раз не вывернется.

– И что конкретно ты предлагаешь?

– Резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонитов! – блеснул знанием классики советского кинематографа Беглов.

Он выпил залпом, бросил в рот кусок шашлыка и недовольно скривился: за разговором мясо успело остыть.

– Это понятно, – терпеливо сказал Винников. – Меня интересует техническая сторона дела. Такая операция требует тщательной подготовки, а времени у нас кот наплакал. Возможно, его вообще нет. А рубить сплеча, как ты любишь, в данном случае нельзя.

– Техническая сторона дела… – жуя, передразнил Беглов. – Меньше знаешь – крепче спишь, слыхал такую народную мудрость? Какая тут может быть техническая сторона? Грохнуть его в аэропорту нереально, для этого нужно знать точное место и время прибытия. Значит, придется ему поменять обувку прямо на Лубянке. Там ведь тоже люди работают. Самые обыкновенные люди, хотя по ним и не скажешь. А людям присущи маленькие слабости, которыми другие люди – те, что поумнее, – могут время от времени пользоваться.

– Вот это речь не мальчика, но мужа, – с некоторым удивлением похвалил Винников. – Взрослеешь, Илья Григорьевич!

– Да пошел ты, – отмахнулся от сомнительного комплимента депутат. Снова завладев бутылкой, он налил водки сначала генералу, потом себе. – Пить будешь, трезвенник? – спросил он у прокурора.

– Уговорил, наливай, – сказал Владимир Николаевич и зябко передернул плечами. – Чтото стало холодать…

– Не пора ли нам поддать? – с энтузиазмом подхватил генерал Макаров.

Он заметно повеселел, оживился, и, наблюдая это оживление, Винников подумал, что люди, в сущности, не меняются. Они стареют, приобретают одни знания и навыки, теряют другие, меняют адреса, жен, друзей, примеряют разные маски, но внутри каждого из них, как сердцевина внутри дерева, живет ничуть не изменившийся мальчишка или девчонка. Беглов – или, как его звали во дворе, Бегунок – с детства был заводилой, а Кота (Кот – это потому что Васька) сама природа назначила на роль вечного второго номера, бесхребетного подпевалы, постоянно норовящего переложить груз ответственности на чужие плечи. И оставалось только удивляться, как этот вальяжный слизняк дослужился до звания генералполковника и получил ответственную должность в Генштабе. А впрочем, что тут удивительного? Именно такие и пролазят на самый верх, потому что от природы умеют не наживать врагов и правильно выбирать зад, который надобно вовремя лизнуть. И продвигают их именно потому, что, не принося видимой пользы, вреда они тоже не наносят. Ну генерал, ну при должности… Одним генералом больше, одним меньше – такой державе, как Россия, это безразлично. А что до должности, так на его месте с таким же успехом мог бы сидеть кто угодно или вообще никто – на обороноспособность страны это бы никоим образом не повлияло.

Ни с того ни с сего поднявшийся ветер понемногу крепчал. Он морщил озерную гладь и путался в кронах дубов, заставляя их глухо шелестеть. По замшелой крыше навеса то и дело с мягким стуком ударяли желуди – надо полагать, еще прошлогодние, поскольку новый урожай кабаньего лакомства пока не созрел. Небо над сосновым бором на противоположном берегу озера потемнело, сделавшись из голубого мутносерым. Становилось прохладно.

– Поддать не помешает, – сказал Владимир Николаевич. – В том числе и парку.

– Поддерживаю, присоединяюсь и голосую «за», – прошамкал набитым ртом народный избранник и в подтверждение своих слов поднял вверх мускулистую, от плеча до локтя покрытую корявой вязью лагерных татуировок руку. На фалангах пальцев белели шрамы от сведенных перстней. – Айда в парилку, а Васькины халдеи нам тем временем мясца подгонят – горяченького, с пылу с жару…

Хозяин поднялся первым и, торопливо выпив на посошок, направился к бане. На пороге он остановился и, обернувшись, посмотрел на озеро.

– Гроза собирается, – сказал он и нараспев продекламировал памятное с детства: – Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром так долбанет изза сарая, что хрен опомнишься потом!

– Двигай уже, поэтпесенник, ротный запевала, – сказал идущий следом Беглов и звонко хлопнул его превосходительство по широкой голой спине.

5

В комнате вдруг потемнело. За окном громыхнуло так, что задрожали стекла, резкий порыв ветра с барабанным стуком швырнул в жестяной карниз пригоршню крупных, как картечь, капель. В спальне, куда еще не добрался затеянный Андреем с полгода назад вялотекущий ремонт, громко хлопнула форточка и чтото со стуком упало на ковер. Чертыхнувшись, Липский встал изза стола и, шаркая подошвами норовящих потеряться шлепанцев, поспешил к месту происшествия.

Врывающийся в комнату через распахнутую форточку ветер раздувал тюлевую занавеску, скрежеща и постукивая металлическими кольцами карниза. Стоявшая на подоконнике керамическая ваза с букетом сухоцветов лежала на полу, ковер был густо усеян сухим растительным мусором – семенами, пыльцой, лепестками и мелкими, скрученными в трубочки листочками. Снаружи сверкнула бледная вспышка, за ней последовал трескучий раскат грома, и сейчас же с ровным, плотным шумом хлынул дождь. Андрей подошел к окну, ощутив на лице холодные брызги, и закрыл форточку. Занавеска, которой так и не удалось улететь, разочарованно опала, и Андрей отметил про себя – между прочим, далеко не впервые, – что ее не мешало бы простирнуть. Занавеску не мешало бы простирнуть, старую оконную раму поменять на стеклопакет, обои переклеить, да и вообще…

– В самом деле, что ли, жениться? – произнес он вслух и, с хрустом ступая по сухому растительному сору, отправился на кухню за веником.

По дороге он включил свет сначала в спальне, потом в коридоре. Часы показывали всего пять, до вечера было еще далеко, но изза повисшей над городом тучи в квартире было понастоящему темно. За окном ровно шумел дождь, стук капель по карнизу слился в сплошную барабанную дробь, и даже сквозь закрытые окна было слышно, как бурлит вода в водосточных трубах. На кухне Андрей закурил и, подойдя к окну, стал любоваться буйством стихии. Асфальт во дворе уже покрылся сплошным слоем рябой от дождя, вздувающейся пузырями воды, в небе сверкало, вспыхивало и громыхало, ветвистые молнии вонзались, казалось, прямо в крыши высотных домов, которые едва виднелись сквозь пелену дождя туманными сероватосиреневыми силуэтами. Во многих окнах горел свет; спохватившись, Андрей выдернул из гнезда на корпусе телевизора штекер антенны, а затем, поколебавшись, и вилку из розетки. При этом на глаза ему попался мирно стоящий в уголке веник, за которым он, собственно, и пришел на кухню. Чертыхнувшись еще разок, он сунул окурок в пепельницу, вооружился веником и совком и отправился в спальню бороться с последствиями стихийного бедствия.

К тому времени, когда сухой букет очутился в мусорном ведре, а ваза, в которой он стоял, совок и веник были водворены на свои места, гроза пошла на убыль. Вернувшись в гостиную, где на письменном столе у окна тихо шелестел кулером включенный ноутбук, Андрей с полной ясностью осознал, что желание работать исчезло так же неожиданно, как появилось. Так бывало – раньше пореже, теперь намного чаще; бороться с такими приступами лени и безразличия к теме он умел, но плоды эта борьба приносила лишь в тех случаях, когда это было действительно необходимо. Сейчас такая необходимость отсутствовала – как, впрочем, и почти всегда в последнее время. Это была оборотная сторона свободы и независимости, к которой так стремился Андрей Липский, и порой он, как сейчас, почти всерьез скучал по тем временам, когда над ним дамокловым мечом висел назначенный редактором срок сдачи материала.