Спасатель. Серые волки - Воронин Андрей Николаевич - Страница 26

Произошло это летом девяностого, примерно за год до августовского путча и развала Союза. Началось все, как это часто случается, с пустяка, почти что с анекдота, а кончилось так, что даже толстокожий Солдат, как ни тужился, не сумел отыскать в своем словарном запасе ни одной подходящей к случаю казарменной остроты.

Мажор повстречался с Монахом в октябре; таким образом, его участие в деятельности «бригады Серых Волков» продлилось гдето около восьми, от силы девяти месяцев. За это время они обзавелись тем, что у рэкетиров всех времен и народов зовется огородом – пусть небольшим, зато своим собственным, на территории которого чувствовали себя полноправными хозяевами. Защищать эту территорию от посягательств со стороны гастролеров и конкурирующих организаций им пока удавалось без единого выстрела. Это почти небывалое обстоятельство целиком и полностью являлось заслугой Мажора, который не зря угробил четыре года, обучаясь тонкому искусству дипломатии, и не единожды демонстрировал на практике полученное в стенах прославленного учебного заведения умение заболтать оппонента до полной потери ориентации в пространстве и времени.

Оружия Мажор не признавал в принципе, считая его применение делом недостойным интеллигентного, мыслящего человека. В его представлении идеалом разбойника был не Робин Гуд и не пушкинский Дубровский, а Остап Бендер – веселый, изобретательный проходимец, единственным оружием которого были его ум и личное обаяние. Законник, с которым Мажор однажды поделился этим своим мнением, с самым серьезным и авторитетным видом разъяснил ему разницу между юридическими терминами «разбой» и «мошенничество». Кажется, этот самовлюбленный болван на самом деле думал, что без пяти минут выпускнику МГИМО эта разница неизвестна; верилось в это с трудом, но другого объяснения прослушанной лекции по правовым вопросам Мажор не видел и потому решил больше с Законником на отвлеченные темы не разговаривать. Образованный дурак плох в первую очередь тем, что не ощущает разницы между высшим образованием и интеллектом и уверен, что, получив первое, автоматически получил и второе. На этом основании он перестает разговаривать и начинает вещать, и заткнуть его способен только тот, кто стоит выше его на карьерной или социальной лестнице – затыкающее движение тут может быть направлено только сверху вниз, но никак не снизу вверх и даже не по горизонтали.

Впрочем, речь не о Законнике, а об огнестрельном оружии. Несмотря на расхождения чисто терминологического порядка, в главном Законник горячо поддерживал Мажора: если удается обходиться без стрельбы, это просто превосходно; мы же не бандиты и не мокрушники, а ствол, который ты просто для понта таскаешь в кармане, – это лишние несколько лет к сроку. Да что там – это отдельный, самостоятельный срок, без которого лучше обойтись. «Не насиделся, что ли?» – вопрошал он, обращаясь к Монаху, который вместе с Солдатом в их компании лоббировал интересы производителей стрелкового оружия.

Всеми силами удерживая подельников от приобретения арсенала, Мажор тем не менее четко понимал, что на голом пацифизме и умении заговаривать зубы далеко не уедешь. Он считал необходимым легализоваться, открыть или подмять под себя какуюнибудь успешную, перспективную фирму, обзавестись собственной службой безопасности и уж тогда, получив все необходимые разрешения (без проблем, были бы бабки), покупать любые стволы в любом разумном количестве.

К этому подталкивала сама жизнь, которая продолжала стремительно меняться, предъявляя к тем, кто пытался ее оседлать, все новые и новые требования. Игра на глазах переставала быть игрой; надо было расти, выходить на новый уровень, пока более сильные и расторопные конкуренты – солнцевские, битцевские, люберецкие, а то и какиенибудь случайные гастролеры из Казани – не раздавили доблестных «Серых Волков», как козявку. Да и сам Мажор, продолжая наслаждаться игрой, теперь постоянно чувствовал, что пора остепениться, перестать играть в Остапа Бендера и начать вживаться в образ Александра Ивановича Корейко.

Он уже разработал план – в ту пору казавшийся блестящим, теперь, с высоты прожитых лет и накопленного опыта, он представлялся подетски наивным, как школьное сочинение на тему «Какой я вижу жизнь в 2000 году», – и присмотрел парочку подходящих фирм в своем районе – небольших, а значит, плохо защищенных и легко поддающихся захвату и при этом с неплохой перспективой развития. Он даже успел обсудить свой план с Законником и заручиться его полным одобрением и поддержкой, но тут, как обычно, в дело встрял Монах и все испортил – опять же, как обычно.

Ни о какой легализации Монах и слышать не хотел, хотя аргументы Мажора были предельно просты, доходчивы и убедительны. Мажору очень скоро стало ясно, что спорить бессмысленно: Монах упирался именно потому, что это была его инициатива, его, Мажора, аргументы. Пока они бомбили ларечников и взламывали гаражи, Монах еще мог худобедно претендовать на лидерство – в основном потому, что это лидерство никто не оспаривал. Но в легальном бизнесе он смыслил как свинья в апельсинах; предлагаемый план развития автоматически выводил на главные роли Мажора и Законника – в первую очередь, конечно же, Мажора, – отодвигая их с Солдатом кудато на задний план. Монаху это, естественно, не улыбалось, он бесился и лез из кожи вон, доказывая свое превосходство. Дело уверенно катилось к открытому конфликту, но так до него и не дошло, потому что наступил июль девяностого, и стряслось ЭТО.

Все сошлось одно к одному, как в плохом романе. Упоминавшаяся выше анекдотическая сцена, ставшая отправной точкой далеко не веселых событий, разыгралась за столиком одного из московских ресторанов. Монах заскочил туда перекусить и совершенно случайно разговорился с мужчиной, который сидел за соседним столиком. Мужчина оказался оперативником убойного отдела какогото РОВД. Пребывая в крайне удрученном и подавленном состоянии духа ввиду повсеместного роста преступности и глубокого разочарования как в избранной профессии, так и в жизни вообще, доблестный опер нарезался до розовых лошадей и, внезапно проникшись к Монаху горячей симпатией, прямо там, за столиком, подарил ему свой табельный пистолет.

Что сталось с этим опером, Мажор так и не узнал. Он вообще узнал об этой истории потом, когда все уже случилось и ничего нельзя было исправить. Монах о своем приобретении промолчал, видимо уже тогда имея в виду нечто подобное тому дикому коленцу, которое выкинул в один из солнечных, изнурительно жарких дней середины июля.

Началось с того, что на их территории объявились какието гастролеры. Кооператоры, с которых «Волки» ежемесячно собирали дань, гарантируя взамен покровительство и защиту, начали жаловаться на молодых ребят в кожаных куртках, которые настойчиво предлагали им то же самое, но уже в своем собственном исполнении. Кооператорам, естественно, было наплевать, кому платить, лишь бы это был ктото один. Ситуацию следовало безотлагательно урегулировать; это была далеко не первая такая ситуация, и особых трудностей при урегулировании никто не предвидел. В полном соответствии с неписаными правилами криминального мира была забита стрелка, на которую обе договаривающиеся стороны явились вовремя, минута в минуту.

Как обычно, они поехали на разборку втроем: Мажор в качестве водителя и переговорщика, Солдат и Монах – для солидности и просто так, на всякий пожарный случай. Малочисленность делегации и отсутствие оружия неизменно производили впечатление на оппонентов: не боятся – значит, чувствуют за собой силу; не выставляют напоказ стволы – значит, не сомневаются, что могут обойтись без них. Конечно, это был чистой воды блеф, но он удавался сто раз, и не было никаких причин сомневаться, что и в сто первый все пройдет как надо.

Позже, анализируя ситуацию, Мажор пришел к выводу, что ничего бы у них в тот раз не прошло – просто потому, что они слишком долго медлили с реализацией его плана и отпущенное им время истекло. Подошла их очередь, и все, что они могли, – это лишь ненадолго отсрочить неизбежное, да и то при крайне удачном стечении обстоятельств. А самое лучшее, что им тогда светило, – это перестать быть хозяевами на своем огороде и сделаться шестерками – даже не при хозяине, а при одном из его бригадиров. Такой финал был обусловлен железными законами развития экономики – любой, в том числе и теневой.