Карабарчик(изд.1952) - Глебов Николай Александрович - Страница 8

— Э-ой! Что случилось? — Запыхавшийся Темир подбежал к отцу.

— Найденыша отнимают!

Охотник повернул гневное лицо к Чугунному:

— Злая собака хватает сзади, плохой человек хватает за ворот. Оставь мальчика!

— А ты кто такой?

— Я тебе говорю: оставь! Ну! Отпустив Кирика, Иван шагнул к Темиру:

— В лепешку расшибу!

— Руки коротки.

— Ах, ты так! — Чугунный размахнулся, но в тот же миг сокрушительный удар в челюсть свалил его на землю.

С трудом ворочая языком и медленно поднимаясь, Иван произнес с угрозой:

— Ну, мы еще с тобою встретимся…

— Хорошо. — Темир взял испуганного Кирика за руку и увел в аил.

Вечером охотник долго совещался с отцом:

— Карабарчику оставаться здесь нельзя. Если его сегодня не увезли, завтра могут силой отобрать. Как быть?

Мундус поковырял в пустой трубке и задумался.

— Беда! — вздохнул он. — Все равно пытать будут: куда ребенка девали? — И, помолчав, спросил сына: — Русская избушка в Яргольском ущелье цела?

— Стоит. Недавно в ней ночевал.

— Карабарчика надо туда отправить. Место надежное, глухое.

— Правильно, отец! — Темир вскочил на ноги. — Дать мальчику продуктов, ружье и Мойнока. Пускай живет там до поздней весны, а дальше посмотрим. Стану охотничать в тех местах, и ему со мной веселее будет. Оставлять одного в тайге опасно.

Рано утром, когда жители стойбища спали крепким сном, Темир и Кирик вышли из Мендур-Сокона и направились на запад, в сторону Тигирецких белков. За ними, весело помахивая хвостом, бежал остроухий Мойнок.

Ночь лыжники провели у костра под пихтой, а утром двинулись дальше.

Часа через два достигли Яргольского ущелья и стали подниматься вверх по руслу реки. Чем дальше они шли, тем угрюмее становилась природа. Лиственницы теперь попадались редко. Не видно было осин и зеленого пихтача.

К вечеру путники вступили в сплошной кедрач. Стало холоднее. С далеких белков подул пронизывающий ветер; он нес с собой колючий снег и щемящий мороз.

Темир шел впереди, порой останавливался, поджидая Кирика. В сумерки они достигли охотничьей избушки. Крыши не было, но толстый потолок из молодых лиственниц мог выдержать метровый слой снега и свирепые бураны. Стены избушки состояли из массивных бревен высотой в пять-шесть рядов, и в одной из них была прорублена дверь, висевшая на крепких петлях. В противоположной от двери стене виднелось узкое окно, затянутое бычьим пузырем.

Отбросив от дверей снег, Темир с Кириком вошли в избу.

— Вот и жилье наше. Располагайся. Сейчас затопим печь, и будет тепло! — весело сказал охотник и, нашарив под нарами дрова, зажег огонь.

Мальчик с любопытством осмотрел внутренность избы, где он должен был провести неизвестно сколько времени, и, довольный результатом осмотра, сбросил с себя котомку.

— Ну, брат, Зотников тебя здесь не найдет, а Чугунный тем более! Живи спокойно. Изба надежная, дверь крепкая. Оставляю тебе пищу, порох и дробь, а для веселья — Мойнока. Ложись спать, — улыбнулся Темир.

Кирик долго ворочался на нарах и уснул не скоро. Оставаться одному в тайге ему не хотелось. Сказать об этом Темиру он не смел и только утром, за чаем, осторожно заявил:

— Помнишь, я говорил тебе, что у меня в Тюдрале есть друг Янька. Хорошо, если бы ты привел его сюда!

— А он пойдет?

— Явится. Только скажи, что, мол, Кирик зовет.

— Вот и хорошо! — Довольный Темир поставил чашку на нары. — Но в Тюдрале Янек много. Чей он?

— Сын бывшего работника Зотникова. Отца зовут Прокопием, а мать — Степанидой.

— А где сейчас отец?

— На войне.

— Хорошо, мальчик будет здесь через неделю, — кивнул головой охотник.

— А Степаниде скажи, что я ее часто вспоминаю. — Кирик поднял просветлевшие глаза на охотника. — Она нас с Янькой одинаково любит.

Через два дня охотник ушел. Стояла оттепель. Днем солнце высоко поднималось над Ярголом, бросая косые лучи в ущелье. Со склонов начал сползать рыхлый снег, обнажая выступы, покрытые каменной таволожкой и побуревшей травой. Проводив Темира, Кирик вернулся с Мойноком в избушку, растопил в котелке снег и сварил себе чай. Накормив собаку, улегся спать.

Далеко над белками плыла луна, проливая бледный свет на кедровый лес, растущий внизу, и на засыпанную снегом избушку. Ни звука. Лишь порой свалится снег с ветви и чудесным фейерверком рассыплются искристые снежинки.

В избушке тепло и сумрачно. Медленно догорают угли, и трепетный свет огня вспыхивает порой на закоптелых стенах, точно отблеск далекого северного сияния. В углу на нарах спит Кирик. Мальчик дышит ровно и глубоко, как человек, который, наработавшись за день, рад отдыху. Возле дверей, свернувшись в клубок, чутко дремлет Мойнок…

Спрятавшись за белками, луна исчезла. В ущелье стало темно. Казалось, все уснуло, только филин кружился неслышно в поисках добычи. Вскоре его зоркие глаза заметили зверя. Филин покружился над ним и, услыхав предостерегающее рычанье, скрылся в кедраче. Ночной гость — рысь остановилась на опушке леса и насторожила уши. Предутренний морозный воздух был по-прежнему чист и легок. Повертев круглой, как у кошки, головой, рысь стала приближаться к избушке. Здесь она когда-то находила остатки мяса и костей. Остановившись метрах в пяти от жилья, рысь обнаружила следы и вздыбила шерсть. Следы вели к жилью. Инстинкт предосторожности заставил рысь залечь в снег. В избушке было по-прежнему тихо. Прошел час. На востоке показалась бледная полоска света и, постепенно расширяясь, охватывала небосклон. Начало светать. Голодная рысь приблизилась к избушке и прыгнула на крышу. Внизу, под потолочным настилом, послышалось рычанье, и Мойнок заскреб острыми когтями дверь. Рысь притаилась. Кирик проснулся и стал прислушиваться. Мойнок рвался из жилья, прыгал на нары, заливаясь неистовым лаем. Кирику стало ясно: рядом кто-то чужой, но выйти из избы и выпустить Мойнока он не решался. Если это враг, то в избушку он не попадет: прочные стены и дверь, висящая на крепких петлях, служили верной защитой. Зарядив ружье крупнокалиберной пулей, мальчик стал выжидать. Мойнок метнулся вновь на нары и, задрав морду вверх, яростно залаял.

«На крыше кто-то есть. А что, если все-таки выпустить собаку?»

Кирик поспешно оделся и, держа ружье наготове, подошел к дверям. Мойнок, виляя хвостом, выжидательно смотрел на молодого хозяина. Когда тот распахнул дверь, собака перемахнула через порог и, обежав вокруг избы, остановилась перед зверем.

Свесив голову, рысь не спускала злобных глаз с Мойнока, а тот, поднявшись на задние лапы, заливался переливчатым лаем.

Рысь подобрала под себя лапы, готовясь к прыжку. Кирик прицелился и спустил курок. Раздался выстрел.

Гулкое эхо мощными раскатами прокатилось по ущелью и замерло в горах. Когда рассеялся дым, Кирик увидел, что Мойнок с ожесточением треплет в зубах мертвую рысь, оттаскивая ее все дальше от избы. Услышав голос хозяина, собака вильнула хвостом и бросила добычу.

Снимая со зверя шкуру, Кирик с интересом рассматривал темно-рыжую шерсть, короткий, точно обрубленный хвост и длинные кисточки ушей. Растянув шкуру на шесте, мальчик занялся своим несложным хозяйством.

На следующий день, взяв с собой ружье и котелок и рассовав по карманам несколько кусков копченого сыра, Кирик направился с Мойноком вверх по ущелью. У границы леса мальчик набрел на куропаток и увлекся охотой.

Птицы кружили небольшими стайками. Завидев мальчика с собакой, они падали в снег. Их белое оперение сливалось с белизной снежного покрова, и, только вспугнутые Мойноком, они вновь поднимались в воздух, заманивая юного охотника все дальше и дальше, на белки.

К вечеру Кирик убил несколько птиц и, ловко лавируя на лыжах между камнями, возвращался к жилью. Когда он проходил самое узкое место ущелья, где гладкие отвесные скалы сжимали русло реки, неожиданно впереди раздался оглушительный грохот. Испуганный Кирик увидел, как снежная лавина сползла с горы и закрыла низ ущелья. Теперь оставался только один путь: через мертвые, покрытые вечным снегом горы.