Сокровища небес - Локнит Олаф Бьорн - Страница 52

Месьор Эпиналь меж тем повторил попытку избежать всеобщей участи долгого стояния в очереди. На сей раз он пристроился к почтенной матроне, опекавшей слабоумного отпрыска, и завел с ней душеспасительную беседу. Почтенная горожанка дружелюбно кивала, пока не заподозрила нечто неладное и не загромыхала, честя престарелых любителей дармовщинки, якобы страдающих отсутствием памяти.

– Не стоял ты здесь! – вопияла грузная дама. – Духу твоего тут не было! Сгинь, кочерыжка гнилая!

Матрону охотно поддержали – какое-никакое, а развлечение. Посрамленный Эпиналь спешно удалился и с ужасно разочарованным видом побрел вдоль бесконечной людской цепочки, вполголоса порицая распущенные городские нравы. Громче он говорить не решался, опасаясь вызвать неудовольствие шадизарцев.

Пронырливый старикан резво трусил мимо троицы из «Уютной норы», когда Аластор окликнул его по имени. Эпиналь замер, как вкопанный, и судорожно завертел головой по сторонам. Увидев взломщика, кинулся к нему, как к давно потерянному и вновь обретенному родственнику.

– Кайлиени! Вот не чаял, что так повезет! Душечка Клелия говорила, будто видела тебя, но не обшаривать же мне все таверны и бордели, ища, где ты прячешься! Староват я уже для таких прогулок, ой, староват…

Взломщика, похоже, несколько ошеломила подобная горячность встречи. Эпиналь, не давая собеседнику опомниться, настойчиво выволок его из толпы и увлек к стене дома, продолжая говорить:

– Кайлиени, ты должен мне помочь! И не возражай! Я прощаю твои прошлые выходки, все до единой – Клелия тебе передала? Ты видишь, что творится? Это безобразие нужно остановить – немедленно, как можно скорее! Я никак не могу пробраться внутрь – уже дважды выстаивал эту распроклятую очередь, но добирался до ворот только к вечеру. После девятого послеполуденного колокола они закрываются и я всякий раз остаюсь ни с чем! Аластор, ты ведь можешь что-нибудь предпринять! Это твое ремесло!

– Презренное и недостойное, – голосом, очень похожим на старческий фальцет Эпиналя, произнес Аластор. – Человек, тратящий свои дни на похищение чужого имущества, не имеет права являться в приличное общество и рассчитывать на сохранение доброго имени… Твои слова, почтеннейший?

– Приношу нижайшие извинения, – быстро пробормотал месьор Эпиналь. – Альс, к чему вспоминать старые обиды? Пожалуйста, очень тебя прошу – забери Диск у этих проходимцев! Они превратили обладание истинным сокровищем в балаган и торжище!

– Монахам тоже нужно золото, – равнодушно пожал плечами взломщик. – Кроме того, исцеляя болящих, разве они не совершают дело, угодное Митре и тебе, его верному цепному псу?

Старик тяжко вздохнул им закатил бесцветные глазки, собираясь пуститься в долгие разъяснения, но ему не дали – Шелла Шелам взволнованно крикнула, что очередь наконец слегка переместилась.

– Ладно, считай, ты меня уговорил, – сдался Аластор. – Идем.

Семейство, цепко державшееся за свое место позади Компании, начало яростно возражать против явления нового человека. Прибодрившийся духом Эпиналь немедля затеял спор и к тому моменту, когда людской поток приблизился к гостеприимно распахнутым воротам, сумел настолько убедить невольных слушателей в превосходстве митрианства над прочими верованиями Материка, что глава семьи заявил о своем решении пожертвовать на нужды Обители крупную сумму – при условии, что пресловутые чары Талисмана окажутся действенными.

– С чем пришли, почтенные? – осведомился совершенно затурканный монах, сидевший подле входа и ведавший переписью наведывавшихся страдальцев.

– Девица желает вернуть утраченную по ошибке девственность, громила – потерянную мужественность, – буркнул Альс. – Что до меня, то я напрочь лишился веры в человечество. Старикан – просто слабоумный.

Заранее подученный Эпиналь с величайшей неохотой затряс головой, издал подобие блеяния и с отвращением пустил на бороденку струйку слюны. Митрианец подозрительно глянул на компанию, хмуро возразив:

– Утрата веры – болезнь души, а не тела. Вряд ли Дар Митры пожелает оказывать помощь в таком случае. Может, тебе стоит обратиться к…

Альс скроил зверскую гримасу, наклонился к уху монаха и раздраженно прошипел:

– Нужно крикнуть на весь город, что я подцепил дурную болезнь от девицы, выглядевшей, как невинный весенний цветочек, и заверявшей, будто она не имела никаких дел с мужчинами?

– А-а, – понимающе закивал обстриженной в круг головой монах. – Медный талер с человека и проходите быстрее, остальных задерживаете. Ступайте туда, – он указал на высокие бронзовые двери зала для церемоний, возле которых собралась небольшая толпа жаждущих исцеления, нетерпеливо ожидающих разрешения войти.

В иное время Шелла Шелам с интересом бы глазела по сторонам – ей редко приходилось бывать в митрианских святилищах. Она запомнила только узкие окна с цветными витражами, из которых падал рассеянный дневной свет, выцветшие фрески на стенах, изображавшие деяния божества Милосердия и его наиболее известных последователей, вроде блаженного Эпимитриуса Аквилонского и святой девы Алийяны из Офира, а также казавшуюся слегка желтоватой статую в три человеческих роста, снисходительно взиравшую на людское копошение у себя под ногами.

Талисман, вызвавший в городе такое оживление интереса к митрианцам, висел, слегка покачиваясь, на серебряной подставке вроде той, на которую в богатых домах вешают гонги для вызова слуг. Слухи не лгали – реликвия в самом деле имела вид отчеканенного из тускло блестевшего золота солнечного диска с множеством слегка изогнутых лучей. В центре Диска различались чуть стершаяся за давностью времен надпись, а размерами он не превышал глиняной тарелочки для маслин, то есть вполне умещался на двух сложенных ладонях. Сокровище бдительно охраняли трое сменявшихся монахов, с десяток стражников топтался вдоль стен, приглядывая за надлежащим смиренным поведением посетителей храма.

Распоряжавшийся церемонией настоятель Габерия надрывным шепотом растолковывал правила: один за другим просители будут подходить к возвышению, где стоит Талисман, преклонять колени и, взывая в душе своей к безграничному снисхождению Лучезарного, с положенным трепетом и смирением прикасаться к реликвии. Прикасаться, не лапать грязными ручищами, поняли? Ответ Небес последует либо сразу же, либо по выходе из зала. Выходить следует вон там, где в дальнем углу, слева от статуи Подателя Жизни виднеется низкая дверца. Не толкаться, не шуметь, не лезть без очереди! Кто первый? Ты? Иди!

– Какой позор! – еле различимо проскрипел месьор Эпиналь, обращаясь не то к Аластору, не то к самому себе. – Какое чудовищное надругательство над священным символом!

– А по-моему, здешние монахи проявляют к этой безделушке незаслуженное благоговение, – поддел раздраженного старца взломщик. Шелла их почти не слышала. Впервые в жизни Ши Шелам пытался искренне воззвать к обитателю Высших Сфер. Конечно, Ши частенько обращался за поддержкой к Белу-Обманщику, но это совершенно другое дело! Бел – неотъемлемая частица Шадизара, многие считают, что Хитрец обитает в своем любимом городе, незримо или в виде человека. Что же до Митры, то Ши пугала торжественность и строгость обрядов, посвященных Светозарному богу. Ши отлично знал, что монахи-митрианцы могут страдать теми же пороками, что и любой житель Шадизара, однако их покровитель представал каким-то безмерно недоступным и порицающим мелкие людские слабости.

«Там, наверху, должны видеть, что я не виноват в том, что случилось! – упрямо твердил про себя Ши. – Да, признаю, я обманул госпожу Кэто. Без всякого злого умысла, просто в этом городе принято так поступать! Я предположить не мог, что зелье так плохо на нее подействует! Я не хотел, честное слово! Верните меня обратно! И… и помогите Райгарху, если вам нетрудно, а? Он вообще тут не при чем…»

Шелла уступила свое место вышибале из «Норы», втайне надеясь узнать – подействует могущество Диска или нет. Если Райгарх станет прежним, значит, и ей, Шелле Шелам, некогда звавшейся уличным воришкой Ши Шеламом, может повезти. Она изо всех сил вглядывалась в асира и ощутила острый приступ разочарования, когда он опасливо дотронулся до одного из лучей золотого солнца: Райгарх ничуть не изменился, по крайней мере внешне. Девушка напомнила себе, что боги не обязаны торопиться с выполнением желаний смертных, но, вставая на колени перед мраморным возвышением, она не чувствовала никакого трепета или благоговения. Только опустошение и горькое сознание того, что остаток жизни она проведет в облике женщины.