Конан и Алая печать - Локнит Олаф Бьорн - Страница 43

— А кого возьмете? — ответил я, обернувшись.

— Да хоть бы и Тараска! — ухмыльнулся мясник. — Все ж не демоново семя! Разорители страны!

Я только крякнул и поддал лошади шпор. Боги-вседержители, да при чем тут принц Тараск? Это при живых-то наследниках Нимеда в количестве четырех голов! И внуков не забудем… И любимого дядюшку с двоюродными братьями! Простецы совсем ополоумели! Тараска им в короли, ничего себе!

Это было только первым тревожным звоночком, на который я не обратил особого внимания. И совершенно зря.

Огромная Замковая площадь, с трех сторон окруженная каменными зданиями управ и конным манежем, а с четвертой венчаемая хмурой коробкой замка-дворца, гудела, подобно растревоженному улью.

Я решил, что здесь уже присутствует не менее семи-восьми тысяч горожан, представителей дворянского сословия, военных, не несущих службы, пронзительно свистящих мальчишек и всяческого подозрительного сброда.

Я намеренно отбросил плащ слева, чтобы были заметны рукояти меча и кинжала — отвратительную кофийскую саблю я теперь не носил, на днях купив у оружейника легкий стальной клинок.

Толпа шумела, ворчала, тяжело ворочалась, бросала на выстроившихся перед дворцом гвардейцев недоуменно-злобные взгляды и скупо выражала недовольство. Я отметил отсутствие над главной башней королевского вымпела — только черно-белое знамя траура.

— А что, милейший, наследник-то прибыл? — я окликнул какого-то изумительного хмыря, разодетого в драные вонючие лохмотья. Барон Гленнор всегда говорил, что самые последние новости можно узнать именно у нищих, ибо таковая гильдия осведомлена о событиях лучше всех офицеров тайных служб вместе взятых.

— Как же, прибыл, ваша аквилонская милость, — побирушка стрельнул глазами на геральдических львов, оценил покрой моего платья и остановил взгляд на поясном кошельке. Моя рука сама потянулась за серебряным талером. Получив монетку, нищий заговорил охотнее: — Всего полтора колокола назад приехал. И что удивительнее всего, вел за собой лишь собственных дворян, незнамо куда подевав господ гвардейцев Золотой Сотни.

— Отстали, наверное, — я намеренно равнодушно пожал плечами.

— Да уж, отстали, — фыркнул нищеброд. — Верные люди рассказывают, будто Нимедово отродье папенькиных соглядатаев… Того… Да и не ездил он ни к каким Соленым Озерам. В замке за городом отсиживался, пока верные клевреты старика-папашу… Того…

— Чего — «того»? — нахмурился я.

— Семейство у них змеиное, — громко и ничуть не страшась заявил обтрепанный. В другие времена за эдакие словечки не миновать бы ему малоприятной беседы с суровыми мальчиками из Вертрауэна или Королевского Кабинета. — Поручил Коротышке отравить отца, а сам только и дожидается, как корону нацепить.

Я выудил вторую монету.

— Ох, надо было и прежде слушать поучения светлейшего барона Гленнора да больше разговаривать с нищими. Льют много пустых слов, но кое-какое рациональное зерно из них выудить можно.

— Коротышка — это кто?

— Ихняя поганая светлость, паук, змий и кровопивец! Герцог Эрде, кто ж еще? Наводнил город соглядатаями, порядочному человеку шагу ступить не дает! За что, спрашивается, Золли Безухого полторы луны назад казнили? Ну, нарисовал человек пятиглавую гадюку на стене, что ж такого?

Мне мгновенно вспомнилась плохо закрашенная картинка на камнях одного из домов Бельверуса. Может быть, та самая, о которой помянул нищий.

— Да, действительно, а что такого? — играя удивление, вопросил я, швыряя бродяге очередной талер.

На меня обрушился целый водопад обвинений в адрес королевской власти, но, когда стал ясен смысл всего сказанного, я неприятно поежился. Было от чего.

— Золли-то, дурачок! Какой из него вор? Вот и я говорю, что никакой, ваша милость! Так, по мелочи промышлял. То куренка с лотка стащит, то кошелечек срежет, и ведь непременно попадется. Четыре года назад от стражи усекновение уха получил, чтоб неповадно воровать было. А тут нашел себе легкий приработок. Бери котелок с краской да малюй по ночам крамольные изображения! За каждое — по талеру, а коли нарисовано в благородных кварталах — то полтора. Я бы сам тоже пошел, да стар стал. Хорошо платили, ваша милость, ничего не скажу.

— Кто же платил-то? — деревянно осведомился я.

— А кто его знает! Приходили люди, платили серебром, говорили, чего малевать… Не из благородных, это точно, но и не из нищенской гильдии. Видать у них свои, особенные планы были. Так вот, я про Золли. Бедолага всегда на ногу не особо скор был, так еще и кривой. Изобразил пятиглавую гадину, слова нужные написал и тут же в лапы проклятущего департамента попался. Полную седмицу в Вертрауэне мурыжили, на дыбу подвешивали, изломали всего, а Золли знай себе твердит — не знаю я, кто картинку приказывал рисовать. Мне серебром заплатили, я и работаю. В общем, вздернули Золли под Башней Висельников на перекладине, всего-то и делов. И ведь ни за что! Я так, ваша милость, рассуждаю — ежели ихние величества да ихние светлости за корону драку устраивают, то и о народе не худо бы подумать. Вон как принц Тараск, например. Тысячу золотых ауреев на нищепитательные заведения потратил. Да сколько серебра раздал! Щедрый человек, к простым надобностям близкий. Не то что эти кабаны — все бы чваниться да грести под себя! Чтоб простому человеку похуже жилось!

«Оригинально. Значит, Тараск Эльсдорф, кутила, бабник и любитель помахать мечом, занимается благотворительностью, — изумился я. — Дела-а… Нищепитательные заведения он, понимаешь, содержит. К народу близок. Вернее, к его избранным представителям в виде этой кошмарной девицы Зенобии, которая тоже вроде бы как не из герцогских фамилий…»

— Ясно, — в сторону нищего улетела еще одна монета, а я, решив, что более ничего особенно интересного на площади не увижу, решил последовать рекомендациям всех сегодняшних доброжелателей и поехал на улицу Гвоздик.

Несмотря на то, что солнце еще не зашло, а сумерки только-только начинались, лавка Реймена Венса была закрыта. И контора ростовщика напротив — тоже. И лавка пекаря в следующем доме. Ставни заперты, за воротами брехают сторожевые псы… Странно.

Я побарабанил кулаком в тяжелые деревянные створки, открылся глазок, в котором мелькнуло карее око нашего конюха и, наконец, меня впустили во двор.

— Идите, сударь, к хозяину, — хмуро сказал конюх. — Приказывали немедля, как появитесь, отослать к ихней милости.

Уставшая Бебита отправилась в конюшню, а я зашел с черного хода в меняльную лавку. Реймен был не один — хозяин и его гость восседали в креслах у камина, покуривали кальян с ароматным туранским зельем и тихо беседовали.

— Ага, явился! — этот возглас не принадлежал месьору Реймену. Я застыл на пороге, не зная, как себя вести.

— Райан? Что ты здесь делаешь?

— Сижу, курю бамбук, не видно, что ли? — сварливо ответствовал дражайший предок. — Целых три колокола тебя, олуха, дожидаюсь. Записки посылал?

— А… Да! — признался я и посмотрел на Реймена. Старая аквилонская ищейка лишь развела руками.

— Этот месьор… Месьор Райан из Танасула весьма настойчиво желал тебя видеть, — хозяин кивком указал на родственничка. — Заявляет, будто он — твой дядя.

— В какой-то степени, — буркнул я и уставился на разодетого в бархат колдуна. — А где собака?

— Оглянись, — посоветовал предок не без издевки.

Оглянулся. На меня смотрели два темно-коричневых выпученных глаза огромной рыжей скотины, развалившейся у дальней стены.

Псина тяжело дышала, вывалив розовый язык длиной едва не в две ладони.

— Щеночка не купишь? — с откровенным глумлением вопросил Райан. — Удивительное животное, в особенности по линии кривоногости, обжорства и тупоумия. Когда вы будете прогуливаться, никто не отличит собаку от владельца.

Это я-то кривоногий тупоумный обжора? Впрочем, сейчас не время обижаться. Предок еще получит свое.

Со временем…

— Собирайся, — быстро приказал я. — Есть дело. Неотложное. Месьор Венс, я, наверное, вернусь после заката… Нет-нет, не надо мне говорить, что эту ночь лучше провести дома, не выглядывая даже во двор. Райан, шевели задницей, поехали!