Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 74

— Достань-ка, Ваня, штофчик…

Выговский недовольно зыркнул на Хмельницкого, но ничего не сказал. Вытащив из-под стола поставец, извлек из него штоф, две стеклянные чарки и блюдце с раскисшим от тепла салом. Разлив, подал одну чарку гетману, а вторую — Тимофею.

— А сам-то чего? — вытаращился на него Хмельницкий.

— Дел у меня много, — объяснил писарь. — Ежели выпью, так уж и не до них будет. А мне еще сегодня списки реестровые проверять.

— Ну, как знаешь, — повел плечом гетман и, жестом предлагая Тимофею пить, довольно крякнул. — Уф ты, — сказал Хмельницкий, блаженно выдыхая из себя воздух: — Хорошо пошла.

Акундинов, выпив свою чарку и беря шматок сала, спросил:

— Ну так, Богдан Михайлович, договаривай, раз уж начал…

— Так а чего тут непонятного-то? — заметил гетман, показывая Выговскому — наливай, мол, еще. — Вроде все я тебе сказал…

— Все, да не все…

— Да ладно тебе, Богдан, объясни хлопцу, — вмешался Иван Евстафьевич. Тимофей, удивившись, что писарь назвал гетмана просто по имени, насторожился еще больше.

— Ну, дело-то вот в чем, — начал объяснять гетман, «отмякнув» после второй чарки. — Я-то тебя не выдам. Только у себя-то тебя держать теперь не смогу. Ежели русские узнают, что я самозванца у себя держу, то ни порох, ни пули, ни ружья мне поставлять не будут. Или будут, но по своим ценам. А мне такие цены — как нож вострый по одному месту… Но и тебя выдавать никакого резона нет. Одного выдашь, а там и остальных затребуют! А у нас каждый третий — из москалей да из холопов беглых. Один раз волю дай, так царь русский и всех остальных выцарапает… Но! — многозначительно сказал гетман, поднимая пустую чарку. — Тут тебя оставлять тоже нельзя. Понравился ты мне чем-то. Оставишь, так ведь выкрадут тебя да в Москву и отвезут. Мои же казарлюги и выкрадут, коли им золота-серебра посулить! И караул к тебе не приставишь. Так что… — замолчал гетман, протягивая Выговскому посудину.

— Стало быть, уезжать мне надо, — загрустил Тимофей, представив, что опять ему болтаться по постоялым дворам да по пыльным дорогам.

— Надо, — кивнул головой генеральный писарь. — Только — куда? Куда хлопца-то спрячем?

Гетман, который после третьей чарки окончательно «оклемался», выглядел теперь вполне трезво и рассуждал здраво:

— Хотел я тебя вначале в Варшаву отправить, к королю, о союзе против турок да татар договариваться. Но у короля-то точно изловят! Казимир не захочет сейчас ссориться с Московией. Уже не первую бумагу шлет, чтобы я тебя России отдал…

— Тогда на Хортицу, в Запорожье? — предложил Выговский.

— Ну а зачем в Запорожье-то? — покрутил гетман ус. — Сделаем лучше. Пущай он к князю Ракоци едет, в Трансильванию. Юрко Ракоци уже давно мне союз против поляков предлагает. Знаешь, где эта Трансильвания-то?

«Ну, гетман, — с восхищением подумал Тимофей. — Союз с поляками против турок и татар, вчерашних союзников. Союз с Семиградьем против поляков! А может, есть еще и тайный союз с поляками (или шведами?) супротив России? Вот уж точно — не голова, а царская Дума!»[65]

— В Трансильванию? — переспросил Тимофей. — Что-то я такое про нее слышал, — стал он припоминать. — Про графа какого-то.

— Дракула, что ли? — усмехнулся Выговский. — Про него баек много ходит… Только правил-то он не в Трансильвании, а в Валахии…

— Точно! — обрадовался Тимоха. — Вспомнил! Слышал я о князе Владе Цепеше, что Дракулой прозвали. Князь Львов, когда меня грамоте учил, книжицу давал почитать, что монахи из Кирилло-Белозерского монастыря переписывали.[66]

— Вона! — удивился генеральный писарь. — Это чего же, про Влада Цепеша и на Московии знают?

— А то! Храбрый был воин. С турками бился. А тех, кто от боя бегал да трусил, он на кол сажал… Туркам, что перед ним чалмы не сняли, приказал их гвоздями прибить.

— Да на кол-то он сажал не только трусливых, — подметил Выговский, тоже читавший книгу неизвестного автора. — Говорят, однажды десять тысяч пленных приказал на кол посадить. Он ведь крестьян отправлял на кол да нищих приказывал сжечь…

— И правильно! — одобрил Тимофей. — Нечего нищебродов-то плодить. А крестьянку он за леность на кол приказал садить, потому что мужу рубаху поленилась починить.

— Кхе, кхе, — засмеялся Хмельницкий, — коли ты, пан Иоанн, царем-то станешь, так всех тогда на кол пересажаешь!

— Да ну, это я так, — попытался выкрутиться Тимофей, поняв, что увлекся. — Да и Россия-то большая, где же всех нищих-то извести… Да и нищим-то, коли помните, он ведь вначале загадку загадал.

— Ну-ко, напомни, — заинтересовался Выговский. — Я-то давненько уж книгу-то эту читал, так что позабыл уже…

— А чего тут помнить-то? — вмешался Хмельницкий. — Загадку он своим нищим такую задал: «Хощете ли, да сотворю вас беспечалны на сем свете и ничем же нужни будете?» А нищие, дураки, не сообразили — что ж такое, избавить их от любой нужды да печали. А человек ведь, пока жив, он всегда в чем-нибудь да нуждаться должен…

— Богдан Михайлович, неужто этому тебя в колледже иезуитском учили? — удивленно вытаращился Выговский на своего друга и начальника.

— Да нет, — ответил гетман. — В колледже нас такой дурости не обучали. Все больше на философию да на иностранные языки налегали. А книжку про Цепеша я как-то в Варшаве прочитал. Цепеш-то, говорят, упырем был. Кровь он человеческую пил, — усмехнулся Выговский.

— Тьфу ты, пакость какая! — поморщился Акундинов. — Да неужто правда?

— Враки, — хладнокровно отозвался гетман. — Никакой он крови не пил, зато турок бил в хвост и в гриву! А живой-то Дракула страшнее был любого упыря.

1651 год от Рождества Христова.

Шведское королевство.

— Йоханн, ты уже прочитал «Гамлета»? — спросила Кристина, поворачиваясь лицом к Тимофею.

— Ага, — кивнул тот, пытаясь поцеловать ее в плечо.

— Мне кажется, что Гамлет — это ты, — сказала девушка, с нежностью посмотрев на любовника. — Читаю и тебя представляю…

— Ну, не знаю… — задумался Тимофей. — В Англии не бывал. Да и в Италии вроде бы Шекспиров не встречал.

— Смешной, — засмеялась Кристина, принявшись теребить его волосы. — Шекспир умер сорок с лишним лет назад. А легенду о Гамлете он вычитал у хрониста Саксона Грамматика.

— А, ну тогда да! — изрек Акундинов, попытавшись обнять Кристину. Та увернулась и, проводя ладонью по его лицу, заявила:

— Я прикажу написать с тебя портрет.

— И назовешь сию парсуну «Русский Гамлет»! — усмехнулся он.

— А что! — загорелась она идеей. — Можно заказать прекрасный портрет.

— И буду я писаный красавчик, — проворчал Тимофей. — С оттопыренной-то губой.

Эта губа всегда доставляла мучения. Помнится, в детстве его даже дразнили губошлепом. Уж чего он только с ней, с губой-то этой, не делал — и спал вниз лицом, и веревочкой привязывал. А уж прикусыванье и по сию пору осталось вредной привычкой. Как-то раз подпоил коновала, которого отец нанимал холостить кабанчика, чтобы тот сделал два надреза по краям рта. Пьяный «медикус» уже начал резать, но тут пришла мать и устроила такое…

Что такое «писаный красавчик», произнесенное по-русски, девушка не поняла. А вот услышав по-немецки про губы, только усмехнулась и поцеловала Тимофея в эту самую губу. Потом Кристина вдруг загрустила:

— Только у нас живописца хорошего нет. Ни в Стокгольме, ни в Осло. Ну разве что в Копенгагене поискать. Нет, — ответила она сама себе. — Там тоже нет. Если только в Париже. Если сегодня отправить письмо, то во Франции оно будет дня через два. Ну, пока живописца ищут да пока нанимают. Недели две нужно, а то и все три. Хотя, — опять заспорила девушка сама с собой, — лучшие живописцы все равно в Италии! Как считаешь, из Италии он долго будет ехать?

— Ну, — протянул Тимофей, прикидывая расстояние. — Месяц. Это в лучшем случае. А скорее всего — два.

— Ну, тогда не очень долго, — легкомысленно сказала Кристина. — Сегодня же и распоряжусь.