Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 68

Тимофей на всякий случай не говорил бабке, что он царевич. Но старуха уже давно заподозрила, что ее квартирант — человек непростой. Одна сабля чего стоила!

— Ой, Ваня, — вздохнула бабка, — не знаю, чего и сказать… Вроде бы баба-то честная. Но соблазн-то уж больно велик, а у нее дети… Десять цехинов! Опять же, хотя и честная вроде бы баба, но… жидовка. А жиды все одним миром мазаны.

— Пойдем-ка, бабуля, к ней, — сказал Тимофей, вставая.

— Может, лучше я одна схожу? — спросила Одарка.

— Да нет уж! — твердо ответил Акундинов, вставая. — Лучше уж я сам ее спрошу…

— Ну ладно, — вздохнула бабка. — Пошли. Только задами пойдем. Не хочу я, чтобы народ нас увидел. Мало ли…

Старая хата, где обитала Генька, до половины вросла в землю. Крыша прохудилась и провалилась. Было заметно, что солому пытались латать, но неумело… Однако внутри было хоть и бедно, но чисто. Земляной пол подметен, а стены и печка сияли свежей побелкой. Из мебели имелся только стол да три грубые, самодельные табуретки. В углу лежал матрац — старый и ветхий, но аккуратно заштопанный.

Сама хозяйка вместе с ребятишками — мальчишками-погодками лет пяти-шести разбирала на столе какую-то сухую траву. Похоже, что накануне женщина долго плакала, да и сейчас едва сдерживалась.

При виде непрошеных гостей Генька попыталась закрыть руками траву, а потом испуганно сказала:

— То пану лекарю подорожник да ноготки собрали. Он их велел на зорьке срезать, по росе да высушить, а за каждый фунт грош заплатить обещал.

— Да уж вижу, что не дурман с болиголовом, — хмыкнула Одарка, запуская в траву свою костлявую руку, похожую на птичью лапку. — Не бойся, дура, никто тебя за ведьму не примет. Ты лучше вот что… — замялась старуха, но потом решительно сказала: — Поясок-то хлопцу вернула бы, а?

— Да вы что, тетечка? — удивилась Генька. — Какой поясок?

— Такой, красавица, — вступил в разговор Тимофей. — С деньгами золотыми да серебряными. Добром бы вернула.

— Да что вы брешете-то? Какой поясок? — не понимала жидовка. — Я только еду взяла, что вы, пан, сами разрешили…

— По-хорошему, стало быть, не хочешь? — спокойно спросил Тимофей, а потом неожиданно ударил женщину в лицо открытой ладонью.

Генька упала. На Тимофея молчаливо набросились мальчишки…

— Ах вы, звереныши, — прошипел он, ударив одного и пнув второго.

— Ваня, ты бы поосторожнее, — забеспокоилась старуха. — Испортишь бабе всю красоту, так и куда я с ней?

Генька, увидев, что бьют детей, набросилась на Тимоху, как разъяренная волчица, попыталась схватить его за волосы…

«Ей бы, дуре, лучше бы мне в глаза вцепиться!» — с усмешкой подумал Тимофей, ловко выворачиваясь из бабьих рук, а потом ударил Геньку кулаком в лицо, отчего та опять упала. Оглядевшись, Тимофей схватил одного из мальчишек за волосы, вытащил из ножен саблю и приставил лезвие к горлу ребенка.

— Если не вернешь — щенка твоего прирежу, — буднично и как-то спокойно пообещал он, зная, что такой тон иногда пугает больше, чем крики и ругань.

Генька протяжно взвыла, подползла к Тимофею и, обхватив его ноги руками, стала целовать сапоги:

— Господин Иоанн, отпустите Арона! Не брала я пояса, клянусь! Пожалейте…

— Слышь, а может — не брала? — засомневалась бабка. — Она, вишь, хоть и жидовка, а как убивается-то…

— Ладно, — процедил Тимофей сквозь зубы, отшвыривая мальчишку в угол, где уже лежал без сознания его братишка. Вложил саблю в ножны и, стряхивая с сапога жидовку, пнул ее в живот другой ногой. Генька отползла в угол и принялась обнимать своих детей, обливая их слезами. Вроде бы оба «щенка» были живы…

— Подойди ко мне! — приказал Акундинов бабе, а когда та не услышала его, повысил голос: — Н-ну, я кому сказал, тварь?! — Подойдя к женщине, он схватил ее за волосы: — Вставай, сучка! А не то я сейчас выб…м твоим еще добавлю.

Женщина с трудом встала. Нос и губы у нее были разбиты.

— Ну и морда у тебя, смотреть противно, — брезгливо сказал Тимофей и скомандовал: — Повернись-ка…

Видя, что та не поняла приказ, развернул жидовку спиной к себе, уронив ее лицом на стол, прямо в ромашку и подорожник. Потом задрал ей подол, торопливо приспустил штаны и вошел в нее.

Изнасиловав бабу прямо на глазах у испуганных детей и спокойно наблюдавшей за этим бабки, Тимоха довольно рыкнул и стал одеваться.

— Ну, будет рыдать-то, — попыталась успокоить Одарка жидовку. — Все живы, так и то добре. И от тебя ничего не убыло. Дырка-то у тебя — не мыло, чай, не измылится…

— Пойдем, бабуля, — предложил Тимофей, понимая, что обыскивать хату глупо. Если и спрятала, то далеко, не сыскать. И было похоже, что не скажет, хоть убей…

Пока шли обратно, бабка всю дорогу зудела.

— Ну зачем же в личико-то ей было бить? — возмущалась старуха. — Оно ж у нее и так неказистое… А теперь-то куда ее? Кто ж на нее позарится-то?

— А! — отмахнулся Тимофей. — Мужик какой либо казак, как водки выпьет, так ему и старуха красавицей покажется, а не то что жидовка!

Вернувшись в самых расстроенных чувствах, они застали Костку, который уже проснулся и теперь опять хотел выпить.

— Бабулечка, — запричитал Конюхов, умильно улыбаясь щербатым ртом. — Налила бы чуток…

— Внучек ты козлиный! — заругалась бабка. — На себя-то бы посмотрел, черт старый. Какая я тебе, к ляду, бабулька?

Седой и всклокоченный, опухший от пьянки Константин сам сейчас выглядел не моложе бабки.

— Тебе пить-то не надоело? — ради приличия и уже в который раз спросил Акундинов, прекрасно зная, что если Костка начал пить, то остановится не раньше, чем начнет видеть чертей.

— Пьян, да умен — два угодья в нем! — ответил Конюхов поговоркой, воздевая вверх длань. — А то некоторые-то, что с бабой мутарятся, ум-то забывают…

— Налей ему, — попросил Тимофей у бабки и фыркнул: — Два угодья в нем… Умник хренов.

— Да не глупей других-то! — обиделся старый забулдыга. — Не то что некоторые, которые деньги по всей хате разбрасывают…

— Какие деньги? — насторожился Акундинов.

Конюхов с видом победителя вытащил из-под собственного матраца… кожаный пояс.

— Где взял? — радостно спросил Тимофей, выхватывая пропажу. — Откуда?

— Откуда, откуда, — проворчал Костка. — Сам с бабой спишь, а у тебя пояс валяется где попало. Вон, прям посреди избы был… Я и подумал, дай приберу…

— Ах ты, сволочь пьяная да злое…я! — выматерил Тимофей старого друга, едва сдержавшись, чтобы не стукнуть того в ухо.

— Ну а что случилось-то? — опять обиделся Конюхов. — Я, понимаешь ли, стараюсь, за тобой, растяпой, прибираю, а ты… Лежишь кверху жопой да бабу щупаешь. А если бы баба эта деньги-то взяла да и украла?

— А я и решил, что это она украла, — зло сказал Акундинов, увязывая пояс под камзол. — Уже сходил да морду набил…

— Ну и дурак, — зевнул Костка. — Лучше бы ты ее еще разок трахнул.

— А он ее и трахнул, — тоненько засмеялась старая ведьма, а потом спохватилась: — И как я ее теперь с постояльцами-то буду сводить? Больше-то ведь никто и не придет…

— Да денег дашь, вот и вся недолга, — пожал Тимофей, вытаскивая кошель с медью. — Вон, раз, два, три… Пять-то хватит? Ну ладно, так и быть, еще два медяка добавлю за рожу разбитую. Не виниться же перед жидовкой идти?

— Это точно, — кивнула бабка, сгребая монетки. — Еще чего не хватало! Перед жидовками виноватиться! Радехонька будет, что денег дали…

— А может… сегодня вечерком ты ее опять приведешь? — хохотнул Тимофей, но спохватился: — Не, сегодня она рыдать будет да морду разбитую в порядок приводить. Да и другое дело есть.

Посмотрев, как Конюхов блаженно прихлебывает горилку из кружки внушительных размеров, добавил:

— Пойду я, пожалуй, к писарю генеральному. Может, на войну съезжу. А то скучно мне тут.

Костка, пребывавший в состоянии успешной борьбы с похмельем, только кивнул, не соображая уже, о чем именно говорит друг. Бабке, что сунулась было с вопросами, Акундинов сунул в руку талер, кивнув на приятеля: