Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 61

— Сбиров, — поправил Тимоха друга, но понял, что мстить — себе дороже.

— А… — протянул Конюхов. — Жрать охота.

— Пойдем к Пауле, что ли.

В гостинице их ожидала всклокоченная синьора, которая, казалось, постарела лет на десять.

— Синьор Джованни, — испуганно пролепетала она. — Вот ваши вещи… Все в целости и сохранности. Только прошу вас — покиньте мою гостиницу.

Хозяйка указала им на памятный чуланчик. Акундинов и Конюхов мрачно переглянулись и стали забирать свой скарб.

— Что случилось? — поинтересовался Тимофей, осматривая саблю. Вроде все каменья на месте. — Вас кто-нибудь обидел?

Синьора Паула только трясла головой. Тимоха подошел к хозяйке, обнял ее и примирительно сказал:

— Уходим мы, уходим. А что случилось-то?

— Ох, синьор Джованни! — расплакалась женщина. — Вчера ко мне пришли три синьора. Один по выговору похож был на венецианца. Двое других совсем нездешние. В чудной одежде и с бородами. И с оружием, как у вас. Они спросили, не сами, — поправилась Паула, — через переводчика, где сейчас синьор Тимотти Акундини, называющий себя Джованни Каразейский? Я сказала, что вас нет. Они не поверили. Один синьор с бородой захотел осмотреть комнаты. Я отказала и позвала слуг. Эти бородатые синьоры избили моих слуг до полусмерти, а потом сказали, что если я их обманула, то я об этом сильно пожалею… И если я сообщу кому-нибудь, то они меня убьют!

Хозяйка разрыдалась еще громче, поминая сквозь всхлипывания Деву Марию.

— Это за нами, — грустно сказал Костка, пристраивая свой мешок за спину.

— К Бенедетто идти надо, — решительно сказал Тимофей, похлопывая по спине рыдающую хозяйку.

Услышав имя епископа, хозяйка на миг перестала рыдать:

— От его преосвященства утром был посыльный. Он велел вам передать от имени синьора епископа, что ходить на службу вам более не нужно. А жалованье, что вам полагается, он отдаст во имя искупления ваших грехов! Ах, епископ, — всплеснула руками хозяйка, — он святой человек! Эх, если бы он стал папой![60]

— Мать его так! — возмущенно выругался Тимофей на языке, который хозяйка не поняла, и добавил уже по-итальянски: — Да чтоб ему сквозь землю провалиться, иезуиту чертову, вместе с его крестом и сутаной!

От такого святотатства глазки синьоры Паулы просохли:

— Синьоры, я прошу вас немедленно покинуть мой дом! Иначе я буду вынуждена позвать сбиров!

Конюхов, схватив приятеля за руку, потащил его к выходу, приговаривая по пути:

— Из одной тюрьмы вышли, так щас в другую попадем. Святотатство — уже не подделка печатей. Это инквизицией пахнет…

Часть третья

ДОРОГА НА ЛОБНОЕ МЕСТО

7160 год от Сотворения мира (1652 год от Рождества Христова).

Москва. Царские палаты.

Волошенинов, думный дьяк и начальный человек Посольского приказа, оставил возок в сорока саженях от царского терема. В тридцати саженях полагалось оставлять повозки думным дворянам, а в двадцати — боярам. Ну а все прочие добирались на своих двоих и не ближе чем от Успенского собора.

Из-за болезни, терзавшей мужчину последние две недели и отпустившей только вчера, идти было тяжеловато. «У, как баба старая!» — выругал себя думный дьяк. Потом немного постоял, с удовольствием вдыхая воздух, тронутый свежим январским морозцем, и не спеша двинулся вперед, к Постельному крыльцу.

Уже с рассвета у царского терема, занимая все крыльцо, толклась «мелкая рыбешка» вроде площадных стольников, стряпчих и московских дворян, ожидающих то ли вызова к государю, то ли еще чего. Большинство, впрочем, ждало уже по нескольку лет, но этот факт их не смущал.

Подойдя почти что к самому крыльцу, Михайло Иванович узрел неприглядную картину: трое стрельцов по очереди увлеченно отвешивали тумаки какому-то малому. Парень холопского вида, в чистом, но уже разорванном кафтане и без шапки, после каждого удара падал на землю и истошно выл, размазывая по морде сопли и кровь.

За этим непотребством наблюдал давнишний знакомец дьяка — стрелецкий сотник, дворянский сын Лавров. Вместо того чтобы вмешаться, он только похохатывал.

— Левонтий, — окрикнул Волошенинов сотника. — Ты чего тут творишь-то?

— Михал Иваныч, мое почтение! — весело отозвался сотник, прикасаясь к шапке. — Вот, вишь, поймали какого-то прощелыгу! Прямиком через крыльцо Постельничье хотел пройти. Ровно не в терем царский, а к себе домой перся…

— Да не прощелыга я! — заорал парень. — Человек я дворовый, Федька меня зовут. Меня хозяин мой, Лопухин Димитрий Иваныч, в монастырь послал, да заплутал я!

— А нукось, постой-ка, вот так, — азартно сказал один из стрельцов, устанавливая парня поудобнее. — Не дергайся, а не то в глаз попаду, кривым станешь, — предупредил ратник, нацеливая полупудовый кулак на Федьку.

— Левонтий, — угрожающе-ласково сказал дьяк, — ты бы хоть думал, где мужика-то бьешь.

— А чо?! — удивился было сотник. — Не велено тут никому ходить, окромя чинов думских да чинов приказных, стряпчих, жильцов, дворян московских, — заученно принялся перечислять он. — А для других — вон, Красное крыльцо есть, где челобитные принимают.

— Так ходить-то, верно, не велено, — согласился дьяк. — Ну а бить-то тут разве ж велено?

— Ну и что? — пожал плечами Лавров. — Петька, стой, сукин ты сын, — на всякий случай остановил он стрельца.

— Левонтий, ты же умный мужик! — укорил знакомца дьяк. — А делаешь иногда такое, что…

— Так а что делаю-то? — окрысился сотник. — Ты толком-то объясни, дьяк.

— Ты во-он туда посмотри, — указал дьяк на народ, глазевший с крыльца. — Ты что думаешь, указ о государевом бесчестии только мне ведом? Или никто не углядит да кляузы на тебя не сотворит? Ты где дурака-то бьешь? Во дворе да близ терема царского! А должен что сделать? Тащить его в караулку да стрелецкому голове выдать. А ты? Ты голове-то своему что скажешь?

— Мать честная! — осознав, схватился сотник за голову. Потом, пройдясь еще и по другой матери, схватил Волошенинова за рукав: — Михайло Иваныч, подскажи, чо делать-то теперь?

— А чо, — призадумался дьяк: не запоздает ли он к государеву выходу? Но, прикинув, что еще успевает, решил помочь: — Спроси дурака, куда шел да зачем.

Сотник кивнул своим архаровцам, и те представили перед очи дьяка парня, у которого уже был разбит нос, рассечена скула, а оба глаза стремительно заплывали.

— Куда шел и откуда? Сказывай! — резко приказал он Федьке.

Малый, шмыгнув разбитым носом и сплюнув кровь, плачущим голосом залепетал:

— Холоп я, господина Лопухина, Федькой меня зовут, Гришиным. Послал меня Димитрий Иваныч к тетке своей, в Алексеевский девичий монастырь, чтобы, значит, образки ей отнести, что из Святой земли паломники принесли. Ну а я пошел да и заплутал малость. А тут слышу пение, яко от обедни. Ну решил, что тута монастырь и есть… Нездешний я, в Москве-то раньше и не бывал…

— Ну что скажешь, Михайло Иваныч? — обернулся сотник к Волошенинову.

— А чо сказать-то? — спросил тот и обратился к парню: — Образки покажи…

Холоп обрадованно полез за пазуху и вытащил целую пригоршню деревянных иконок.

— Ну-кося, — взял дьяк один из образков, внимательно понюхал, потом перекрестился и поцеловал его. — Кипарисовые, — кивнул он, — точно, со Святой земли. Отпусти дурака, — посоветовал Волошенинов сотнику, возвращая иконки. — Скажи своим, чтобы за собор Успенский отвели да по шее дали, чтоб не блудился по Москве-то в следующий раз.

Сотник Лавров дал отмашку стрельцам. Те переглянулись, но спорить не стали.

— Ну а если потащил бы ты его, дурака, в караул, битого-то, а там Лопухин на тебя бы и челобитную настрочил — мол, виновен, государь-батюшка, что холопу дорогу не объяснил, но почему-де били близ царского терема? А так, ежели нажалуется господину, так тот ему самому по шеям и надает. Или на конюшню отправит, батогами поколотит. Смекаешь, сотник стрелецкий?