Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 11

— Ишь ты, — поразилась Людка, — как в быличке какой…

— Ну при чем тут быличка-то? — рассудительно заметил муж. — Просто в Англии-то народ честный живет, а не то что наши воры. Наши-то купчины за отцовы-то долги хрен с редькой рассчитались бы…

— Ну, не скажи, — возмутилась супруга. — Помню, как тятенька мой за потраву, что его отец помещику Алексееву нанес, пять годов платил.

— Ну, так то помещику. Попробовал бы не платить, так и сам и дети его холопами бы стали! — засмеялся Василий.

— Чего это холопами? — завелась слегка пьяненькая Людка. — Мы всю жизнь посадскими были. У батьки-то моего своя катавальня была. Да в наших валенках вся Вологда ходила!

Тимофей, терпеливо выждав, пока супруги не закончат спор, вернулся к повествованию:

— Стало быть, англичанин не сегодня завтра на Москве будет да ко мне придет. И хочу я его попросить, чтобы он не долг мне вернул, а в дело взял. Долг-то мне чего теперь? Я уж думать-то про него забыл.

— А что — дельно! — одобрил Василий. — Очень даже дельно. Только сколько сукна-то он батьке задолжал? А вдруг для дела-то не хватит?

— Скорее всего, не хватит, — согласился Тимофей. — А сколь долг велик, так и не знаю. Хорошо, если рублей двадцать. А коли рупь-два? У меня тут такая мысля… Англичанину тому, чтобы в Москве-то торговать, амбар какой али склад для товаров нужен. А зачем ему у кого-то чужого брать, если у меня и дом большой, да сараи имеются?

— Ну, Тимофей, ну, голова, — восхитился Василий, опять берясь за бутылку и собираясь налить гостю.

— Не, мне хватит, — твердо сказал Акундинов, прикрывая стакан ладонью. — Вы мне лучше вот что скажите… — замялся он. — А не можете ли ожерелье на день-другой одолжить?

При этих словах супруги притихли. Тимоха Акундинов, конечно, лучший друг и земляк, но!.. Жемчужное ожерелье, доставшееся Шпилькину от дедов-прадедов, стоило больших денег…

— А зачем оно тебе? — удивленно спросила Людмила.

— Хочу англичанину этому пыль в глаза напустить, — улыбнулся Тимоха. — Пусть он, чудак заморский, думает, что я человек небедный, а стало быть, за маленькие-то деньги с ним в долю не пойду. А так посмотрит он на ожерелье да подумает — купец-то богатый! А после, глядишь, и согласится в долю-то меня взять. А там, — сделал Акундинов многозначительную паузу, — глядишь, и ваш сарай для дела пригодится…

— Да у меня ведь еще и повить[31] пустая, — задумался Шпилькин, — сена-то там нет — скотину мы не держим. Почитай, еще один готовый склад!

— Ежели что, так мы и летнюю избу можем освободить, — горячо поддержала Людмила.

— Ну, только это ведь еще все вилами на воде писано! — слегка осадил Тимофей друзей. — Нужно еще этого иноземца-то уговорить…

— Стало быть, нужно уговорить… — согласился Васька. — Людка, ты как думаешь?

— А что, — загорелась и Людка. — Лишняя копейка на дороге-то не валяется. Глядишь, и мы в люди выйдем. Не все же на голое жалованье-то жить. Подарки-то, что носят, — слезки одни. Детям на портки да мне на ленты…

Людмила сорвалась с места и убежала в светелку. Там, порывшись в каких-то тайничках (мало ли вор какой, от которого и замки не уберегут!), принесла завернутое в шелковый платок ожерелье.

— Так вот вместе с платком и бери, — подала баба драгоценность. — Токмо смотри, — полушутя-полусерьезно напутствовала она, — не вздумай потерять! Глаза выцапаю!

— Ну, скажешь тоже, — обиженно отозвался Тимофей, засовывая жемчуга за пазуху и поднимаясь с места.

— На посошок? — предложил слегка охмелевший хозяин.

— Ну ты чего! — даже возмутился гость. — Куда же я пьяный да с этаким богатством?

— Это правильно, — похвалил его Васька, наливая себе и супруге. — Ну а мы тогда выпьем тут еще за почин!

…Найти в Москве покупателя на жемчужное ожерелье большого труда не составляло. Гораздо труднее было уговорить купца дать нужную сумму. Хотя жемчуга и стоили все сто рублев, но давать их никто не спешил. Купцы, как сговорившись, предлагали кто семьдесят пять, а кто восемьдесят талеров. А в залог так и вообще давали только пятьдесят ефимков. Подумав, Акундинов решил-таки продать Васькино ожерелье за восемьдесят талеров!

— Один хрен! — махнул рукой Тимоха. — Где я потом найду пятьдесят ефимков, чтобы ожерелье-то выкупить?

Конечно, обманутых земляков было жаль. Но ведь себя-то еще жальче!

Получив восемьдесят ефимков, Акундинов пошел на Денежный двор. Свернув с широкой Фроловской улицы на Лубянку, а там в сырой Лучников переулок, подошел к длинной караульной будке, перекрывавшей вход. Двое скучавших стрельцов встретили его спокойно. Чай, уже привыкли, что мимо них туда-сюда несли серебро.

— Чего несешь? — поинтересовался один. — Ефимки али лом?

— Ефимки, — сказал Тимофей, показав мешок. — Вот копеечки надобны.

— Ну, проходи, — зевнул первый стрелец, а второй постучал древком бердыша[32] в низенькую дверцу, ведущую не во двор, а куда-то вбок: — Елферий, открывай…

Дверца открылась, и Тимоху впустили в низенькую каморку, где был стол, покрытый сукном, да безмен,[33] висевший на стене. Елферий — низенький мужик, похожий на хорька, кивнул на стол:

— Высыпай. Считать будем, — недовольно сказал он.

— А считать-то зачем? — удивился Тимофей, но спорить не стал, а вывалил все добро на стол.

— Для того, чтобы знать, — объяснил приказной, вытаскивая из-под стола сундучок, окованный железными полосами. Достав из него лист бумаги, перо и медную чернильницу с крышечкой, добавил: — Лучше бы ты лом серебряный нес. Лом-то серебряный — р-раз, и взвесили. А ефимки-то считать придется.

Когда пересчитали, подьячий (или кто он там?) записал общий итог на бумажку и сказал:

— Ступай теперь прямо до самого колодца. Как дойдешь, то свернешь направо. Там казенные избы да палаты стоят. И дьяк там с Денежного двора сидит али подьячий. Найдешь кого да и обскажешь, что к чему, а он и распорядится. А там либо прямо при тебе все сделают, али готовыми копеечками дадут.

Войдя в огромный двор, покрытый драночной[34] крышей на столбах, Тимофей с недоумением закрутил головой — а куда тут дальше-то идти? Где тут прямо-то? Если прямо идти, то стоят навесы, под которыми сидят и стучат молотками хмурые мужики. Присмотревшись, Акундинов понял: «Мать честная, так они же из проволоки копейки чеканят!» И никакого уважения ни к серебру, ни к тем маленьким чешуйкам, за которые на большой дороге могут и кишки выпустить! Хотя, как заметил наблюдательный глаз старшего подьячего, копеечки мастера стряхивают не куда попало, а в кожаные мешочки, которые после их заполнения забирают чисто одетые мужики и куда-то уносят.

Углядев просвет между навесами, Тимофей понял, что это и есть путь к приказным избам, и пошел, едва ли не задевая локтями столбы. Где-то почти на середине его остановила чья-то рука.

— Слышь, мужик, — раздался негромкий шепот. — Постой…

Акундинов невольно сбавил шаг, а потом и вовсе остановился. Да и как не остановиться, если тебя ухватили прямо за полу кафтана?! Из-за столба, подпиравшего кровлю, вылез тороватый мужичонка в прожженных штанах и кожаном фартуке на голое тело:

— Сколько несешь-то? — спросил мужик.

На дьяка мужик явно не походил, и поэтому, смерив незнакомца взглядом, Тимоха буркнул:

— Сколько надо, столько и несу.

— Давай по пять процентов с рубля, но… — поднял многозначительно палец мужик. — Без записи и мимо боярина…

— Это как? — заинтересовался Тимофей, который обычно видел копеечки только в готовом виде, когда получал свое жалованье у казначея. Что значили проценты с рубля, он не особо-то понимал.

— Да просто, — объяснил мужик. — У тебя сколько талеров-то с собой?

— Восемьдесят штук.

— Ну вот. Только давай-ка с дороги сойдем, — предложил мужик, увлекая его в сторону за собой.

Прошли подальше и встали около каких-то барабанов, которые крутили две лошади. Мастеровой продолжил: