Магия в скорлупе - Доунер Энн - Страница 11

Уикка сидела на куполе Массачусетского технологического института, слизывая остатки вишневой карамели, застрявшей между пальцами. Ее живот был так набит шоколадом, что создавалось впечатление, будто она проглотила арбуз целиком. При каждом выдохе от нее исходило горячее облако паров жженого сахара. По ее жилам текла опасная смесь, состоящая из четверти драконьей крови и трех четвертей сахара и кофеина. Виверна ощутила прилив сил, ее обычная проказливость достигла критического уровня. Она чувствовала необходимость дать ей выход.

Уикка летела над городским садом, собираясь напугать туристов, катающихся на лодках, и погонять плещущихся в тростнике лебедей. Не успела она найти укромное место под раскидистым деревом, откуда удобно будет озорничать, как ее отвлекло какое-то движение теней поблизости.

Дракониха распласталась на земле и прижала уши, мысли ее смешались. Это и не кольцо времени, и не какая-то известная ей магия, дикая, укрощенная или иная. Однажды, когда она была еще совсем юной виверной, Гидеон попросил ее посидеть у огня, а сам открыл сундук и достал пузатую железную бутылку, опутанную семью струнами волшебной арфы. Размотав последнюю из них, волшебник вынул пробку и поводил бутылкой перед носом Уикки, затем вновь быстро заткнул горлышко сосуда, обвязал его и вернул в сундук. Виверна закашлялась и закрыла лапой морду, тряся головой, как будто хотела избавиться даже о памяти об этом запахе.

— Я не могу назвать его вслух, — сказал Гидеон. — Это магия, обращенная против самой себя, — магия, ставшая бешеной и мерзкой. Теперь ты знаешь ее запах. Если ты когда-нибудь почувствуешь его, то не приближайся. Возвращайся ко мне немедленно.

Пока Уикка наблюдала, сумятица в ее мозгу улеглась, тени успокоились, а колеблющаяся темнота сползла в дренажную канаву. Когда все закончилось, виверна больше не хотела гонять лебедей. У нее не было возможности вернуться к Гидеону, но она могла поспешить к своему гнезду и яйцу. Так она и сделала.

Микко и Теодора спорили. Няня стояла спиной к кухонной раковине. Она выглядела крайне усталой. Карта таро все еще лежала на столе.

— Послушай, Додо, ты же знаешь, что, если бы твой отец был здесь, он не позволил бы тебе оставить ее у себя. Очевидно, что она старинная, редкая и ценная. Вероятно, кто-то ее ищет. И даже если мы не сможем разыскать законного владельца карты, ее следует отнести в музей, где о ней будут как следует заботиться и ее увидят люди.

Теодора сидела на табуретке, скрестив руки на груди, ее лицо было мрачнее тучи. В душе девочки бушевало ужасное тяжелое чувство, ей казалось, что она вот-вот взорвется. Время от времени она бросала злобные взгляды в сторону Микко.

— Но его здесь нет. Я нашла ее, она прилепилась к моей подошве. Ты не можешь заставить меня отдать ее. И не называй меня Додо! Я терпеть не могу, когда ты меня так называешь. Только папе можно звать меня так, а тебе нельзя.

Будь это даже и правдой, сказать такое было невероятно глупо, и Теодора покраснела.

Теперь Микко выглядела не только усталой, но и печальной.

— Я думала, ты еще больше не любишь, когда тебя называют Теодорой. Извини. Я не могу делать вид, будто все в порядке. И мне жаль, если ты не понимаешь, что не обязательно владеть чем-то, чтобы наслаждаться им.

Теодора бросилась в свою комнату, чтобы дуться там в одиночестве. Она просмотрела груду голографических комиксов о вивернах, но не могла сосредоточиться на чтении, перебрала остальную часть коллекции, поиграла в новую игру «Орки и предзнаменования» на игровой приставке. Наконец она осознала, что уже восемь часов, а Микко еще не звала ее к ужину. Из-под двери няниной комнаты пробивался свет и доносился звук старого фильма, шедшего по телевизору. На кухне было темно, и не заметно никаких признаков ужина. Простыню со стола убрали, реставрационные инструменты и маленькие коричневые бутылочки исчезли, но карта таро все еще была там, посреди стола, с запиской от Микко.

Вот, что в ней говорилось:

Рядом с запиской лежали две открытки. На первой был изображен ковбой со знаменем «ДИКИЙ КАЛГАРИ» в руках, верхом на брыкающейся полудикой лошади. На второй — цепь фиолетовых гор в туманной дымке под надписью «ПРИВЕТ ИЗ АДИРОНДАКОВ». Из Лаоса ничего не было, да и рано еще.

Сначала она прочитала открытку от Вэлери. Как всегда, Вэл извлекла максимальную пользу из имеющегося пространства: вся обратная сторона открытки, вплоть до самого края марки, была покрыта микроскопическими буковками. Вэл обладала бисерным почерком. В четвертом классе она писала маленькие книжечки, которые, когда складывались, помещались в скорлупке грецкого ореха. Все ее новости были вроде: «Помогите, меня держат в музыкальном лагере», с подробностями о начальнике «тюрьмы», «стражниках», так называемой «пище» и «сокамерниках». Из открытки Мило стало ясно, что он отлично проводит время в Калгари: ищет окаменелости, живет в палатке и рыбачит со своим новым отчимом.

Ни одна открытка не улучшила ее настроения, даже наоборот, от послания Мило ей стало еще грустнее. Теодора съела трехслойный сэндвич с арахисовым маслом, фруктовой пастилой и бананом и запила все это шоколадным молоком.

Покончив с бутербродом, Додо стояла на кухне, пила второй стакан молока и размышляла. Свет от лампы падал на карту таро, как луч прожектора, и под ним фиолетовый чертенок засиял еще ярче.

Агент по недвижимости отперла дверь пентхауса в Изумрудных Башнях напротив городского сада. Плата за квартиру составляла больше десяти тысяч долларов в месяц, и у женщины голова кружилась при мысли о комиссионных. Но она вынуждена была признать, что ей не нравились будущие арендаторы.

После случая на пляже в Нью-Джерси Кобольд и Фебрис сменили наряды сороковых годов на более подходящие: итальянский костюм для мистера Лэмбтона (как он называл себя здесь) и модельное платье для мисс Уорм. Она сделала модную короткую стрижку и надела зеленые контактные линзы, чтобы придать демоническим глазам более человеческий вид.

Каждый раз при виде этих субъектов агентше становилось страшно, но она напоминала себе, что это даст ей возможность бороться за звание лучшего агента месяца или даже года. Она взяла со стола гладкий белый пульт дистанционного управления.

— Как видите, все управляется центральным компьютером.

Женщина нажала несколько кнопок, и свет зажегся, затем потускнел, а потом стал ярче. Еще несколько кнопок — и шелковые занавеси открылись и закрылись, заскользила панель в стене, и за ней обнаружился ряд бутылок и стаканов, донеслись крики болельщиков — это включился телевизор, показывающий соревнования.

— Совершенно эксклюзивный экземпляр, — пояснила она. — Даже еще не запущен в производство.

Мистер Лэмбтон взял пульт и осторожно нажал на кнопку, с большим интересом наблюдая, как болельщики сменились молодыми людьми, с жаром поглощающими какой-то шипучий напиток. Он вновь переключил канал, и вместо прежней картинки появилась группа детей, увлеченно танцующих вокруг большого изображения дракона. Мисс Уорм пристально смотрела на экран и так улыбалась, что агентше стало не по себе.

— Мы согласны, — сказал мистер Лэмбтон.

Он достал из внутреннего кармана пиджака ручку и чековую книжку в красивой кожаной обложке и быстро выписал чек. Потом вручил его агентше, которая удивленно подняла брови, увидев выписанную сумму, и попыталась объяснить, что существуют некоторые формальности. Сначала надо проверить его платежеспособность и составить договор об аренде. Но чары колдуна вскоре сбили ее с толку, и, нахмурив лоб, она бросила ключи от пентхауса на столик в холле и побрела к двери.

Кобольд помахал ей вслед рукой, и дверь закрылась. Маг осмотрел мебель. Все было из мягкой блестящей кожи, дерева, стали и стекла. И вспомнил свою комнату: побитый молью полог над кроватью, холодный каменный пол, блохи в матрасе, мышиные норы в стенах. Когда он завершит свое дело, трудно будет уехать, хотя на другом конце коридора времени, в его собственном мире, его ждет награда. Однако Кобольд знал, что, если он не вернется с Уиккой, за ним могут послать нечто более страшное, чем еще один волшебник. Колдуна одолевали, и не в первый раз, болезненные дурные предчувствия относительно его хозяина, чье лицо он никогда не видел, а имя — не знал. Он весь ушел в свои мысли, когда вдруг заметил Фебрис.