Невезуха - Хмелевская Иоанна - Страница 12

— Какая сучка?

— Бывшая жена. В паспорте у него записано «холост», так что, наверное, разведенный, и тут начинается винегрет. Дело в том, что бывшая жена действительно существует, живет в Заверче, но эта Колек упрямо сообщает варшавский адрес, Рацлавская, шесть. Некая Иза Брант.

У той, которая из Заверчи, с фамилией все в порядке — Ганна Доминик, а в доме шесть на Рацлавской ни на одном этаже никакой Изы Брант нет и в помине...

Бежан наконец-то активно включился в доклад:

— Стой, теперь у тебя винегрет выходит.

Похоже, ты слишком кратко излагаешь.

— Докладываю все, что успел узнать, — обиженно сказал Гурский. — Последние данные по учету населения, да и то лишь благодаря Эле.

— Эта та из техотдела, что торчит на работе, потому что ненавидит свой дом?

— Она самая. Жаловалась на жизнь, пока искала эту Брант.

Бежан понимающе кивнул. Эля для полиции была настоящим кладом, её услугами можно было воспользоваться даже тогда, когда рабочий день давным-давно закончился, правда при одном условии: что вы готовы принять на себя целый поток обид и горестей. Впрочем, слушали её всегда с сочувствием, Эля на самом деле жила в ужасающих условиях — и жилищных, и семейных.

— Ладно, начнем разбираться. Самоубийство сразу же долой, никто не может два раза выстрелить в себя из длинноствольного оружия.

Впрочем, из короткоствольного тоже непросто.

Так что там с кабинетом — крепость, и никто не входил, так? Или все же можно было как-то проникнуть внутрь?

— Исключено, — решительно возразил Роберт. — Я сам там был и все видел собственными глазами. Окно почище стены будет, открывается исключительно изнутри, стекла пуленепробиваемые...

— А если убитый, к примеру, открыл окно, чтобы проветрить, а кто-то взял и залез?

— К этому мужику не очень-то залезешь.

Метр восемьдесят три ростом, восемьдесят пять кило живого веса, в молодости служил в спецназе. Сейчас ребята копаются в его прошлом, уже известно, что в армии показывал рекордные результаты.

— А выстрелить снаружи не могли?

— Из его двустволки? Пришлось бы вначале эту двустволку украсть... Кроме того, пуля это стекло не прошибет.

— А второй ключ от двери?

— Пока наличие дубликата не установлено.

Колек настаивает, что существует всего один ключ, к тому же хозяин вроде как самолично смастерил замки и сделал один ключ ко всем запорам.., то есть всяких задвижек в доме полно, но все они запираются одним ключом. Очень все изобретательно устроено. А ключ он всегда носил при себе, никогда не выходил из кабинета, не заперев дверь, даже когда в уборную шел.

Он и спал с ключом, и мылся. А теперь ключ исчез.

— Хорошенько искали?

— Думаю, да. Втроем: Вильчинский, Тшенсик и я. Вильчинский — с энтузиазмом, Тшенсик — из любопытства, а я — из упрямства.

Всех остальных оттуда выгнали, как только фотограф, доктор и дактилоскопист закончили свою работу.

— Значит, убийца шлепнул его, нашел ключ, вышел и запер, а ключ теперь в Висле...

— А вот в этом я не уверен, — энергично перебил Гурский. — Если бы отремонтировать то, что они там поразбивали, этот ключик может стоить миллионы. Я имею в виду, что тот, у кого теперь ключ, вполне может так считать. Я эти бумаги не выносил и вообще запретил трогать.

— Постой-ка, — сообразил Бежан. — Ты вроде бы кратко излагаешь, но опять получается винегрет. Нужно не только подробно, но и по порядку.

— По моему порядку или вообще?

— Вообще — что там было, что нашли, а уж потом — твои соображения...

И Роберт Гурский в деталях описал поступки и душевное состояние Михалины Колек, которая не преминула посвятить молодого Вильчинского в свои переживания. Расстроена она была смертельно и не скрывала своего отчаяния. «Эта сучка» не сходила у неё с языка, однако на настойчивые и конкретные расспросы Михалина отвечала вполне деловито.

Благодетеля лишили жизни тринадцатого июня, так как именно тринадцатого около полудня Михалина, оставив его в добром здравии, уехала в Варшаву, а вернувшись пятнадцатого июня, застала его мертвым. На предположение, что убийство могло произойти и четырнадцатого, Михалина заявила, что это невозможно, так как телевизионная программа была раскрыта на тринадцатом, корреспонденция за четырнадцатое лежала в почтовом ящике, а свежим полотенцем в ванной никто не пользовался. О пятнадцатом нечего даже говорить, потому как следы на столе так быстро не высохли бы. Только тринадцатое июня, и ничего больше!

Заключение патологоанатома словам Михалины Колек не противоречит. Жертва скончалась между двенадцатым и четырнадцатым июня.

А четырнадцатого ни одна живая душа убитого уже не видела.

Роберт изучил место преступления, тело к тому времени уже увезли. Осмотреть его можно в морге, а точнее, в прозекторской млавской больницы. К вскрытию по понятным причинам приступили немедленно.

Таинственный кабинет оказался на удивление большим, хоть в нем и было всего одно окно.

Снаружи — зеркальное, а изнутри все видно, к тому же стекло не только пуленепробиваемое, но ещё и теплозащитное. По мнению Роберта, окно стоило целое состояние.

У самого окна стоял огромный верстак со всевозможными хитрыми приспособлениями — тиски, сверло, микроскоп, какие-то увеличительные стекла с подсветкой, две разные горелки, баночки, ящички и черт знает что еще. Рядом крутящееся кресло на колесиках. На стене за верстаком, напротив входной двери, висело охотничье огнестрельное оружие — две двустволки, в том числе одна с обрезанным стволом, духовое ружье и штуцер на крупного зверя, кроме того, две скрещенные сабли, армейский штык в ножнах и очень старый дуэльный пистолет — несомненно, историческая реликвия.

В стороне от окна и верстака — небольшой письменный стол, а по бокам — множество канцелярских шкафов, доходящих до самого потолка. Вся эта часть помещения была полностью засыпана бумагами, стопками газет и журналов, картонными и пластиковыми папками и какими-то рукописями. В противоположность идеальному порядку на верстаке здесь царила страшная неразбериха, словно кто-то что-то поспешно искал. И наверняка нашел, так как перекопал не все: одна треть шкафов осталась нетронутой.

Еще там находились небольшая металлическая стремянка, обычная деревянная табуретка, в стене недалеко от верстака торчал кран, под ним умывальник. И больше ничего. Ни коврика, ни стула, ни столика, абсолютно ничего — два рабочих места, и все.

— Постой-ка, — перебил инспектор. — Ты опять убежал слишком далеко. Двустволка висела на стене?

— Когда я туда приехал, да, висела на стене.

— Так откуда они взяли, что его пришили из нее?

Роберт посопел, вздохнул и устроился на стуле поудобней.

— Да, вы правы, я, пожалуй, слишком разогнался. Они этого не знали. В первый момент никто этого не знал. Но Вильчинский проблем с мозгами не испытывает, так что, увидев труп, в первую очередь позвонил нам. Трогать в доме он ничего не стал. Над технической бригадой торчал, как палач над осужденными, глаз с рук не спускал, а третий глаз у него, похоже, на затылке, так как за фотографом он тоже следил.

Ждал меня, уже зная, что я приеду один, так как вы.., это...

— «Это, это...» — расстроенно пробормотал Бежан, который за последние три дня пережил немало неприятных минут. Его вызвали в Пыжицы сообщением, что жена после ужасной автомобильной катастрофы находится в больнице. Бежан помчался в проклятые Пыжицы и выяснил, что жена действительно в больнице — но как медсестра, помогает жертвам автокатастрофы, а с ней самой ничего не случилось. Выяснение всего этого заняло немало времени, и в результате Гурский отправился на место преступления один, без компании.

— В общем, Вильчинский предпочел в одиночку не разбираться, — продолжал Гурский. — А уже была ночь, так что мы, каюсь, часика три подремали, до рассвета, днем же удобней, и к полудню все выяснили. Из больницы пришло сообщение о жаканах и времени смерти, а на месте оказалось, что почти все отпечатки пальцев в этом кабинете принадлежат покойному...