Дневник алисы - Автор неизвестен - Страница 8

А потом он меня поцеловал, и это было именно то, о чем я всегда мечтала с детского сада. Меня целовали другие мальчики, но это было совсем другое. В этом поцелуе слились любовь, и нежность, и желание, и уважение, и восхищение, и привязанность, и взаимопонимание. Это было самое прекрасное из всего, что случилось в моей жизни. Но теперь я сижу, и у меня сводит желудок от страха. А что, если он узнает, чем я тут занималась последнее время? Как он сможет простить меня? Как сможет понять? Да и станет ли? Если бы я была обычной католичкой, то, наверное, исполнив какой-нибудь страшный обет, я смогла бы искупить свои грехи. Меня приучили верить, что Бог прощает людям их прегрешения. Но как я сама теперь смогу простить себя? Сможет ли простить меня Роджер?

Все так страшно и ужасно! Бесконечная пытка…

Роджер звонил четыре раза, но я отказалась с ним разговаривать. Дедушка с бабушкой хотели, чтобы я задержалась на несколько дней, пока мне не станет лучше, но я не могу. Я просто не могу снова столкнуться с Роджером, пока не разберусь со своими мыслями. И как меня угораздило во все это вляпаться? Потерять невинность за четыре вечера до встречи с Роджером! Ну что за ирония судьбы?! Да и без того – смог бы он принять все эти мои кислотные эксперименты? Нужна ли я ему после всего этого? Раньше меня такие вопросы не особо волновали, но теперь все иначе! Слишком поздно! Мне нужно с кем-нибудь поговорить. Я должна найти кого-то, кто разбирается в наркотиках, и поговорить. Может, найду кого-нибудь в папином университете. Хотя нет, ни за что – могут рассказать папе, и тогда у меня начнутся реальные проблемы. Правда, можно сказать, будто я пишу работу о наркотиках в рамках научного проекта или что-нибудь в этом роде, но это можно будет сделать только после начала занятий. Наверное, стоит принять пару дедушкиных таблеток снотворного, а то я так никогда не засну. Возьму, пожалуй, упаковку, у него их много, а меня дома, похоже, ждет несколько тяжелых ночей, прежде чем я приду в себя. Так надеюсь, что всего несколько.

Еле сдерживаюсь, чтоб не заплакать. Только что звонили родители и сказали, что они гордятся такой дочерью, как я. У меня не хватает слов выразить свои чувства.

Бабушка отвезла меня в аэропорт. Она решила, будто мы с Роджером поссорились, и всю дорогу говорила, что все наладится, что такова женская доля – страдать, терпеть, прощать и понимать. Если б она только знала! Мама с папой и Тим с Алекс, встретив меня, сказали, что я такая бледная и замученная, и были такими нежными и любящими. Хорошо оказаться дома.

Нужно обо всем забыть. Я должна раскаяться и простить себя и начать все заново; в конце концов, мне исполнилось только пятнадцать, и я не могу остановить жизнь и сойти. К тому же после мыслей о том, что дедушка умирает. Я не хочу умирать. Мне страшно. Ведь это так страшно, и в этом столько иронии. Я боюсь жить и боюсь умирать – прямо старый негритянский спиричуэл.

Мама заставляет меня есть. Она готовит все мои любимые блюда, но мне все равно не естся.

Роджер написал мне длинное письмо, где спрашивает, все ли со мной в порядке, но у меня нет ни сил, ни желания отвечать. Все ужасно обо мне волнуются, да я и сама волнуюсь, я до сих пор не знаю, беременна ли я, и не узнаю еще дней десять-двенадцать. Молю Бога, чтоб я не была беременна! Все время спрашиваю себя, как я могла быть такой идиоткой! Тупая, никчемная, бесчувственная, эгоистичная идиотка!

Съела последнюю таблетку снотворного, превратилась в развалину. Не могу спать, нервы взвинчены до предела, а мама заставляет сходить к доктору Лэнгли. Надеюсь, поможет. Сделаю все, что скажут.

Сегодня утром была у доктора Лэнгли, свела разговор к тому, что не могу спать. Он задал кучу вопросов, почему именно я не могу спать, но я на все отвечала, что не знаю, совсем не знаю. Наконец он плюнул и дал мне снотворное. Отличное средство уйти от реальности. Когда больше не можешь, просто принимаешь таблетку и ждешь, пока провалишься в блаженное ничто. В нынешний период моей жизни «ничто» гораздо лучше, чем «что-нибудь».

Таблетки доктора Лэнгли, похоже, гораздо слабее дедушкиных. Приходится выпивать две, а то и три сразу. Может, я просто слишком нервничаю. Не знаю, сколько еще смогу выдержать; если кое-что не наступит в ближайшее время, я вышибу себе мозги.

Я попросила маму вызвать доктора Лэнгли, хочу, чтобы он выписал мне какие-нибудь транквилизаторы. Не могу спать ни днем, ни ночью, и ходить в таком состоянии тоже не могу, надеюсь, он их мне даст. Должен!

Транквилизаторы – супер! Сегодня днем съела таблетку как раз перед приходом почтальона, который принес очередное письмо от Роджера. И вместо того чтобы опять огорчиться, я села и излила свою душу в ответном письме; конечно, я ничего не рассказала о своих кислотных экспериментах и «спиде» и тем более о Билле и о том, что, возможно, я в интересном положении – только о самых важных вещах, касающихся нас обоих. Я даже стала думать, что, может, мне удастся уговорить его попробовать разок, чтобы он понял меня. Интересно, получится ли? Может, устроить ему его первый трип так, чтобы он не знал, как это было со мной? Если б у меня только хватило смелости! Похоже, я слишком долго сдерживала себя; может, виновато снотворное, а может, транквилизаторы – бывают моменты, когда мне хочется дать себе волю, но, надеюсь, те времена ушли безвозвратно! Мне так стыдно! Как я хочу с кем-нибудь поговорить!

Какой чудесный, прекрасный и замечательный день! Месячные! Никогда в жизни я еще не была так счастлива! Можно выбросить все снотворное и транквилизаторы! Я снова могу быть собой! Вау-у-у!

Бет вернулась из лагеря, но она так изменилась, что ее и не узнать, к тому же она стала встречаться с каким-то еврейским уродом и не собирается с ним расставаться. Они намерены быть вместе днем и ночью. Наверное, я немного ревную, ведь Роджер так далеко, а еще начались занятия, и Алекс и ее шумные друзья сводят меня с ума, да и мама снова стала меня доставать. Сегодня зашла в один прикольный бутик и присмотрела себе симпатичные мокасины, жилетку с бахромой и очень клевые штаны. А еще Крис – девушка, которая там работает, – научила меня выпрямлять утюгом волосы (чем я и занималась сегодня вечером), и теперь они идеально прямые. Просто супер! Хотя супер-то супер, только маме все это не понравилось. Я спустилась, чтобы ей показаться, а она сказала, что я похожа на хиппи и что она хочет побеседовать вечером со мной и папой. Я могла бы им рассказать пару вещей о сексе под наркотиками. Похоже, я все реже и реже веду себя правильно, неважно, что именно я делаю, но я никогда не соответствую Устоям.

Вчерашний вечер кончился мрачно. Мама с папой излили просто потоки слез и слов насчет того, как они меня любят и как они обеспокоены моим поведением после возвращения от бабушки. Их бесят мои волосы, им хочется, чтобы я их убирала заколкой, как маленькая, и вообще, они говорили и говорили и ни разу даже не попытались услышать то, что хотела сказать им я. Вообще-то, когда они только начали говорить, как они волнуются за меня, мне так захотелось во всем признаться! Я хотела рассказать им все! Больше всего на свете мне хотелось почувствовать, что они меня понимают, но они все говорили и говорили, они просто не в состоянии ничего понять. Если бы только родители умели слушать! Если б они только позволили нам говорить, вместо того чтобы вечно, постоянно, беспрестанно бубнить и причитать, докапываться и придираться и нукать, нукать, нукать! Они просто не слушают, не могут или не хотят, и нам, детям, остается только забиться в свой далекий, одинокий и мрачный уголок и ни с кем не общаться. Хотя мне повезло, ведь у меня есть Роджер, если он, конечно, у меня и правда есть.