Нефритовые четки - Акунин Борис - Страница 22

– А зачем он в вас-то стрелял? – все не мог признать свое поражение Ванюхин.

– Я знаю! – ответила за чиновника Мавра. – Из-за портрета. И из-за платочка…

– Какого еще платочка? – не понял следователь. Но тут событие, на которое рассчитывал последователь «психологической школы», наконец свершилось.

Издав рев, Ландринов сорвался с места, выхватив из кармана раскрытую бритву.

Коллежский асессор был начеку и проворно обернулся. Но оказалось, что психологическую науку он постиг еще не в совершенстве.

Эраст Петрович был уверен, что убийца накинется на него, своего обвинителя, но ремингтонист пронесся мимо Тасенькиного стола и устремился на Мавру.

– Это ты! Во всем ты! – хрипел он, занося бритву для удара. – Из-за тебя гибну!

Барышня отшатнулась, только это спасло ее от неминуемой смерти – острое лезвие рассекло воздух у самого горла.

Бедняжка вжалась в стену, а злодей схватил ее за волосы и запрокинул кудрявую головку назад.

Все в комнате будто оцепенели.

Эраст Петрович понял, что не успеет. В случае необходимости он умел передвигаться с почти невероятным проворством, но путь ему преграждал массивный стол Луки Львовича, уставленный чернильницами, стаканчиками с карандашами, стопками бумаги, папками и прочей канцелярской дребеденью.

– Не мне – так никому! – истошно крикнул Ландринов, снова взмахнув своим оружием.

Японская наука боя гласит: действие должно опережать мысль.

Рука коллежского асессора, двигаясь будто сама по себе, выхватила из письменного прибора чернильницу и без замаха, снизу вверх, но все равно сильно, швырнула ее.

Стеклянный куб ударил преступника в затылок, обдав шею и спину фиолетовыми брызгами. Ландринов ошарашенно обернулся – и получил прямо в лоб второй чернильницей, с красными чернилами, которыми педантичный Сердюк обычно подчеркивал самые важные места в сводке.

Второй удар был сильнее первого. Ремингтонист покачнулся, закрыл ладонью ослепленные глаза. Между пальцев, будто кровь, стекали багровые чернила.

Еще через секунду опомнившиеся унтер-офицеры уже выкручивали убийце руки, а он рычал, рвался и даже пробовал кусаться. Воющего, извивающегося, его вынесли за дверь на руках. Следователь и журналист помогали полицейским.

Когда шум утих, Эраст Петрович оглянулся.

Сергей Леонардович стоял все там же. Казалось, он нисколько не рад тому, что обвинение с него снято. Лицо главноуправляющего было потерянным и несчастным. Из-за подряда страдает, понял Фандорин.

Муся и Федот Федотович хлопотали над Сердюком – поили водой, обмахивали полотенцем.

Тасенька испарился, будто его не было вовсе.

В углу, съежившись, икала и всхлипывала бедная Мавра.

– Ничего, ничего, все уже п-позади, – стал успокаивать ее коллежский асессор.

Осторожно погладил по голове – икота прекратилась. Взял за руку – утихли рыдания.

– Вы поедете в Париж, станете знаменитой художницей. Все будет хорошо, – тихо говорил он.

Она кивнула, глядя на него снизу вверх. Ее лицо было все в мелких брызгах чернил, красных и фиолетовых. Будто ела лесные ягоды и перепачкалась соком, подумал чиновник.

– Поеду. Только… Обещайте мне одну вещь… – шепотом сказала она. – Сделаете?

– Конечно, сделаю. Не нужно плакать.

– Вы позволите мне закончить портрет? Сюда вы больше не придете, я понимаю. Может быть… Может быть, я смогу дописать его у вас?

Глаза у нее ярко блестели, но, кажется, не только из-за непросохших слез.

– У меня, наверное, действительно будет удобнее, – слегка покраснев, согласился Эраст Петрович.

Нефритовые четки

Эраст Петрович Фандорин вежливо подавил зевок – крылья точеного носа чуть дрогнули, мраморный подбородок слегка подался книзу, однако губы не разомкнулись ни на миг и взгляд спокойных голубых глаз остался все таким же благожелательно-рассеянным. Искусство незаметно зевать составляло один из absolute musts[5] светского человека, к тому же еще состоящего чиновником особых поручений при генерал-губернаторе. Непременное присутствие на балах и раутах являлось одной из тягостнейших обязанностей службы Эраста Петровича – в остальном не слишком обременительной и по временам даже увлекательной.

Надворный советник поймал на себе многозначительный взгляд Пегги Немчиновой и принялся с сосредоточенным видом разглядывать хрустальную люстру, сиявшую трепетным газовым светом. Взгляд прелестной девицы, произведшей в нынешнем сезоне настоящую сенсацию и уже получившей три предложения (отвергнутых в силу недостаточной основательности), означал: отчего бы вам не ангажировать меня на кадриль? Дело в том, что Фандорин имел неосторожность пригласить миленькую дебютантку на тур вальса, и сразу же об этом пожалел: танцевала она, как механическая кукла, да и ума оказалась самого небольшого. Заметив, что мадемуазель Немчинова как бы ненароком двинулась вдоль стены, явно намереваясь перейти к решительным действиям, Эраст Петрович нейтрализовал этот опасный маневр – переместился в угол залы, где сгруппировался самый цвет нетанцующего общества. Здесь был и сам князь Долгорукой, и важные статские старички в муаровых орденских лентах, и тучные золотоплечие генералы.

К числу последних относился и обер-полицеймейстер Баранов, который со снисходительной улыбкой слушал оживленно жестикулирующего господина в дурно сидящем фраке и съехавшем на сторону белом галстуке. Это был известный московский чудак и эксцентрик граф Хруцкий, слывший букой и на балы отроду не хаживавший. Про него рассказывали, что он много лет путешествовал по Востоку и прожил несколько лет в каком-то горном монастыре, постигая тайны бытия. Будто бы даже постиг и грозился написать об этом книгу, которая перевернет с ног на голову всю западную цивилизацию, да все руки не доходят – слишком уж увлекающийся человек: то устроит подписку на открытие в Москве буддийского храма, то начнет читать в университете лекции по восточному мистицизму, то насмешит весь город дурацким прожектом строить железную дорогу до Тихого океана. Зимой, в любой мороз, Хруцкий непременно купался в снегу во дворе своей полуразвалившейся арбатской усадьбы, для чего дворник содержал особый, рассыпчатый сугроб – прохожие же глазели на полоумного барина из-за старинной чугунной решетки.

Эраст Петрович был некогда представлен графу и даже имел с ним любопытнейший разговор о практической возможности бессмертия, но сойтись короче все как-то не подворачивалось случая, хотя надворный советник тоже интересовался Востоком, да и снежные ванны принимал – правда, более приватным образом.

– Господин Фандорин! – энергично вскричал Хруцкий, обращаясь к Эрасту Петровичу. – Как вы кстати! А я битый час толкую генералу про одну таинственную историю, да только он меня не слушает. – Граф тут же вновь повернулся к обер-полицеймейстеру, схватил его за гербовую пуговицу и запальчиво воскликнул. – Говорю вам, сударь, это не просто убийство с грабежом! Вот Эраст Петрович не то что вы, он человек проницательный. Пускай он нас рассудит.

Генерал бросил на Фандорина страдальческий взгляд, осторожно высвободил плененную пуговицу и добродушно пробасил:

– Да чего там таинственного, Лев Аристархович. Тюкнули старьевщика топором по башке. На Сухаревке этакие тайны чуть не каждый день случаются. Обычная полицейская история, околоточный разберется.

– Что за старьевщик? – спросил Эраст Петрович. – Вы имеете в виду антиквара Пряхина? Я читал в «Полицейской сводке». Похоже на п-пьяный разбой.

– Вне всякого сомнения, – кивнул Баранов. – Лавчонка – дрянь, фартовые налетчики на такую не позарятся. Умертвили хозяина, захватили какую-то копеечную дребедень…

– Я Пряхина отлично знал! – запальчиво перебил генерала Хруцкий. – Частенько к нему наведывался. Он скупал всякую всячину у китайцев-опиоманов и придерживал для меня. По большей части это и в самом деле была дребедень, но изредка попадалось что-нибудь любопытное. Так вот, Эраст Петрович, три дня назад на лавку уже нападали. Поздно вечером, когда там был только приказчик. Ударили сзади по голове, оглушили. Все перерыли и ушли, ничего не взяв. Как это по-вашему?