Джентльмен что надо - Лофтс Нора - Страница 41

— Ужасно глупая песня, — спокойно заметила королева. — Если лучше этой у вас нет, молчите уж.

На мгновенье наступила тишина, потом Елизавета раздраженно повернулась к музыкантам и сказала:

— Да пойте же! Что мне тут — сидеть со стреноженными болью ногами, ослепнув от головной боли, и не получать никакого развлечения? Найдите песню получше и пойте.

Прошуршали ее шелка, когда королева заворочалась в своем кресле, подняла руку и приложила ее к голове. Девушка с лютней и маленький певец испуганно, шепотом посовещались друг с другом. Потом, уставившись настороженными глазами на свою госпожу, начали снова:

Елизавета поджала губы — казалось, она теряла терпение, но первые слова следующей строфы обнадежили ее.

Королева приложила к голове вторую руку и так впилась костяшками пальцев в свои виски, будто готова была сокрушить врага. Между тем чистый мальчишеский голос продолжал:

Королева вскочила со своего кресла, и это неожиданное резкое движение такой болью отозвалось в ее пульсирующей голове, что она почувствовала себя в такой именно мере свирепой, в какой свирепость была написана на ее лице. Одним прыжком она оказалась рядом с певцом, схватила лютню и разбила ее на кусочки об его голову, осколки же швырнула прямо в лицо аккомпаниаторше.

— Вы что, хуже песни не нашли? Это вы мне назло. Черт бы вас побрал! Да любой сумасшедший лучше вас понимает, что такое петь о боли женщине, которая вот-вот спятит от нее. Все, все идите вон от меня! С глаз моих долой! Катитесь и пойте о розах, и о юности, и о чести тому, кто может, стоя на одной ноге, дать вам другой пинка под зад. Хотела бы я…

И пока свита поспешно удирала из зала, Елизавета с трудом дохромала до своего кресла, сложила руки на спинке кресла и уперлась в них лбом. Ненормальные, воистину ненормальные. Она и сама скоро станет такой же, если не отпустит адская боль в висках. Сколько же людей, подумала Елизавета, сошли с ума именно из-за такой вот головной боли? Завтра она спросит об этом, и если таковые найдутся, из них уже не будут выгонять бесов с помощью кнута, а уложат в постель в затемненной, прохладной комнате и приложат к голове тряпку, смоченную уксусом… Им ведь не довелось быть королевой Англии, им не обязательно стоять насмерть. Ей стало жалко себя, и по ее накрашенным щекам прокатились и спрятались в морщинистой шее между подбородком и гофрированным воротником несколько слезинок.

Она поняла, что плачет, и немедленно взяла себя в руки. Последнее время она частенько теряла контроль над собой и опасалась, что не сумеет восстановить его. А сегодня вечером у нее должна была состояться встреча, которая, возможно, потребует от нее больше выдержки, чем у нее вообще, возможно, осталось. Елизавета уже раскаивалась, что в гневе выгнала всех своих приближенных. Она хотела, чтобы Ралей, войдя к ней, застал ее, вопреки ее годам и физической слабости, в наилучшем расположении духа, окруженной весельем и болтовней придворных. И вот на тебе — именно сегодня так разболелась голова. И она вдруг твердо решила, что не примет ни его, ни Сесила, который должен был привести его. Стремительно встав на ноги, Елизавета направилась к двери. Тяжелая дверь не поддавалась ей какое-то мгновение, но она успела подумать: «Вот что делает с нами старость, даже дверь мне не поддается». Она вложила все свои силы в свою вторую попытку, и дверь широко распахнулась перед ней, обнаружив Джона Беста с уже поднятой рукой, чтобы постучать в нее, и стоявших за ним Роберта Сесила и Ралея.

Явление королевы — без свиты и явно в спешке — озадачило их всех. Джон Бест открыл было рот, но не успел и слова вымолвить, как Ралей оттолкнул его и пал на колени перед Елизаветой.

Почти машинально королева протянула ему руку. Он схватил ее и поднес к своим губам. Все еще молча Елизавета оперлась другой рукой на створку двери, которая оставалась закрытой.

— Благодарю вас, сэр Роберт, я вас больше не держу, — милостиво произнесла она, и, положив руку на плечо все еще стоявшего на коленях Ралея, она каким-то непонятным, одним движением подняла его на ноги и ввела в комнату. Дверь захлопнулась перед лицом двух ошалевших от удивления людей, и Сесил, подняв брови и вздернув плечи, покинул дворец.

А за закрытыми дверями королева встала под светильником с двенадцатью горящими в нем свечами и, взяв Ралея за подбородок, подняла его лицо к свету. Ни одна морщинка, нанесенная временем, и тяжестями жизненного пути, и напрасными надеждами, не ускользнула от ее взгляда. Седые волосы, которые появились у него на висках, вызвали у нее странную улыбку, наполовину нежную, наполовину довольную.

— Четыре года отлучки жестоко обошлись с тобой, Уолтер, — сказала она, и голос ее, за десять минут до того хрипло оравший на фрейлин, превратился в голос воркующей горлицы.

— Они пошли на службу вам, ваше величество, — выговорил Ралей, в свою очередь рассматривая ее. Он долго, внимательно вглядывался в нее и наконец, сказал: — На вас годы не оставили следов, как, впрочем, и предыдущие двадцать.

— Но они по крайней мере не лишили тебя твоего серебряного языка, — сказала королева, и тут боль, забытая было от волнения, вернулась к ней с удвоенной силой. Она опять приложила к голове руку, довольная даже в таком состоянии, что руки ее все еще выдерживают любой экзамен на красоту, и проковыляла к своему креслу. — Моя голова, — печально пробормотала она, — весь вечер она не дает мне покоя. — Елизавета закрыла глаза, но тут же, почувствовав, что Ралей полез зачем-то в карман камзола, открыла их, настороженная, как кошка. Очень осторожно он вынул из кармана пакетик, в котором, когда Ралей его раскрыл, оказалась щепотка какого-то коричневатого порошка. Он протянул его королеве.

— Если вы положите себе это на язык и проглотите, гарантирую: через пять минут или даже скорее боль пройдет.

Елизавета недоверчиво посмотрела на порошок, потом в глаза Ралею. Ее жизни всегда угрожала смерть либо от кинжала, либо от яда, и осторожность глубоко въелась в ее душу. Кроме того, ее совесть напоминала ей, что она плохо обошлась с этим человеком… и чего можно ожидать от него…

— Что это? — спросила она.

— Индейское лекарство, гораздо более эффективное, чем все известные нам. С тех пор как я впервые применил его к себе, я никогда не расстаюсь с ним.

— Меня предупреждали против незнакомых снадобий, — начала было Елизавета, но очередной, сильнейший приступ головной боли заставил ее опустить руку и попросить: — Дай его мне. Что умереть, что страдать от таких болей — не все ли равно?

— Оно абсолютно безопасно. Иначе я не стал бы предлагать его вам, — сказал Ралей.

Елизавета так широко открыла рот, что он смог разглядеть полоску, на которой кончалась губная помада. Порошок лег ей на язык, она с трудом проглотила его и закрыла глаза. Ралей молча стоял рядом. Четыре года он ждал этого мгновения, и судьба распорядилась так, что и теперь он сумел услужить ей. Он мысленно послал свою благодарность старому Топиавари, который познакомил его с этим и другими лекарствами. Молчание длилось не более трех минут, и королева открыла глаза.

— Это чудо, — воскликнула она, и лицо ее выражало одновременно и удивление и облегчение. — Все прошло. И ты давно уже знаешь об этом средстве, Уолтер?