Дом, который сумаcшедший - Лобов Василий - Страница 1

Василий Лобов

Дом, который сумасшедший

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В то утро я проснулся ни свет ни заря — фонари на нашем девятом ярусе тлели всего вполнакала, — и было еще слишком рано, чтобы идти на службу. Несколько долгих минут я лежал неподвижно, рассматривая глазами полосатые пузыри вздувшейся на потолке штукатурки, потом повернулся на левый бок и стал смотреть на шикарное убранство моего шикарного однокомнатного дворца: на шикарный пластмассовый стул с поломанной ножкой, на шикарный стол, покрытый шикарной бело-черной скатертью с обтрепанными и кое-где отвалившимися шикарными кисточками, на собственный местами лоснившийся шикарный фрак, который висел на шикарном гвозде, вбитом в дворцовую дверь…

В желудок лезли самые разные мысли, я с силой пытался их от него отогнать, они не отгонялись… и мне казалось! Мне казалось, что мой шикарный дворец не такой уж и шикарный. Мне казалось, что печальна вечная песня радости Железного Бастиона. Мне даже казалось, что я несчастлив.

— Ты что это, а, братец Пилат III, совсем ополоумел?! — наконец рявкнул я сам на себя шепотом. И помотал короной.

От мотания короной казаться мне стало немножко меньше, но тут я вспомнил свой сон, вскочил с кровати и заглянул в буфет. Заветная бутыль была пуста, а в серой бронированной коробке, где у меня хранилась пыльца, не оказалось ни одного пакетика. Тогда я быстро оделся, внимательно осмотрел себя в зеркало — глаза были спятившими — и выбежал на улицу.

Его я приметил издали. Прижав ладонь к уху на голове, он сидела на разбитом пороге обшарпанного шикарного дворца в переулке, за которым находился ближайший эскалатор, и на этой самой голове абсолютно не было никакой короны.

Отсутствие на его голове короны сразу же бросилось мне в ум. Я было решил, что это — счастливчик, но ум подсказал мне, что вряд ли: во-первых, на нижних ярусах счастливчики никогда не прохлаждались без дела; во-вторых, время счастливчиков уже кончилось, но главное, его лицо было очень и очень печальным, таким же печальным, как показавшаяся мне сегодня с утра печальной вечная песня радости Железного Бастиона. Приблизившись почти вплотную, я увидел, что край короны высовывался из черной блестящей сумочки, лежавшей у него на коленях ног.

Он повернула лицо в мою сторону. Его глаза на лице были такими же спятившими, как мои в зеркале.

С минуту мы молча друг друга рассматривали: я — засунув руки в карманы фрака, который был на мне, и беспокойно перебирая пальцами кругляшки монет, он — не отнимая ладонь от уха. Ему было холодно, он дрожала. Он была красивая. Скоро мне стало окончательно не по себе, захотелось уйти, убежать, но хотелось остаться. Наконец я сказал:

— Думал, что ты счастливчик.

— Нет. — Голос у него был совсем не громкий.

— Почему же ты без короны?

— Мне так нравится.

— Лучше надень, еще кто увидит…

— Пусть.

— Как это… пусть?

— Пусть смотрят.

— Ну ты даешь… Что ты тут делаешь?

— Ничего. Сижу, слушаю музыку. — Он протянула мне часы с поднятой крышкой. Странные часы.

Я взял их в руку. Из часов что-то пиликало.

— Нравится?

Я пожал плечами фрака.

— Наверное, ты никогда не слышал настоящую музыку. Возьми их себе.

— Очень дорого?

— Нет, — улыбнулась он. Его губы были странными: некрашеными. — Часы я тебе дарю.

— Дарю? — переспросил я.

— Теперь они твои.

— Мои? А сколько я тебе должен?

— Я же сказала: дарю! Дарю, значит, даю, не требуя денег.

— Это подачка? За что?

— Ни за что. Ты мне нравишься, ясно?

Мне было неясно, но спорить я не стал — щелкнул крышкой и убрал часы во фрак.

— Ну ты чудная… — сказал я.

А он вдруг спросила:

— С тобой это часто бывает?

— Что? — не зная, бежать или пока нет, прошептал я.

— Да это, когда начинает казаться?

Если я не побежал, то только потому, что ужас сковал все мои ноги, которых у меня две штуки. Бежать со скованными ужасом ногами я не решился. Да и он перевела наш разговор на другую тему:

— Хочешь пыльцы? — И вытащила из сумочки пакетик.

Я взял его в руку и надорвал…

— А ты?

Он покачала головой, странной такой головой, головой, на которой абсолютно не было никакой короны.

— С сегодняшнего дня я с этим покончила.

— Почему? — удивился я.

— Не хочу больше одурять себя разной гадостью.

И снова я ничего не понял…

— Гадостью? Почему?

— Да потому что пыльца и божественный нектар делают из нас идиотов.

— И божественный?

— Конечно.

Ничего себе, вот это да, подумал я, а потом приложил пакетик к ноздрям, закрыл оба глаза — левый и правый — и вдохнул в себя аромат пыльцы. Казаться мне стало немного меньше.

— Иногда по утрам у меня это бывает, — тихо сказал я. — Вот сегодня, например, мне казалось, что я не очень счастлив. Ужас… А как же, когда это найдет на тебя?

— Никак. Пусть находит.

— Ну да! Сегодня ночью, когда я спал, мне снился сумасшедший дом… Целый сон снился… Ужас! Ты что, хочешь туда попасть?

— Не думаю, что там хуже, чем здесь.

— Как… выдохнул я из себя. Как ты сказала?

— Да не трясись ты, нас никто не слышит. Легче стало?

— Немного, но все равно придется добавить. Я иду на десятый ярус, в забегаловку братца Великана.

— Можно я пойду с тобой? Только надень корону!

— А если не надену?

— Как хочешь… На таможне придется.

Он поднялась с порога. Маленькая, тоненькая, сероглазая, черноволосая. Одета он была в сильно поношенное широкополосое платье, выдававшее в нем довольно низкую корону. Он была очень красивая.

— Как твоя кличка? — спросил я, когда мы направились к эскалатору.

— Золушка.

— А с какого ты яруса?

— Да плюнь ты на все эти ярусы! — вдруг воскликнула он, и я подумал, что иметь с ним дело крайне, крайне, крайне опасно.

Подумав об опасности, я стал думать об опасности. Было самое время сбежать от братца Золушки. Но ведь он была чрезвычайно красивая! Я повернулся назад. Из подъезда обшарпанного шикарного дворца, на пороге которого он недавно сидела, вышел и пошел за нами какой-то братец пятизубочник. Наверное, решил я, это один из тех самых братцев, которые цепляются к одиноким красивым братцам, несколько от меня физиологически отличающимся, чтобы силой или подачкой вступить с ними в некоторые физиологические связи. Я представил себе братца Золушку в его объятиях. В объятиях этого толстого противного пятизубочника! Я не хотел, чтобы братец Золушка попала в его объятия! Я хотел братца Золушку сам!

— Иди к братцу Великану, я скоро приду, — сказал я и повернул себя быстро назад.

Я надвигал себя на него Железным Бастионом. Через минуту мы друг друга догнали. Он сделал шаг в левую сторону, но не приподнял корону. Я схватил его за фалду фрака.

— Почему не снимаешь корону перед младшим по рангу, братец родимый пятизубочник?

— Виноват, братец девятизубочник, — пробормотал он и попытался вырваться.

Я не отпускал. Наконец он стянул с головы корону. Был он очень стар и очень лыс.

— Виноват, братец девятизубочник, замечтался…

— Ах, он, видите ли, замечтался! — уже совершенно серьезно рассердился я. — Мечтать нужно у себя в шикарном дворце!

Он с силой дернулся. Я не выпускал.

— Служи! — приказал я. Служить он не стал — еще раз дернулся и прошипел:

— Да отпусти же, тебе говорят!

— Что?! Всякие тут паршивые пятизубочники не снимают перед тобой корону, а потом еще и огрызаются? Ну я тебе сейчас покажу…

— Хорошо, — зло выдавил он из себя. Его лицо сделалось пепельно-черным, в уголках губ появилась пена. Он отвернул лацкан фрака… и я увидел своими вмиг онемевшими глазами серый орден, на котором была изображена обвитая черной змеей маленькая белая двадцатизубая корона.