Орден Жёлтого Дятла - Лобату Монтейру - Страница 44

— ??

— Ну конечно, есть. Почему деревья никогда не уходят со своего места? Потому что у них корни. Корни — это кривые ноги, которыми деревья уходят в землю. И земля мешает им уйти в другое место. Они уходят, только когда приходит топор.

— ?

— Топор — это злой зверь, который меняет форму дерева и его название. Оно потом называется «полено». По-ле-но. Топор состоит из лезвия и ручки.

— ?

— Да, у топора тоже есть ручка, за которую его держат. У топора одна ручка, у корзинки тоже. У меня две, у тебя совсем нету, только ножки. Есть вопросы?

— ?

Лошадка очень удивлялась, и было чему… У Эмилии вообще странный способ выражаться. Она всегда говорит глупости. Но часто это очень умные глупости. Она обо всем думает по-своему. Вот, например, как она объяснила лошадке, что такое фрукты:

— Фрукты — это такие шарики, которые деревья вешают на свои ветки, чтобы доставить удовольствие птичкам и людям. Внутри — сок или мякоть. В яблоках — мякоть. В апельсинах — сок. А перец вообще не фрукт, а плод. Он жжет язык, но огня в нем нету, а есть только такое выражение — «жжет». Про огонь говорят «жжет» и про перец «жжет». В языке много слов значат разное. И слово «язык» значит разное и для разного служит. Например, язык, который нам посылают в баночках из Рио-Гранде, очень хорошо служит для обеда, для ужина и даже для завтрака. А вот португальский, французский, английский и разные другие языки служат, чтобы говорить. Хотя тетушке Настасии английский язык служит плохо. Она знает только «олл райт», что в НьюЙорке означает «очень хорошо», но у тетушки Настасии вместо «олл райт» получается «полно врать». Я сама слышала, что она говорила донне Бенте так: «Полно врать, сеньора. Ну где ж там очень хорошо, когда люди говорят, что в Нью-Йорке этом все сплошная полиция, свистит-гудит и лепортеры у всех берут информацию и всех снимают на улице моментально? А еще дома называются „небоскребы“, божье небо скребут то есть, и поезда ползают под землей, как черви какие! Дело рук дьявола, сеньора, уж вы мне поверьте!» Так и сказала.

Следующий урок был о цветах.

— Цветок, — объясняла Эмилия, — это яркий и душистый сон, который растения при помощи корней вытаскивают из темноты земли и раскрывают в воздухе.

Лошадка молчала, может, оттого, что была взволнована высоким слогом Эмилии, а может, оттого, что не умела говорить".

Глава 3.

Между графом и Эмилией происходит объяснение. Настойчивая кукла и покорный Маис.

Граф как раз дошел до того места записок, на котором кончается предшествующая глава, когда Эмилия легким шагом впорхнула в чуланчик.

— Ну. как идет работа, Маис? — полюбопытствовала она. — Написали что-нибудь? (Последнее время у Эмилии появилась привычка называть графа де Кукурузе коротко и фамильярно — «Маис».)

— Колоссально много, Эмилия… Я описал, как вы давали уроки бесхвостой лошадке.

— И вы рассказали, как я умно объясняла, и все мои идеи изложили, да?

— Все как есть.

— Тогда прочитайте вслух. Граф прочел написанное.

Эмилии понравилось.

— Ну, я вижу, мои записки идут быстро, — сказала она. — Очень хорошо! Я хочу доказать всем, что я все умею: играть, охотиться, писать записки…

— Ах, вы умеете писать записки? — иронически отозвался граф. -Значит, писать записки чужой рукой и чужой головой это значит уметь писать записки?

— А что вы думаете, граф? Разве мало есть на свете людей, которые делают дела чужими руками и получают деньги за чужую работу, а славу — за чужие идеи? И еще называют это «уметь устраиваться»… А я ведь только хочу, чтоб мои записки были получше.

Граф вздохнул:

— Но ведь это же нехорошо, Эмилия… А если я откажусь и брошу ваши записки, что вы тогда станете делать?

Эмилия расхохоталась:

— Дурачок! Думаете, растеряюсь? Я попрошу Киндима, это очень грамотный носорог, он мне и закончит книгу. Он меня очень слушается, не как некоторые… Так что лучше продолжайте и, главное, пишите правду.

Бедный граф опять вздохнул.

— Так о чем же теперь писать? — спросил он. — Тему-то хоть подскажите!

— А вы опишите, как мы познакомились с Перышком, как он вдруг исчез, когда мы вернулись из Страны Басен, и как мы ему послали письмо, помните? Педриньо написал письмо и послал Рабико догонять Перышко. В письме говорилось: «Друг Перышко! Напиши, когда ты опять приедешь? И куда повезешь? И вообще мы тут все сомневаемся, как тебя зовут по-настоящему? Напиши. Только не ври. Напиши серьезно. Твой друг Педриньо». Это письмо Педриньо написал наскоро на бумаге, в которую раньше были завернуты бутерброды с ветчиной. Я это хорошо помню, потому что я сама подобрала эту бумагу с земли и дала Педриньо, чтоб он написал письмо. Педриньо написал, сложил письмо очень аккуратно и сказал Рабико: «Беги скорее за ним, отдай и подожди ответа».

В этом месте рассказа граф прервал Эмилию:

— Помню, помню, все было именно так. Я продолжу сам. Рабико побежал, но вскоре остановился и спрятался за муравейником. Письмо вкусно пахло… Ну, в общем, запах ветчины вскружил Рабико голову, и он съел письмо вместе со всеми вопросами, даже не догадавшись сначала прочесть, чтоб хоть узнать содержание и передать на словах. И через полчаса…

Эмилия заткнула графу рот:

— Я сама, я сама! Через полчаса Рабико вернулся, притворяясь, что ужас как устал, с вороватым таким выражением, которое у него всегда бывает, когда он выкинет какое-нибудь коленце.

«Готово! — сказал он Педриньо. — Я отдал письмо».

«А ответ?» — спросил Педриньо.

Рабико смешался и стал заикаться.

«Ответ? — переспросил он. — Ответ… ответ так-кой, что… что он благ-годар-рит за твой прощ-щ-щаль-ный привет-т-т и говорит, что когда придет домой, то сраз-з-зу ж-же… сраз-з-зу ж-же…» Педриньо вспыхнул от ярости:

«Прощальный привет? Я ему писал прощальный привет?! Я в этом письме только спрашивал, как его по-настоящему зовут и…»

«Ах, ну конечно! — воскликнул Рабико. — Просто не знаю, где моя голова! Вот именно. Когда я отдал Перышку письмо, он его прочел, подумал минутку и… и… и… сказал так: „Скажите сеньору Педриньо, что… что, может, да, а может, нет“. Так-то вот…»

«Что ж это за ответ! — воскликнул Педриньо и обиделся. — Перышко меня за нос водит!»

Но я, то есть Эмилия, которая, как вам известно, неглупа, сразу заподозрила, что здесь что-то не так. Подошла я поближе к Рабико, незаметно потянула носом и почувствовала, что пахнет съеденным письмом, то есть ветчи— ной.

«Ты сожрал письмо, Рабико! — закричала я. — От тебя и сейчас письмом пахнет!»

«Я не жрал, Эмилия! Честное слово, не жрал!…» — поклялся клятвопреступник. «Сожрал! Сожрал! Сожрал!…»

Вы как раз в этот момент вошли, граф, помните? И я сказала:

«Граф, вы ученый сыщик, Шерлока Холмса читали, расследуйте это дело. Приложите вашу науку к пятачку Рабико и ответьте, съел он или не съел письмо, написанное на бумаге от бутербродов с ветчиной».

Вы, граф, пошли искать лупу и исследовали все щетинки на морде Рабико. И сказали: «Налицо следы письма». Рабико стал защищаться: «Естественно, ведь я же нес письмо во рту…» Вы, граф, продолжали исследование; обследовали зубы и нашли, что между ними застряли следы преступления. И крикнули:

«Наблюдаются в зубах данного четвероногого кусочки жеваной бумаги!» Так ведь было, граф, да?

Тут же Педриньо не захотел слушать дальше и дал маркизу такого пинка, что тот отлетел метров на пять, произнося: «Хру, хру, хру-у-у!» — и едва унес ноги.

Вот опишите этот случай, граф. А потом можете описать всю историю Киндима, который…

— Бу-у-у-у!… — раздался в окне мощный бас, прервав наставления Эмилии.

Граф обернулся. Это был сам Киндим, легок на помине. Носорог просунул нос и рог в окно. Эмилия, быстро вскочив на подоконник, села верхом на нос, держась за рог.

— Ну, работайте, граф! — крикнула она весело. — Мы скоро вернемся!

Глава 4.

Граф раздражается... Портрет Эмилии.

Граф написал историю со съеденным письмом и тут вспомнил, что у него тоже есть руки, и остановился, чтоб их потереть. Потер и перечел последнюю главу. Ему понравилось. Он даже засмеялся и подумал про себя: «Мастак я писать-то! Но все равно, сколько б я ни писал, меня писателем не назовут, нет. Эмилия не допустит. Эта нахалка все мои произведения подпишет сама…» Граф постепенно раздражался и вдруг разразился: