Пропустите женщину с ребенком - Лобановская Ирина Игоревна - Страница 40

По широкому лицу тещи текли крупные слезы.

— Как я счастлива!.. — непрерывно повторяла она. — Ах, дети мои, если бы вы только знали, как я счастлива! Но ты, Наташенька, это поймешь, лишь когда будешь выдавать замуж свою дочь. А я теперь буду с нетерпением ждать внуков. Я надеюсь на вас, Борис! — И теща лукаво, кокетливо взглянула на него.

Его внезапно передернуло, хотя он сам часто с удовольствием отпускал сальности. Но чтобы эта матрона…

Молодые, наконец, распрощались с родителями Наташи — старшие Недоспасовы давно уехали домой — и поднялись на лифте к дверям поджидавшей их тихой квартиры. В глазах Наташи Борис уловил страх. И невпопад подумал, что девушка в наши дни — такое же недоразумение и нонсенс, как двугорбый верблюд с седоком в пестром узбекском халате и малахае, равнодушно и гордо вышагивающий посреди Красной площади. В принципе Недоспасов давно догадывался, что Наташка сексапильная только внешне, а сама — настоящий цыпленок.

В квартире он первым делом громогласно заявил:

— Пойду пожурчу! — И отправился в туалет, а потом в душ, эгоистично и равнодушно оставив Наташу наедине со своими страхами.

Когда он вернулся в спальню, молодая жена неподвижно сидела на пуфике, церемонно и коряво сложив руки на коленях. Бориса слегка царапнула жалость. Ну за что он так обращается с Наташкой?.. Она, в конце концов, ни в чем не виновата. Он ее то включает, то выключает, по необходимости… И собирается точно так же вести себя в дальнейшем. А повинен во всем он, один лишь он, Борис Недоспасов с его проклятой фамилией и не менее проклятым, окаянным характером…

Борис провел рукой по колючему подбородку. Недоспасов удивительно быстро, нетипично для рыжеватого блондина, зарастал щетиной.

— Наташенька, — произнес он почти нежно, — пожалуйста, прости меня… Похоже, я малость перебрал в ресторане. Ты же знаешь, я водки не пью. А мой славный портвешок там отсутствовал. Пришлось пить «Лимонную» за твое здоровье и наше общее семейное счастье. Ничего, зато лимон от тошноты помогает!

Наташа смотрела робко и растерянно. Совсем ребенок… Может, ей и замуж еще рано?.. Но теперь уже поздно. Их паспорта проштампованы.

— Я еще пойду пожужжу! Кажется, моя электробритва здесь… Вроде привозил. Ты поскучай еще минут пять. А то совершенно неприлично целовать молодую жену в таких колючках!

Борис вновь вышел, оставив Наташу в полном смущении.

До свадьбы они довольно часто встречались, бродили по Москве, целовались в темных скверах, переулках и подъездах. Целоваться у всех на виду Борис ненавидел. Вроде как пес, распустивший слюни.

Борис почти безразлично, безучастно прижимал к себе полненькую Наташу, равнодушно думал о том, какая она гладенькая и приятная, хотя в ней всего немного в избытке — и роста, и веса, и объема… Слегка взбадривался, как недавно проснувшийся жеребчик, но тотчас вновь впадал в апатию. Противно ощущать себя животным, которое реагирует на самку так, как должно, ни испытывая при этом ни нежности, ни привязанности, ни доброты. Ничего… Пусто… Такой же пустой и снежной была та горная дорога, по которой они спускались вниз, к лагерю… И ноги вязли в снегу… И каждый думал лишь об одном: дойти, не упасть, не свалиться в глубокий снег навсегда, выжить, выдержать… Выдержали все, кроме ОйСветы… Почему, ну почему именно ее слабых сил, казалось, тренированной девочки, не хватило на тот последний спуск с горы?!

Иногда Борис ловил себя на кощунственной, страшной мысли: пусть бы погибла любая другая девчонка их курса! Любая!! Пусть даже несколько!.. Только не она, не ОйСвета… Но судьба четко указала на нее… Видимо, чтобы раз и навсегда поставить его на место, наглого, зарвавшегося Бориса Недоспасова, который никого и никогда в своей жизни не спас… Не мог спасти… Не умел…

Он побрился и опять вошел в спальню. Бедная Наташа по-прежнему, неподвижно застыв, сидела на пуфике. Борис сел рядом на другой, точно такой же.

— Ты собираешься так сидеть до утра? Сходи ополоснись и ложись спать. Ты что, меня боишься? Тогда я могу подождать, пока ты привыкнешь. Это не страшно. Так тебе спокойнее?

Он заглянул ей в глаза. Они действительно стали не такими испуганными.

Наташка вяло встала и поплелась в ванную. К ее возвращению Борис успел раздеться до трусов и отстегивал протез. Когда она вошла… Вошла и замерла, оцепенела, одеревенела на пороге, не в силах ни двинуться, ни что-нибудь сказать…

Борис сразу озлобился. Виски налились бешенством, а руки нехорошо задрожали от гнева. Он никогда не сообщал своим девицам, с которыми делил время и постель, о своем уродстве, но ни одна из них не прореагировала на внезапное открытие столь остро, как Наташа.

— Что тебя смущает на этот раз? — недобро поинтересовался он. — То, что ты ненароком, впопыхах выскочила замуж за инвалида?! Так ведь это вы с мамочкой постоянно спешили! И если помнишь, никаких вопросов мне не задавали! Ни о чем! В том числе и о моей хромоте!

— Ты… тоже… торопился… — прошелестела Наташа.

— Наконец-то! — усмехнулся Борис. — Первые слова за столько времени! Если тебе невыносимо видеть меня вот такого, безногого, и ты не в состоянии жить со мной, калекой, а это вообще-то не каждой дано, мы можем разойтись. Прямо завтра утром! Всю вину я возьму на себя. Да, я калека, безногий инвалид! На протезе! Потому и хромаю. И я, дескать, намеренно обманул, скрыл, утаил правду о своей ноге. Все получится чудненько! Верну тебя в материнские объятия, откуда и взял, в целости и сохранности! Как была девушкой, так и останешься! Трогать тебя не стану! Живи дальше, как жила.

. — Зачем ты так?.. — прошептала Наташа. — Я ведь не знала… Это действительно неожиданно… А почему ты ничего мне не сказал?

— Потому что ты ничего не спрашивала! — заорал Борис. — А сам раскалываться я не обязан!

Наташа снова тихо села на пуфик и опять обреченно скрестила руки. Ее смирение бесило Бориса еще больше.

— Тебя устраивает предложенный мной вариант? По-моему, подходяще… Очень славненько… Из консультации твоей мамочки я уволюсь. Теперь найти мне работу не проблема, имя у меня уже есть.

— Нет! — сказала Наташа. Ее голос внезапно зазвучал по-иному, тверже и жестче. — Мне это не подходит! Я хотела жить с тобой, быть с тобой… И в сущности, ничего не изменилось, не могло измениться… Просто… Ну, мне это все равно… Хотя ты был не до конца честен со мной… Но я тебя понимаю. Ты боялся меня потерять… Вот только почему ты так не доверял мне? Ты думал, что я хуже, чем есть. А это обидно… Но все равно, пусть… Это ничего…

Борис хмыкнул. Да, он, конечно, боялся. Потерять ее… Хотя Наталья ему совершенно не нужна. Недоспасов страшился потерять кое-что наработанное, завоеванное им в этой жизни, в частности, Наташину драгоценную мамочку, свою славу адвоката, которую теперь требовалось укреплять всеми силами и день за днем. Честность… Смешно!.. Кому она нужна?.. Честные только дураки. Но размышлял Борис о честности немало. Поскольку человеку свойственно редко вспоминать и говорить о добродетели, которая у него есть. Куда чаще люди толкуют о тех качествах, которых им не хватает. Они как-то странно, нехорошо, самостоятельно, против воли и желания бередят, а порой иногда даже мучают душу. И ничего здесь не изменить, и бороться невозможно.

— Но ведь ты думал о том, что я скажу или сделаю, когда все узнаю, — сказала наивная Наташа.

— Я не думал об этом, — пробормотал Борис. — Честно, не думал… Как-то не брал в голову… Сам не знаю почему. Глупо, конечно…

Он опять вспомнил мирную, почти безболезненную реакцию других своих подружек. Но там все было иначе…

— Меня нельзя жалеть! — недобро заговорил он. — Нельзя! И если я когда-нибудь замечу жалость в твоих глазах… Это плохо кончится, запомни! Я всегда находил — наверное, мне просто везло! — людей, умеющих не жалеть, а сопереживать, молча, про себя, ничего не говоря и не демонстрируя. Жалость и сопереживание — очень разные вещи. Жалость часто напускная, временная, это сиюминутное чувство, почти холодное, поэтому быстро исчезающее, проходящее. Пожалел бездомную собаку — и тотчас забыл о ней, войдя в свой теплый подъезд. А сопереживание всегда долгое, потом что глубокое и настоящее… Только далеко не все на него способны.