Анатомия развода - Лобановская Ирина Игоревна - Страница 12

Училка заинтересовалась:

— А как пишется слово «пескарь» — через «е» или через «и»?

— Смотря о ком речь! — продолжал Юрка. — Если о рыбе — то через «е», а если о ком-то, кто все время пищит, — то через «и»!

Класс хохотал.

— А вы знаете, кто написал картину «День рождения Марии»? — приставал он к учителям.

Никто из них не догадался, что он имел в виду «Рождество Марии» и ловил их на невежестве. Мать когда-то увлекалась живописью, и у Воробьевых дома было полно книг с репродукциями.

А поэму Некрасова «Мороз красный нос» Юрка переделал в поэму про Деда Мороза и упорно так ее называл.

Затем новой училке пришло в голову разучивать с классом «Гренаду» Светлова. Учительница прочитала:

И «Яблочко» песню держали в зубах…

Юрка молниеносно вытащил из сумки яблоко, выданное ему матерью на завтрак, зажал его зубами и сквозь него громко спросил:

— Это фак так? Фот так, фто ли?

Потом он проделал новый эксперимент. Залез перед началом урока под свой стол и сидел там, выжидая, когда подойдет учитель и как вообще он отреагирует. Но математик оказался человеком умным и к Юркиному столу не подходил. Сидящего под столом Воробьева он заметил сразу. И тут же дал знак всему классу не обращать на Юрку внимания. Принципиально проигнорировать.

Класс похихикал в кулачки и послушался.

Увлеченный препод, с досадой думал Юрка, ничего вокруг себя не видит, прямо одни цифры на уме.

Пришлось просидеть, согнувшись в три погибели, в пыли весь урок. Учитель объяснял и спрашивал как ни в чем не бывало.

«Ну и математик у нас! — злился Юрка. — Наверное, его каждый день в метро карманники обчищают. Как он вообще живет при такой рассеянности?!»

Измучившись, в конце урока он высунул снизу из-под стола руку и начал на ощупь хватать с парты учебники и тетради и тащить их вниз. А под столом складывал в сумку. Одноклассники возликовали:

— Рука! Смотрите — рука торчит!

Выглядело действительно эффектно: из-под стола вылезла одна рука, хищно шарит и утаскивает вниз вещи. Прямо нечто из Стивена Кинга — палец из дырки в умывальнике.

Но один неудачный эксперимент на уроке Юрку остановить не мог.

Он спросил словесницу, что такое риторический вопрос. Ему объяснили, что это вопрос, не требующий ответа. Он секунду поразмышлял.

— Вроде «Юрка, как тебя зовут?»? Глупость какая-то… И чему нас только учат… Одной ерунде!

Он с детства недолюбливал шипящие и букву «р». А логопед, к которому Алла Николаевна привела сына, показался Юрке недоразвитым. Только умственно отсталый может повторять без устали одни и те же слова, типа «шапка», «шубка» и «рыба». Поэтому ходить к дуре маленький Юрка отказался наотрез, как мать ни уговаривала. И остался на всю жизнь слегка картавым, что позже влюбленным в него девушкам казалось особым очарованием Воробьева.

Хотя лучший друг Игорь частенько посмеивался:

— Похоже на Владимира Ильича! Под него косишь? Но это теперь уже не модно, ты опоздал! Хотя для девок полный шарман!

Учителя терпеть не могли Воробьева и порой даже опасались. Детские милые шалости сменялись более серьезными. Однажды он умудрился боксировать с мальчишками в Пушкинском музее. Ему стало скучно уже на входе. Все тупо толклись в гардеробе, как рыбки в аквариуме, под призрачным светом фойе и неприятным надзором подозрительных по жизни бабушек-смотрительниц… Тоска… И Юрка бойко развеял ее. По-своему.

Позже завуч учинила жуткий скандал и вызвала в школу мать. А мать орала дома на Юрку.

На другой экскурсии, в Третьяковке, Юрка, поблескивая хитрыми узкими глазами, толкнул в бок стоящего рядом Игоря.

— Ну что? Поборемся?! Игорь оквадратил черные очи.

— Зде-е-есь?!

— Да не! — фыркнул Юрка. — Я имел в виду — на руках!

— А-а! — хмыкнул Игорь, мгновенно оценив ситуацию. — Ну, давай!

Они тотчас пристроились в раздевалке на скамейке, сцепились ладонями и каждый начал стараться «уложить» руку приятеля. Одноклассники столпились вокруг, с интересом наблюдая за поединком. Куинджи и Левитан никого больше не привлекали. Учительница опять возмутилась…

— Ты там еще школу не спалил? — интересовалась для очистки совести Алла Николаевна. — Ну, если нет, тогда все в порядке! Сожжешь — сказать не забудь!

Потом она, отчаявшись, решила его припугнуть.

— Будешь хулиганить на улицах и драться в музеях — на тебя в милицию и в твою школу такие «телеги» напишут, что уже не отбрыкаешься!

— А если я бы окончил школу, куда бы написали? — поинтересовался Юрка, на учителей давно плевавший.

— В институт или на работу.

— А если я не учусь и не работаю?

— Домой, в семью напишут.

Юрка быстро прикинул возможные варианты.

— А вот интересно: куда напишут «телегу» на пенсионера, который живет один?

Алла Николаевна засмеялась и махнула рукой. Воспитатель из нее липовый.

На экскурсии по Петербургу, куда как-то на весенних каникулах повезли весь класс, Юрка тотчас попытался залезть на мраморного льва возле Исаакиевского собора.

— У тебя что, крышу снесло? В милицию заберут! — сказала ему Ольга.

— Но на этом самом льве во время наводнения сидел Евгений из «Медного всадника»! Чего ж его в ми… в полицию не забрали?! — возразил Юрка.

С учительницей опять случилась истерика.

Кажется, единственными воспоминаниями детства и отрочества Юры остались одни сплошные запрещения.

Он с матерью гуляет в парке. И мать ожесточенно ругается:

— Ну, сколько тебе можно повторять! Не ходи головой назад!

Или в том же самом парке Юрка топает туда, где на асфальте лежит тонкий слой мягкой влажной грязюки. И мать в бешенстве кричит:

— Опять пошел в болото! Всюду его найдет! Юра, ну не ходи в болото! Сколько можно повторять!

Поэтому во дворе Юрка часто убегал от матери, раскрывающей навстречу ему руки… Зачем он это делал, дурачок?.. Бежать нужно было именно к ней, родной, единственной…

Когда он подрос, нередко ловил себя на странной, парадоксальной, противоестественной мысли: «Пусть бы ругалась, орала, лишь бы рядом была…»

Но матери рядом почти никогда не оказывалось.

— У меня такая работа! — оправдывалась она. — А ты уже большой, вполне можешь обходиться сам.

Да, он рано научился обходиться без матери. И так и не смог без нее обойтись.

В неясных тенях и отражениях на улицах Юре мерещилось лицо матери. Самой красивой, самой умной, самой лучшей на земле женщины… Именно поэтому у нее всегда столько поклонников. Именно поэтому из-за нее сходил с ума и безумствовал Миша… Только из-за нее… Из-за нее одной…

И Юрка гордился матерью. Тосковал, негодовал и обожал.

Чуть пониже правой лопатки у него остался отпечаток крохотной детской ладошки — клеймо на всю жизнь. Родимое пятно. Рука братца-близнеца. Брат умер через два дня после рождения. В роддоме Алле сразу сказали, что дети выживут вряд ли — очень уж маленькие и слабые. В крайнем случае останется один из них. Алла набросилась на врачей с кулаками, еле успокоили.

Выжить выпало Юрке, клейменному памятью и ладонью брата, словно оставившего его по ненаписанному завещанию вековать за двоих и заклинавшего жить долго и хорошо. Но жить хорошо у Юрки никак не получалось.

— Мама, отвези меня к папе, — однажды попросил Юра.

Он не видел отца с далекого детства и давно забыл, как тот выглядит.

— Пожалуйста, — хмыкнула неприятно удивленная мать, села за руль своих стареньких «Жигулей» и лихо домчала Юру в Чертаново.

В тот день почему-то даже пробок на дорогах не оказалось.

Среди высоких безликих домов Юрка бы моментально заблудился — в лесу куда проще! Деревья ведь все разные, не то что унылые плосколицые московские здания. Но мать прекрасно ориентировалась среди корпусов.

— Шесть с половиной минут— и любящий сын попадет в объятия обожающего его папочки! — насмешничала она.

Дверь открыл маленький одутловатый человечек с большим животом и висячим подбородком.