Штурманок прокладывает курс - Анненков Юлий Лазаревич - Страница 56

Хозяйка, моложавая широкоплечая дама с громовым голосом, устраивала по субботам приемы, на которых бывал мой начальник Велле. Здесь я познакомился с епископом автокефальной церкви[72] Никодимом и майором Лемпом. Велле представил меня как подающего надежды чиновника, владеющего немецким языком.

— Очень рад, Фердинанд Лемп. — Майор сердечно пожал мне руку. — Только в этом доме увидишь приятного человека.

Полное, с нерезкими чертами лицо майора было воплощением учтивости. Глаза светились добродушием. Пехотный мундир с белой окантовкой на погонах сидел мешковато. Лемп говорил с ленцой, любил удобно устроиться в кресле рядом с хозяйкой, Галиной Прокопьевной, у которой его рискованные остроты вызывали взрывы смеха. Не оставалась обойденной его вниманием и дочь Семенца — Светлана, бело-розовая девица, несколько крупная для ее девятнадцати лет.

Лемп служил за городом, в каком-то тыловом учреждении, но награды на его мундире говорили о боевых заслугах. Он не рассказывал о них и вообще говорил мало, зато охотно слушал чужую болтовню. Он прилично знал русский язык, но обрадовался появлению собеседника, говорящего по-немецки. Светлана изо всех сил старалась говорить по-немецки, хоть это плохо у нее получалось.

Я взялся учить эту румяную дуру немецкому языку. Скоро мы стали приятелями. Мамаша не возражала против нашей дружбы, а более прямолинейный отец заявил как-то, что, пожалуй, отдаст за меня Светлану, если я сумею сколотить себе состояние.

— На вашей работе это нетрудно, — сказал он.

Как-то, придя на урок, я застал у Светланы крепкого загорелого парня лет двадцати.

— Мой брат, Аркадий, — представила его Светлана.

Парень был явно смущен моим присутствием. Он прятал глаза, не знал, куда девать неуклюжие руки, и скоро ушел.

— А вы не похожи друг на друга, — сказал я Светлане.

Оказались, что Аркадий — сын Галины Прокопьевны от первого брака. Живет он постоянно в имении, в городе бывает редко.

Здесь скрывался какой-то секрет, но я не стал задавать вопросов, рассчитывая на болтовню своей ученицы. Через несколько дней я узнал, что Аркадий служил в Красной Армии, попал в плен, а теперь освободился. Семенец сумел выправить ему паспорт на свою фамилию, хотя настоящая фамилия Аркадия — Гусаков.

Встретившись с Аркадием в следующий раз, я спросил, не скучно ли ему в деревне среди коров и поросят. Он замялся:

— Конечно, там не очень весело, но в городе надо иметь такую работу, чтоб не погнали в Германию, а где ее взять?

— Подумаем! — сказал я. — Когда получше познакомимся.

— Вы еще не прошли проверку, пан Пацько? — спросил Велле.

— Нет еще, герр ландвиртшафтсрат. Я думал, что меня вызовут.

— Нет-нет, вам надо самому пойти в службу безопасности.

Служба безопасности помещалась в желтом доме с колоннами, который я когда-то показывал Анни как достопримечательность города. Тяжелый июльский зной висел над пыльными деревьями, над немытыми окнами домов, над черными немецкими вывесками.

Проходя мимо башни, я отвернулся, чтобы не видеть ее. Башня ослепла, оглохла, онемела. Вместо циферблатов — зазубренные черные дыры. Давно уже не раздавался гулкий, протяжный звон, не бежала вода по трубам. Водопровод не работал. Хорошо еще, что Южный Буг охватывает весь центр города голубой подковой. Можно принести воды из реки.

Я подошел к облупленным, вросшим в землю колоннам. Здесь!

В приемной с полузадернутыми шторами на высоких окнах было прохладно. За длинным столом сидел солдат-писарь, а в промежутке между окнами возвышался портрет Гитлера во весь рост. Писарь велел ждать. За обитой клеенкой дверью кто-то говорил по телефону. За другой дверью стучала машинка. Я ждал. Плавали в солнечном луче пылинки. Пахло формалином и кожей.

Резко распахнулась входная дверь. Писарь вскочил, и я тоже. Вошел офицер в форме СС. Узкий луч из окна падал прямо на него.

— Это к кому? — спросил офицер.

— На проверку, герр оберштурмфюрер, — ответил писарь.

Офицер вышел, даже не взглянув на меня, но я узнал его мгновенно, потому что это был Бальдур Миттаг.

Сын антифашиста в форме эсэсовца! Я не любил Бальдура, но встретить его здесь? Невероятно!

Может быть, Бальдур — наш разведчик? Анни говорила, что еще мальчишкой он расклеивал антифашистские листовки.

Бред! Если бы Бальдур был нашим, его не послали бы в Южнобугск, где столько людей знает его. А как же меня послали?..

— Пацько, в кабинет номер два! — сказал писарь.

В кабинете офицер в такой же форме, как у Бальдура, раскрыл тощую папку. Он спросил по-русски:

— Вы жили во Львове, пан Пацько?

Я хорошо выучил биографию мелкого львовского коммерсанта, осужденного советским судом за саботаж. На вопросы я отвечал уверенно и боялся только, чтобы не вошел Бальдур.

Сзади раздались шаги. Усилием воли я заставил себя не обернуться. Но это был не Бальдур, а мой знакомый — Лемп.

Майор нисколько не удивился, встретив меня здесь.

— А, пан Пацько! Будете сегодня на музицировании у Галины Прокопьевны? Какая тоска! Зато предвидятся жареные гуси!

Он взял какую-то бумажку и вышел. Но упоминание об общих знакомых и жареных гусях было кстати. Мне предложили сесть.

— Вы молодо выглядите для ваших лет, — заметил эсэсовец.

Я подумал, что выглядел бы еще моложе, если бы не они.

— Да, многие это замечают. Может быть, благодаря тому, что в жилах моих предков текла здоровая арийская кровь.

— Об этом тоже написано, — вяло сказал он, переходя на немецкий язык, — впрочем, проверить сложно. Так что на положение фольксдойче рассчитывать трудно.

Я встал и ответил по-немецки, что, независимо от этого, буду служить великой стране, которую считаю своей родиной.

— Фюреру и рейху! — добавил он, подписывая пропуск.

Я вышел в приемную. Пылинки плавали в солнечном луче, а на полу лежала тень от решетки.

В тот же день, нарядившись в новый костюм, купленный в комиссионке, я явился на музыкальный вечер к пани Семенец. Лемп уже был здесь. Он пел под аккомпанемент Светланы. Я похвалил его манеру исполнения. Лемп поблагодарил и тут же спросил:

— У вас дела в СД? Работаете на них помаленьку?

— Всякий разумный человек работает сейчас на Германию.

— На Германию можно работать по разным каналам, — сказал он.

Светлана безжалостно дубасила по клавишам, кто-то играл на скрипке, наконец появились жареные гуси. Странный разговор с Лемпом больше не возобновлялся. Я вернулся домой поздно. Три раза предъявлял по дороге ночной пропуск. Болела голова. Не пить за фюрера и великую Германию было невозможно.

Не успел я улечься, как в окошко, выходившее в сад, постучал Чижик. Терентьич просил срочно назначить встречу.

Стоял знойный украинский июль, но южнобугские пляжи пустовали. Напрасно надрывалась местная газетка: «Купальный сезон в разгаре, а население почему-то считает, что купаться нельзя. Городской пляж открыт, работает паром». Рядом с этим призывом была изображена красотка в купальном костюме.

Ну что ж, воспользуемся предложением заботливых властей! Встречу с Терентьичем я назначил на городском пляже.

На следующее утро я спустился к реке по старинной каменной лестнице. Воспоминания окружали меня. Сколько раз мы ходили здесь с Анни! Сколько раз съезжали с ребятами вниз по перилам! Теперь перила были сломаны. Между плитами ступеней пробилась трава.

Маленькими рывками паром шел по ржавому тросу поперек реки. На той стороне была станция «Динамо». Тогда! В той жизни.

Как все здесь изменилось с тех пор! На месте лодочной пристани — фанерные купаленки с черной надписью: «Badehauser»[73]. Вот отсюда, кажется, начинались мостки.