Штурманок прокладывает курс - Анненков Юлий Лазаревич - Страница 39

— Скорей, скорей!

Глубокий снег, ветки по лицу, но выстрелы уже далеко.

— Катя!

— Я тут... — кричит где-то рядом. Вот она, под деревом.

— Ты ранена?

— Кажется, нет... Нет сил.

Пустую винтовку — за спину. Подхватил Катю на руки и понес. А тот торопит:

— Скорей, скорей!

Спускаемся вниз, в яр, снег по пояс, по грудь. Не видать ни зги. И вдруг светлее, мельче — поляна. Остановились. Слышу только свое дыхание, и сердце стучит как барабан.

— Все, кто прорвались, тут, — сказал незнакомый человек с наганом на ремне поверх гражданского пальто. Его лица не видно. Он считает нас, тычет рукавицей. Тридцать восемь осталось из тех, кто был под звездами.

Минут десять мы отдыхали. Молча сидели на снегу. Потом тот, незнакомый, сказал:

— Пора. На рассвете начнут прочесывать лес.

Его фамилия Попенко. Так его называют другие. Их только шестеро. Это они обстреляли немцев с тыла из пулемета.

К рассвету мы были на лесном хуторе. В котле бурлили щи. Женщина, закутанная до глаз темным платком, разливала их по мискам. Мы хлебали, обжигались, жались к печке, на которой мигал и чадил каганец.

Когда голод и холод отступили, Попенко занялся обмундированием. В лесном домике была припасена кое-какая одежда, а у нас — снятые с убитых охранников и солдат шинели, сапоги, суконные шапки с козырьком. Мне достались короткие немецкие сапоги, и теперь можно было шагать до самой линии фронта.

Петро критически осмотрел меня, потом спросил одного из наших, одетого в новую немецкую шинель:

— А погоны куда девал?

Только что сорванные погоны валялись под печкой. Их тут же прицепили на шинель, которую вместе с шапкой отдали мне.

— Вот так, — сказал Петро. — Теперь ты настоящий фриц.

— К чему это? — спросил я.

— Пригодится. Неизвестно, как будем выходить. Может быть, под твоей винтовкой, как арестованные. А почему кровь? Ранен?

— Пустяки, чуть задело.

Плечо саднило, но не сильно. Выходит, снова повезло. Те, кто был ранен сильнее, остались в заснеженной ложбине. Им уже не понадобятся ни шинели, ни сапоги. Петру пуля попала в левую руку. Обмотанная тряпками, она висела на ремне, согнута в локте. Казалось, что, разговаривая с Попенко, Петро держит на руках младенца.

— Ваше сообщение получили своевременно, — говорил Попенко. — В субботу вечером собирались идти навстречу, чтобы провести через лес, как прибегает Карпуша, говорит: сюда идет колонна. Ну, решили — пулемет есть! — ударить немцам в спину против той ложбинки. Только тут вы могли прорываться. — Он указал на парня в свитере, который чистил наган на печке, у каганца. — Расскажи, Карпуша.

Тот оторвался от своего занятия:

— Вы когда ушли им, значит, навстречу, а мне велели понаблюдать, замечаю в поселке Кроля. Баб они себе подбирали. Ну, Катя тогда вызвалась на диверсию...

Попенко стукнул своей трубочкой по столу так, что искры посыпались.

— Насчет диверсии вашей поговорим особо!

— Вы ж меня не взяли, — сказала Катя. — Карпуша рассказал про восстание, а тут эта вечеринка. Меня офицер пригласил...

Карпуша перебил ее:

— Я говорил, пойду сам, а она смеется: «Ты что же, себе грудки под свитер подложишь?» Мы отговаривали, а она: «Все равно пойду». Пришлось отдать ей гранату и пистолет.

Петро долго смотрел на Катю, потом устало улыбнулся:

— Как же это ты так? Могла Алешке испортить всю музыку.

Тут Катя вдруг расплакалась, как маленькая. Волосы у нее растрепались следы румян и помады еще оставались на лице, а поверх парчового платья была надета вахманская шинель.

— Об ней — потом! — отрубил Попенко. — Докладай про Кроля.

Карпуша с силой продернул тряпочку через канал ствола.

— Очень просто. У моей тетки живет на квартире одна девка. Путается с Кролем. Все немцы уехали с бабами на машинах, а Кроль ждал эту, свою. Тут староста прибегает сам не свой, говорит, в лагере пожар и выстрелы доносятся. Кроль на мотоцикл и укатил. Спрашиваю тетку — не видала ли, в какую сторону. Оказывается, по Ново-Бешевской дороге. Там стоит немецкая часть. Было это после одиннадцати. Ну, я — к вам, товарищ Попенко...

— А дальше, — сказал Попенко, — похватали на квартире кое-кого из наших. И нас бы взяли, только мы были уже за поселком, торопились к лесу. Теперь домой нельзя!

Я смотрел на этих гражданских людей, которые, не задумываясь, напали на регулярную немецкую часть, чтобы помочь нам вырваться из кольца. Верно говорил Петро: «Живем среди друзей!» И эта яростная девчонка Катя с ее диверсией, и Карпуша, который, кажется, ее любит, и Попенко с его трубочкой — свои! Наконец! Они, наверно, знают про Белобородова.

— Нет, ничего не слышал про такой отряд, — ответил Попенко. — Формируем свой. Оставайтесь.

— Посмотрим, — сказал Петро. — Пожалуй, пора двигать?

Попенко кивнул, удобнее устраиваясь у стенки:

— Как Сашко вернется из деревни Гречишки, доложит, что путь свободен, тогда и двинем.

Петро подозвал Катю. Они поговорили в уголке. Один раз она взглянула на меня, а Петро кивнул головой.

Каганец догорал. Все уже спали. Карпуша слез с печки и сел рядом с Катей. Она спала, уронив голову на стол.

Петро заметил, что я не сплю. Наклонился через стол:

— Что думаешь делать?

— Как это — что делать? Добираться к своим через фронт.

— А тут — чужие?

Мне стало стыдно, будто собираюсь оставить их в беде. Я стал объяснять, что должен воевать на флоте. Я же штурман, хоть без диплома, рулевой — на худой конец. Какая от меня тут польза? Подпольной работе я не учился...

— А кто учился? Надо бить Гитлера тут. Пусть снимают части с фронта — посылают против партизан. Нашим — самая лучшая помощь. Верно?

— Верно.

— А партизанская наука придет. О чем говорить? Ты уже начал. За взрыв представим к награде.

— Кто представит, зачем?

Он усмехнулся:

— Найдется, кому представить. А польза от тебя большая. Ты ж говоришь, как немец. В общем, работа будет.

Его веселый тон действовал сильнее приказа. Но мне надо идти по своему курсу, избранному еще на пирсе в Констанце.

Вошел один из людей Попенко, паренек вроде нашего Павлика. Попенко мгновенно проснулся, захрипел своей трубочкой:

— Сашко? Чего вернулся?

— Немцы — с двух сторон! — сказал Сашко. — От деревни и от дороги.

Все начали собираться. Петро отвел меня в сторону:

— Некогда долго беседовать. Говоришь, без пяти минут штурман? Так и будет твой псевдоним — Штурманок.

— Зачем мне псевдоним? Что я, артист?

— Потребуется — будешь артистом. Если нас с тобой разбросает, останешься жив, добирайся под Киев, в поселок Караваевы Дачи. Туда пойдет Катя, к тетке своей Варваре Тепляковой. Расспроси подробно, как найти. Там и тебе найдется место. Туда придет человек, спросит Штурманка — отзовись!

— А если не доберусь до того места?

— Ты слушай. Через любой партизанский отряд иди на связь с любым соединением Красной Армии. Передашь номер 3649. Даю его, чтобы тебе поверили.

— Пошли! Пошли! — торопил Попенко. — До света надо пересечь дорогу. Хозяюшка, с нами! Вам оставаться нельзя. Карпуша, Сашко — с пулеметом: прикроете. А ты, товарищ Петро, дай одного человека понадежней.

Петро кивнул:

— Дам. Надежного.

Вслед за Попенко все начали выходить, пригибаясь под притолокой. Катя схватила меня за рукав немецкой шинели:

— Петро тебе говорил? Караваевы Дачи. Это вторая станция от Киева на юг. Моя тетка — Варя Теплякова. Дом у мостика, кирпичный, не со стороны станции...

— Давай, давай! — торопил Петро. — Дорогой договоритесь. Вместе пойдете. Ну, Штурманок, до встречи! — Он протянул мне руку, и я понял, что Петро решил сам прикрывать отход.

— Ну, это — нет! Тогда и я останусь!

После тепла и уютного света каганца ночная тьма казалась особенно плотной. Одну за другой она поглощала фигуры уходящих моих товарищей. Бирюков с Монастыревым подошли ко мне.